Глава шестнадцатая

Таковы были, довольно редкие, впрочем, минуты особенной близости между Саррой и ее царственным возлюбленным. Отдав приказ Патроклу и управляющему поместьями, наследник проводил большую часть дня за пределами усадьбы, чаще всего в лодке. И, плавая по Нилу, либо ловил сетью рыбу, которая целыми косяками ходила в благословенной реке, либо бродил по болотам и, прячась между высокими стеблями лотоса, стрелял из лука дичь, носившуюся над его головой крикливыми стаями, густыми, словно мошкара. Но и тут не покидали его честолюбивые мечты. Он устраивал себе нечто вроде гадания. Иногда, завидя на воде выводок желтых гусей, он натягивал тетиву и задумывал: "Если не промахнусь, буду вторым Рамсесом Великим...". Тихо просвистев, стрела падала, и пронзенная птица, трепыхая крыльями, издавала такой душераздирающий крик, что над всем болотом поднимался переполох. Тучи гусей, уток и аистов взлетали ввысь и, описав над умирающим товарищем большой круг, садились где-нибудь подальше. Когда все стихало, Рамсес осторожно проталкивал лодку, всматриваясь туда, где колышется камыш, и прислушиваясь к отрывистым голосам птиц. Завидев же среди зелени зеркало чистой воды и новую стаю, он снова натягивал тетиву лука и говорил:

- Если попаду, буду фараоном. Если не попаду... Стрела на этот раз шлепалась в воду и, подскочив несколько раз на ее поверхности, исчезала среди лотоса.

А Рамсес, уже войдя в азарт, выпускал все новые и новые стрелы, убивая птиц или только спугивая их.

В усадьбе узнавали, где он находится, по крику птичьих стай, которые поминутно поднимались в воздух над его лодкой.

Когда под вечер, усталый, он возвращался домой, Capра уже ждала его на пороге с тазом воды, кувшином легкого вина и венками из роз. Царевич улыбался ей, гладил по щеке, но, заглядывая в ее кроткие глаза, думал:

"Хотелось бы мне знать, способна ли она бить египетских крестьян, как ее всегда испуганные родичи? О, моя мать права, не доверяя евреям! Но Сарра, может быть, не такая, как другие!"

Однажды, вернувшись домой раньше обыкновенного, он застал во дворе перед домом весело игравших голых ребятишек. Завидев его, все эти желтокожие существа разбежались с криком, как дикие гуси на болоте, и не успел он подняться на крыльцо, как их и след простыл.

- Что это за мелюзга, которая от меня убегает? - спросил он у Сарры.

- Это дети твоих слуг, - ответила Сарра.

- Евреев?

- Моих братьев.

- Боже! Ну и плодовит ваш народ! - засмеялся царевич. - А это кто такой? - прибавил он, указывая на человека, боязливо выглядывавшего из-за угла.

- Это Аод, сын Барака, мой родственник. Он хочет служить тебе, господин. Можно мне взять его сюда?

Рамсес пожал плечами.

- Усадьба твоя, - ответил он, - и ты можешь брать на службу всех, кого хочешь. Однако если эти люди будут так множиться, они скоро заполнят весь Мемфис.

- Ты не любишь моих братьев? - прошептала Сарра, с тревогой глядя на Рамсеса и опускаясь к его ногам.

Царевич с удивлением посмотрел на нее.

- Да я о них и не думаю, - ответил он пренебрежительно.

Эти мелкие размолвки, которые огненными каплями жгли сердце Сарры, не изменили отношения к ней Рамсеса. Он был приветлив и, как всегда, ласков с ней, хотя все чаще и чаще глаза его устремлялись на другой берег Нила, к мощным пилонам дворца.

Вскоре добровольный изгнанник заметил, что не только тоскует. Однажды с того берега отчалила нарядная царская ладья, пересекла Нил по направлению к Мемфису и стала кружить так близко от усадьбы, что Рамсес мог разглядеть плывших в ней. Он узнал свою мать, которая восседала под пурпурным балдахином, окруженная придворными дамами; против нее на низкой скамейке сидел наместник Херихор. Правда, они не смотрели в его сторону, но Рамсес понимал, что они наблюдают за ним.

"Ага! - усмехнулся он про себя. - Моя достопочтенная матушка и господин министр хотят извлечь меня отсюда до возвращения фараона".

Настал месяц тоби, конец октября и начало ноября. Воды Нила спадали на уровень в полтора роста человека, с каждым днем открывая новые пространства черной вязкой земли. Как только вода сходила, сейчас же на это место устремлялась узкая соха, влекомая двумя волами. За сохой шел нагой пахарь, рядом с волами - погонщик с коротким кнутом, а за ним сеятель; увязая по щиколотку в иле, он нес в переднике зерна пшеницы и разбрасывал их полными горстями.

Для Египта начиналось лучшее время года - зима. Температура не превышала пятнадцати градусов, земля быстро покрывалась изумрудной зеленью, среди которой, словно искры, вспыхивали нарциссы и фиалки; их аромат все чаще примешивался к терпкому запаху земли и воды.

Уже несколько раз лодка с царицей Никотрисой и наместником Херихором появлялась поблизости от дома Сарры. Каждый раз царевич видел, что его мать весело разговаривает с министром, и убеждался, что они нарочно не смотрят в его сторону, как будто желая выказать ему свое пренебрежение.

- Подождите! - сердито прошептал наследник. - Я вам покажу, что и я не скучаю.

И вот, когда однажды, незадолго до заката солнца, отчалила от того берега раззолоченная царская ладья со страусовыми перьями по углам разбитого над ней пурпурного шатра, Рамсес приказал приготовить лодку на двоих и сказал Сарре, что поедет с ней кататься.

- Яхве!- воскликнула Сарра, всплеснув руками. - Да ведь там твоя матушка и наместник!

- А здесь будет наследник! Возьми с собой свою арфу, Сарра.

- Как, и арфу? - спросила она, дрожа. - А если твоя досточтимая матушка захочет говорить с тобой?.. Я тогда брошусь в воду!

- Не будь ребенком, Сарра, - ответил, смеясь, наследник. - Досточтимый наместник и моя мать очень любят пение. Ты можешь даже привлечь к себе их симпатию, если споешь какую-нибудь красивую еврейскую песню, что-нибудь про любовь.

- Яне знаю таких, - ответила Сарра, в душе которой слова Рамсеса пробудили надежду. А вдруг и в самом деле ее пение понравится этим могущественным особам, и тогда...

В дворцовой лодке заметили, что наследник престола садится с Саррой в простой челнок и даже сам гребет.

- Смотрите, ваше высокопреосвященство, - шепнула царица министру, - он плывет нам навстречу со своей еврейкой.

- Наследник повел себя так разумно в отношении своих воинов и крестьян и проявил столько раскаяния, удалившись от двора, что вы, ваше величество, можете простить ему эту маленькую бестактность, - ответил министр.

- О, если бы не он сидел в этой скорлупке, я бы приказала потопить ее! - с возмущением сказала царица-мать.

- Почему? - спросил министр. - Царевич не был бы потомком верховных жрецов и фараонов, если бы не старался разорвать узду, которую, к сожалению, налагает на него закон или наши, быть может, и несовершенные обычаи. Как бы там ни было, он показал, что в важных случаях умеет владеть собою. Он способен даже признать собственные ошибки, что является редким достоинством, неоценимым в наследнике престола. А то, что он хочет подразнить нас своей возлюбленной, доказывает, что ему причиняет боль та немилость, в которой он очутился, хотя побуждения у него были самые благородные.

- Но эта еврейка! - шептала царица, нервно теребя веер из перьев.

- Она меня больше не беспокоит, - продолжал министр. - Это красивое, но неумное создание, которое не собирается, да и не сумело бы использовать свое влияние на наследника. Она не принимает подарков и даже никого не видит, запершись в своей не слишком уж дорогой клетке. Со временем, быть может, она научилась бы пользоваться своим положением любовницы наследника престола и сумела бы урвать из его казны несколько десятков талантов. Но пока это случится, она надоест Рамсесу.

- Да гласит твоими устами Амон всеведущий!

- Я в этом не сомневаюсь. Царевич никогда не совершал ради нее безумств, как это случается с молодыми людьми нашего круга, которых одна какая-нибудь ловкая интриганка может лишить состояния, здоровья и даже довести до суда. Он забавляется ею, как зрелый мужчина невольницей. А то, что Сарра беременна...

- Вот как?.. - воскликнула царица. - Откуда ты знаешь?

- Об этом не знает ни наследник, ни далее сама Сарра, - улыбнулся Херихор. - Но мы должны все знать. Впрочем, этот секрет нетрудно было раскрыть. При Сарре находится ее родственница Тафет, женщина необычайно болтливая.

- Уже приглашали врача?

- Повторяю, Сарра ничего не знает. А почтенная Тафет из опасения, чтобы царевич не охладел к ее воспитаннице, охотно уморила бы ребенка. Но мы ей не позволим. Ведь это будет ребенок наследника.

- А если сын?.. Он может причинить нам много хлопот, - сказала царица.

- Все предусмотрено, - продолжал жрец. - Если будет дочь, мы дадим ей приданое и воспитание, какое подобает девушке высокого рода. Если же сын - он останется евреем.

- Мой внук - еврей!..

- Не отталкивай его от себя раньше времени, государыня. Наши послы сообщают, что народ израильский начинает мечтать о своем царе. Пока ребенок подрастет - мечты эти созреют. И тогда мы... мы дадим им повелителя, и поистине хорошей крови!

- Ты, как орел, охватываешь взором восток и запад,- сказала царица, глядя на него с восхищением. - Я чувствую, что мое отвращение к этой девушке начинает ослабевать.

- Самая ничтожная капля крови фараонов должна сиять над народами, как звезда над землей, - произнес Херихор.

Теперь лодочка наследника была всего в нескольких десятках шагов от большой дворцовой ладьи, и супруга фараона, закрывшись веером, посмотрела сквозь его перья на Сарру.

- Воистину она хороша собой!.. - прошептала она.

- Ты говоришь это уже второй раз, досточтимая госпожа.

- Тебе и это известно, - улыбнулась царица.

Херихор потупил взор.

На челноке царевича зазвучала арфа, и Сарра дрожащим голосом запела:

- "Как велик твой господь! Как велик твой господь бог, Израиль!"

- Чудесный голос! - прошептала царица.

Верховный жрец внимательно слушал.

- "Дни его не имеют начала, - пела Сарра, - а дом его не имеет границ. Вечное небо меняется пред оком его, подобно одеждам, которые человек надевает на себя и снимает. Звезды загораются и гаснут, как искры от твердого дерева, земля же - словно камешек, которого путник коснулся ногой и пошел дальше.

О, как велик господь твой, Израиль! Нет никого, кто посмел бы сказать ему: "Сделай так!" Нет лона, которое бы его породило. Он сотворил безбрежные бездны и носится над ними по своей воле. Тьму он превращает в свет, из праха земного создает живых тварей и наделяет их голосом.

Страшные львы для него - что мелкая саранча; огромный слон для него ничто, а кит при нем - что младенец.

Его трехцветная радуга делит небеса на две части, упираясь в края земли. Где врата, что сравнились бы с ней величиной своею? Грохот его колесницы повергает в трепет народы, и нет ничего под солнцем, что укрылось бы от его искрометных стрел.

Его дыхание - северный ветер, оживляющий истомленные деревья; его дуновение - хамсин, сжигающий землю.

Когда он протянет руку свою над водами, - воды превращаются в камень. Он переливает моря с места на место, как женщина брагу из кадки в кадку. Он раздирает землю, как истлевший холст, и покрывает серебряным снегом нагие вершины гор.

Он скрывает в пшеничном зерне сотню новых зерен, и он же учит птицу высиживать птенцов. Он пробуждает в спящей куколке золотистую бабочку и велит человеческому телу в могиле ожидать воскресения..."

Заслушавшись песней, гребцы подняли весла, и пурпурная царская ладья медленно поплыла по течению реки. Вдруг Херихор поднялся и скомандовал:

- Правьте обратно к Мемфису!

Весла ударили по воде, ладья круто повернула и с шумом стала пробиваться вверх по течению. Ей вслед неслась постепенно стихавшая песнь Сарры:

- "Он видит биение сердца травяной тли и таинственные тропы, по которым бродит одинокая мысль человека. Но нет человека, который бы заглянул в его сердце и отгадал его намерения.

Перед лучезарностью его одежд сильнейшие духом заслоняют свое лицо. Перед его взглядом боги могучих народов и городов чахнут и засыхают, как увядший лист.

Он - сила. Он - жизнь. Он - мудрость. Он - твой господь, твой бог, Израиль!.."

- Почему ты приказал гребцам плыть обратно? - спросила царица Никотриса Херихора.

- Ты знаешь, государыня, какая это песнь?.. - ответил Херихор на языке, понятном только жрецам. - Эта глупая девчонка поет среди Нила молитву, которую разрешается произносить только в святая святых наших храмов.

- Значит, это кощунство?

- К счастью, в нашей лодке находится только один жрец, - ответил министр. - Я этого не слышал, а если бы даже и слышал, то забуду. Боюсь, однако, чтобы боги не наложили руку на эту девушку.

- Но откуда она знает эту страшную молитву?.. Ведь не мог же Рамсес ее научить?..

- Царевич тут ни при чем. Не забывай, государыня, что евреи не одно такое сокровище унесли из Египта. Потому-то мы и считаем их святотатцами.

Царица взяла верховного жреца за руку.

- Но с моим сыном, - прошептала она, заглядывая ему в глаза, - ничего плохого не случится?

- Ручаюсь тебе, государыня, что ни с кем не случится ничего дурного, раз я ничего не слышал и ничего не знаю. Но царевича надо разлучить с этой девушкой.

- Только никаких крутых мер! Не правда ли, наместник? - просительно промолвила мать.

- Как можно мягче, как можно незаметнее, но это необходимо. Мне казалось, - продолжал верховный жрец как будто про себя, - что я все предусмотрел, все - за исключением обвинения в кощунстве, которое из-за этой женщины может грозить наследнику! - Херихор задумался и прибавил: - Да, государыня! Можно пренебречь многими нашими предрассудками, но одно несомненно: сын фараона не должен связывать свою жизнь с еврейкой.