Глава десятая

После похорон фараона Египет вернулся к своей обычной повседневной жизни, а Рамсес XIII - к государственным делам. Новый повелитель в месяце эпифи (апрель - май) посетил города, расположенные за Фивами вдоль Нила. Он побывал в Сни¹, городе с оживленной промышленностью и торговлей, где был храм бога Хнума, или «души света», посетил Эдфу², где находился храм с десятиэтажными пилонами, владевший огромной библиотекой папирусов; на его стенах была вычерчена и нарисована своего рода энциклопедия современной географии, астрономии и богословия. Заглянул в каменоломни Хенну; в Нуби³, или Ком-Обо, совершил жертвоприношение Гору, богу света, и Собеку, владыке тьмы. Был на острове Абу⁴, зеленом, как изумруд, на фоне черных скал. Здесь созревали лучшие финики, и город назывался «столицей слонов», потому что в нем была сосредоточена торговля слоновой костью. Заехал и в город Сунну, расположенный у первых нильских порогов, а также посетил колоссальные гранитные и сиенитовые каменоломни, в которых при помощи деревянных клиньев, смачиваемых водой, откалывали от скал обелиски высотой до девяти этажей.

¹ (Сни (современный Эсне) - коптское название города, находящегося на западном берегу Нила, около 60 км южнее Луксора.)

² (Эдфу (арабск.) - главный город 2-го нома Верхнего Египта. Здесь находился большой храм бога Гора.)

³ (Нуби, или Ком-Омбо - город в 1-м номе Верхнего Египта, главным богом которого был Собек, почитавшийся в облике крокодила.)

⁴ (Абу (правильнее: Иеб) - древнеегипетское название острова Элефантины, находящегося на Ниле у южной границы Египта, невдалеке от первого порога и одноименного города, расположенного там. Сюда из южных стран доставляли слоновую кость, которая и дала имя острову (Абу означает по-егйпетски "слон").)

Где бы ни появлялся новый повелитель Египта, подданные встречали его с бурным восторгом. Даже работавшие в каменоломнях каторжники, тела которых были покрыты незаживающими ранами, даже они были осчастливлены, так как фараон приказал на три дня освободить их от работ.

Рамсес XIII мог быть доволен и горд: ни одного фараона, даже во время триумфального въезда, не встречали так, как его во время этого мирного путешествия. Номархи, писцы и жрецы, видя беспредельную любовь народа к новому фараону, склонялись перед его властью.

- Чернь - как стадо быков, - шептались они между собой, - а мы - как благоразумные, деловитые муравьи. Будем же чтить нового повелителя, чтобы наслаждаться здоровьем и сохранить наши дома целыми и невредимыми.

Итак, противодействие вельмож, еще за несколько месяцев до того очень сильное, сейчас сменилось покорностью. Вся аристократия, все жреческое сословие пали ниц перед Рамсесом XIII. Только Мефрес и Херихор оставались непреклонными.

И когда фараон вернулся из Сунну в Фивы, в первый же день главный казначей принес ему неблагополучные вести.

- Все храмы, - заявил он, - отказали казне в кредите и покорнейше просят ваше святейшество распорядиться о выплате в течение двух лет полученных от них взаймы сумм...

- Понимаю, - ответил фараон. - Это происки святого Мефреса. Сколько же мы им должны?

- Около пятидесяти тысяч талантов.

- Значит, мы должны уплатить пятьдесят тысяч талантов в течение двух лет?.. Ну, а еще что?..

- Налоги поступают очень слабо, - продолжал казначей. - Вот уже три месяца, как мы получаем лишь четвертую часть того, что нам следует.

- Что же случилось? Казначей стоял в смущении.

- Я слышал, - сказал он, - что какие-то люди внушают крестьянам, будто в твое царствование они могут не платить податей...

- Ого-го! - воскликнул со смехом Рамсес. - Эти какие-то люди, по-моему, очень похожи на достойнейшего Херихора. Уж не хочет ли он уморить меня голодом? Где же вы берете деньги на текущие расходы?

- По распоряжению Хирама, финикияне дают нам взаймы. Мы взяли уже восемь тысяч талантов...

- А расписки даете им?

- И расписки и залоги... - вздохнул казначей. - Они говорят, что это простая формальность, но все же поселяются в твоих поместьях и отнимают у крестьян что только можно.

Опьяненный приветствиями народа и смирением вельмож, фараон даже перестал сердиться на Херихора и Мефреса. Период возмущения миновал, наступило время действовать, и Рамсес в тот же день составил план.

Наутро он призвал всех, кому больше всего доверял - верховного жреца Сэма, пророка Пентуэра, своего любимца Тутмоса и финикиянина Хирама. Когда они собрались, он заявил им:

- Вам, вероятно, известно, что храмы потребовали возврата тех денег, которые получил от них взаймы мой вечно живущий отец. Все долги святы, а долг богам мне хотелось бы уплатить раньше всех других... Но казна моя пуста, так как даже налоги поступают нерегулярно. Поэтому я считаю, что государство в опасности, и вынужден обратиться за средствами к сокровищам, хранящимся в Лабиринте...

Жрецы беспокойно заерзали на месте.

- Я знаю, - продолжал фараон, - что по нашим священным законам моего приказа недостаточно, чтобы открыть подвалы Лабиринта. Но тамошние жрецы объяснили мне, что надо сделать: я должен созвать представителей всех сословий Египта по тринадцати человек от каждого сословия, для того чтобы они подтвердили мою волю... - При этих словах фараон усмехнулся и закончил: - Сегодня я пригласил вас для того, чтобы вы помогли мне созвать это собрание представителей сословий, и повелеваю вам следующее: ты, достойнейший Сэм, изберешь тринадцать жрецов и тринадцать номархов. Ты, благочестивый Пентуэр, приведешь из разных номов тринадцать земледельцев и тринадцать ремесленников. Тутмос доставит тринадцать офицеров и тринадцать знатных людей, а князь Хирам займется приглашением тринадцати купцов. Я бы хотел, чтобы это собрание состоялось как можно скорее у меня во дворце в Мемфисе и, не теряя времени на пустую болтовню, решило бы, что Лабиринт должен предоставить средства моей казне...

- Осмелюсь напомнить тебе, государь, - заметил верховный жрец Сэм, - что на этом собрании должны присутствовать достойнейший Херихор и достойнейший Мефрес и что они имеют право, и даже обязаны, возражать против изъятия сокровищ из Лабиринта.

- Отлично. Я вполне согласен с этим, - ответил с жаром фараон. - Они приведут свои доводы, я - свои. Собрание же решит, может ли государство существовать без денег и разумно ли держать без пользы сокровища в подвалах, в то время как правительству грозит нищета.

- Несколькими сапфирами из тех, что хранятся в Лабиринте, можно было бы выплатить все долги финикиянам! - заявил Хирам. - Я отправлюсь к купцам и немедленно же доставлю не тринадцать, в тринадцать тысяч таких, что будут голосовать так, как тебе угодно.

Сказав это, финикиянин пал ниц и простился с фараоном.

После ухода Хирама верховный жрец Сэм сказал:

- Не знаю, хорошо ли, что на этом совете присутствовал чужеземец.

- Он должен был присутствовать, - воскликнул фараон, - потому что он не только пользуется большим влиянием у наших купцов, но, что сейчас еще важнее, доставляет нам деньги... Я хотел показать ему, что помню и думаю о своих долгах и что у меня есть средства, чтобы покрыть их.

Последовало молчание. Воспользовавшись им, Пентуэр сказал:

- Разреши, государь, и я сейчас же поеду, чтобы набрать нужное количество земледельцев и ремесленников. Все они будут голосовать за нашего повелителя, но из огромного числа их надо выбрать самых разумных.

Он простился с фараоном и ушел.

- А ты, Тутмос? - спросил Рамсес.

- Господин мой, - ответил тот, - я настолько уверен в твоей знати и армии, что, вместо того чтобы говорить о них, я осмелюсь обратиться к тебе с личной просьбой.

- Тебе нужны деньги?

- Вовсе нет. Я хочу жениться...

- Ты? - воскликнул фараон. - Какая же это женщина заслужила у богов подобное счастье?

- Это - красавица Хеброн, дочь достойнейшего фиванского номарха Антефа, - ответил, смеясь, Тутмос. - Если ты, государь, соизволишь предложить меня этой почтенной семье... Я хочу сказать, что моя любовь к тебе возрастет, но не скажу этого, потому что это будет ложью...

Фараон похлопал его по плечу.

- Ладно... ладно... Не уверяй меня в том, в чем я и без того уверен. Завтра же я поеду к Антефу, и клянусь богами, что не пройдет и нескольких дней, как свадьба будет слажена. А теперь можешь идти к своей Хеброн.

Оставшись наедине с Сэмом, государь спросил:

- Я вижу, лицо у тебя хмуро. Ты сомневаешься, чтобы нашлось тринадцать жрецов, готовых выполнить мой приказ?..

- Я уверен, - ответил Сэм, - что почти все жрецы и номархи сделают то, что будет необходимо для счастья Египта и удовлетворения вашего святейшества... Не забудь, однако, государь, что когда речь идет о сокровищнице Лабиринта, то окончательное решение должен дать Амон...

- Статуя Амона в Фивах?..

- Да.

Фараон пренебрежительно махнул рукой.

- Амон,- сказал он, - это Херихор и Мефрес... Что они не согласятся - это я знаю. Но я не намерен из-за упрямства двух человек рисковать судьбой государства.

- Ты ошибаешься, - ответил серьезным тоном Сэм. - Правда, очень часто статуи богов делают то, чего желают их верховные жрецы. Но... Не всегда... В наших храмах, государь, происходят иногда вещи необычайные и таинственные. Статуи богов иногда делают и говорят то, что хотят сами.

- В таком случае я спокоен, - перебил его фараон. - Боги знают положение государства и читают в моем сердце... Я хочу, чтобы Египет был счастлив, а так как я добиваюсь только этого, то ни один мудрый и добрый бог не может мне помешать.

- Да сбудутся слова твои, - прошептал верховный жрец.

- Ты хочешь сказать мне еще что-то? - спросил фараон, видя, что Сэм не спешит прощаться.

- Да, государь. На мне лежит обязанность тебе напомнить, что каждый фараон тотчас же по вступлении на престол и после похорон своего предшественника должен подумать о сооружении двух памятников: гробницы для себя и храма для богов.

- Совершенно верно! - сказал фараон. - Я не раз уже думал об этом, но, не имея денег, не тороплюсь с распоряжениями. Потому что, - прибавил он, оживляясь, - если я буду строить, то что-нибудь грандиозное, что-нибудь такое, что заставит Египет помнить обо мне.

- Ты хочешь воздвигнуть пирамиду?

- Нет, ведь мир не построит пирамиды больше Хеопсовой и храма больше, чем храм Амона в Фивах. Мое царство слишком слабо, чтобы совершать грандиозные дела... Поэтому я должен сделать что-то совсем новое, тем более что наши памятники мне уже надоели. Все похожи один на другой, как люди друг на друга, и отличаются разве только размерами, как взрослый человек от ребенка.

- Так что же?.. - спросил с удивлением жрец.

- Я говорил с греком Дионом, нашим знаменитым архитектором. Он одобрил мой план, - продолжал фараон. - Гробницу для себя я хочу построить в виде круглой

башни с наружными лестницами, такую, какая была в Вавилоне... Кроме того, я воздвигну храм не в честь Осириса и Исиды, а посвящу его единому богу, в которого верят все египтяне, халдеи, финикияне, евреи... И я хочу, чтоб этот храм был похож: на дворец царя Ассара, модель которого Саргон привез моему отцу. Верховный жрец покачал головой.

- Грандиознейшие планы, государь мой, - ответил он. - Но они невыполнимы. Вавилонские башни очень непрочны и легко рушатся. А наши здания должны стоять века. Храма же единому богу воздвигнуть нельзя, ибо он не нуждается ни в одежде, ни в еде, ни в питье, весь мир - его обитель. Где храм, что вместит его? Где жрец, который дерзнул бы совершать ему жертвоприношения?..

- Гм! Тогда построим храм для Амона-Ра, - предложил фараон.

- Хорошо. Только не такой, как дворец царя Ассара. Ибо это здание ассирийское, а нам, египтянам, не подобает подражать варварам...

- Не понимаю, что ты хочешь сказать... - перебил его с легким раздражением фараон.

- Выслушай меня, господин наш, - сказал Сэм. - Посмотри на улиток - у каждой из них другая раковина: у одной - свернутая спиралью, но плоская; у другой - тоже свернутая, но продолговатая; у третьей похожа на коробочку. Таким же образом каждый народ строит свои здания согласно со своим темпераментом и характером. Египетские здания настолько же отличаются от ассирийских, насколько египтяне от ассирийцев. У нас основной формой здания является усеченная пирамида, наиболее устойчивая из всех форм, подобно тому как Египет - наиболее устойчивое из государств. У ассирийцев же основная форма - куб, который легко подвергается разрушению. Спесивый и легкомысленный ассириец ставит свои кубы один на другой и строит многоэтажные здания, под тяжестью которых оседает почва. Скромный же и благоразумный египтянин ставит свои усеченные пирамиды одну за другой. Таким образом у нас ничего не висит в воздухе, и все здание целиком покоится на земле. Отсюда проистекает, что наши здания вытянуты в длину и могут простоять века, а ассирийские вытянуты в высоту и хрупки, как их государство, которое сейчас быстро растет, а через несколько веков от него останутся одни развалины. Ассириец - крикливый хвастун, и в своих постройках он все выставляет наружу - колонны, живопись, скульптуру. Скромный же египтянин самую красивую скульптуру и колонны прячет внутрь храма, как мудрец, который скрывает высокие мысли, чувства и желания в глубине сердца, а не украшает ими свою грудь и плечи. У нас все прекрасное скрыто. У них все делается напоказ. Ассириец, если бы мог, вспорол бы свой желудок, чтобы показать миру, какие редкие яства он ест...

- Продолжай... Продолжай!.. - воскликнул Рамсес.

- Мне остается сказать немногое, - продолжал Сэм. - Я хочу только обратить твое внимание, государь, на различие между нашими и ассирийскими зданиями. Когда много лет назад, будучи в Ниневии, я смотрел на дерзко возвышающиеся над землей ассирийские башни, мне казалось, что это взбесившиеся кони, которые, закусив удила, встали на дыбы, но вот-вот упадут, и хорошо, если при этом не поломают себе ноги. А попробуйте, ваше святейшество, взглянуть с какой-нибудь высокой точки на египетский храм. Что он напоминает собой? Человека, который молится, припав к земле. Два пилона - это две руки, воздетые к небу. Две стены, окружающие двор, - это плечи. Колонный, или «небесный», зал - это голова, залы «божественного откровения» и «жертвенных столов» - это грудь, а таинственная обитель бога, «святилище» - сердце благочестивого египтянина. Наш храм учит нас, какими мы должны быть. «Да будут у тебя руки мощные, как пилоны, - говорит он нам, - а плечи крепкие, как стены. Да будет у тебя ум всеобъемлющий и щедрый, как преддверие храма; душа чистая, как залы «откровения» и «жертвоприношений», а в сердце, египтянин, да будет у тебя бог!» Ассирийские же здания говорят своему народу: «Старайся подняться выше всех, ассириец, держи голову выше других! Если ты и не свершишь ничего великого в жизни, то, по крайней мере, оставишь много развалин...» Неужели у тебя, государь, хватит смелости воздвигать у нас ассирийские башни, подражать народу, к которому Египет относится с презрением и брезгливостью!..

Рамсес задумался. Несмотря на рассуждения Сэма, ему и сейчас казалось, что ассирийские дворцы красивее египетских. Но он так ненавидел ассирийцев, что начал в этом сомневаться.

- В таком случае, - ответил он, - я подожду с постройкой храма и гробницы для себя. Вы же, мудрецы, желающие мне добра, обдумайте планы таких зданий, которые бы донесли мое имя до самых отдаленных поколений.

«Нечеловеческой гордыни исполнен этот юноша!» - сказал про себя верховный жрец и, опечаленный, простился с фараоном.