Общественное движение в 30 - 50-х годах XIX в. и борьба с ним царизма

В повести "Я в мире боец" Е. П. Серебровская рисует жизненный путь и политическую борьбу великого русского критика и революционера-демократа В. Г. Белинского, а вместе с ним и передовых людей русского общества 30 - 40-х годов XIX в., принимавших участие в борьбе против реакционной политики царизма.

Чтение В. Белинским своей драмы "Дмитрий Калинин"

Комната заполнилась юношами. Кроме студентов, живших в одиннадцатом номере, собрались любители литературы с других отделений университета. Мы бы назвали это литературным кружком, миниатюрным студенческим "Арзамасом" - так именовали себя друзья молодого Пушкина, горячие любители литературы.

Все сели на табуреты и койки. Любопытные глаза уставились вперед, где из двух табуретов была сооружена кафедра. На ней стояла лампа. Под лампу были подложены толстые учебники. У лампы на башенке из Библии и французских журналов лежала раскрытая тетрадь, на первой странице крупным, ясным почерком было написано:

"Дмитрий Калинин". Драматическая повесть в пяти картинах. Сочинение Виссариона Белинского.

Внизу, более мелко, эпиграф из Пушкина:

И всюду страсти роковые, 
И от судеб защиты нет. 

Худощавый, невысокого роста, он стоял у импровизированной кафедры, как оратор на трибуне. Желтый свет ламп озарял его уверенное, строгое лицо. Он читал быстро и выразительно, то и дело подымая глаза от тетради на своих слушателей, словно требуя от них сочувствия и одобрения. Он скоро увлекся. В роль Дмитрия, крепостного юноши, получившего образование и только затем узнавшего, что он чья-то собственность, автор вошел Так, что выкрикивал слова обличения, как свои собственные.

Он поднял глаза от тетради, обессиленный и торжествующий. Лицо его разгорелось, рот был чуть приоткрыт, а они рукоплескали, его товарищи, не жалея ладоней. Его поздравляли. Потом началось обсуждение.

- Ты, Белинский, как будто выразил мои собственные чувства! - воскликнул Матюшенко, тряся Виссариона за руку.- Как же ты хорошо высказал все! Как это у тебя: "Кто дал это гибельное право - одним людям порабощать своей властью других, подобных им существ, отнимать у них священное сокровище- свободу?.. Господин может... содрать шкуру с своего раба;, может продать его, как скота, выменять на собаку, на лошадь, на корову, разлучить его на всю жизнь с отцом, матерью, с сестрами, с братьями..." "Амуры и зефиры все распроданы поодиночке!"- ты возмущаешься против того же, против чего возмутился Александр Грибоедов, против чего возмущается всякий честный человек в России! Ты молодчина, Виссарион!

История с "Дмитрием Калининым" переполошила университетских ретроградов. Такому студенту-сочинителю да сойтись с бунтовщиками из Старой Руссы - глядишь, недалеко и до республики.

Что же касается до дерзкого студента - провинциала Белинского, который и так уже слушал лекции первого курса второй год подряд - оставлен был за неуспешность, - то его персону никто не притеснял, хотя ректору и было известно, что Белинский громко высказывал надежду о возможной отставке ректора. Не притесняли, а просто на экзамене из русской словесности, там, где он весьма в себе уверен был, профессор Победоносцев поставил ему двойку. Профессор богословия тоже двойку поставил. Сие означало, в сущности, решение судьбы этого молодого наглеца, смеющего под основы государства подкапываться, университет бесчестить. И притом все было прилично, согласно правилам, никто никого не преследовал.

Профессор Армфельд признал его неспособным к слушанию лекций. Он был исключен из университета.

...Двадцатилетний юноша в изношенной студенческой шинели, со связкою книг в руках вышел из-за ограды университета. Он уходил навсегда - так, по крайней мере, казалось ему самому. Оплеванный, униженный, выгнанный...

Сколько унижения, и за что? За жалость к человеку, за сочувствие рабу. За несогласие с жестоким, неправильным, нечеловеческим порядком! Может, они расчитывают, что он покладистей станет? Беспринципным сделается? Дудки, не на того напали*.

*(Е. Серебровская. Я в мире боец. Повесть о жизни В. Белинского, М, "Молодая гвардия", 1964, стр. 65 - 68, 73 - 76. )

Вопрос. Какие общественно-политические взгляды Белинского нашли отражение в его первом произведении?

"Письмо к Гоголю" В. Г. Белинского, по словам В. И. Ленина, является одним "из лучших произведений бесцензурной демократической печати..."*.

*(В. И. Ленин. Полн, собр. соч., т. 25, стр. 94.)

Отрывок из книги Ю. Гаецкого "К далекому утру" поможет учителю раскрыть образ В. Г. Белинского как талантливого публициста-демократа, идеолога революционной молодежи 40-х годов XIX в.

Обсудить, за что В. Белинский критиковал Н. Гоголя, почему "Письмо к Гоголю" стало манифестом революционной молодежи того времени.

"России нужны не проповеди..."

- Вот послушайте, Павел Васильевич,- сказал, садясь на диванчик, Белинский, - что я такое написал Николаю Васильевичу... Пакет с письмом отправим ему в Остенде, а это (он указал на стопку исписанной бумаги), это, Павел Васильевич, точная копия... для друзей и потомков. Если, впрочем, потомки пожелают узнать о наших с Гоголем распрях... А почему б и нет? Как полагаете, Анненков?.. Словом, извольте послушать.

Боже мой, сколько еще было поистине огненной страсти, непоколебимой, юношеской веры в свои общественные идеалы, грозного гнева и беспощадной иронии в этом измученном болезнью, постаревшем, осунувшемся человеке!

Не щадя ничего, высмеивал он жалкие потуги Гоголя остановить движение времени, благословить застой, рабство, религию, подлое российское самодержавие. Он бичевал все самые заветные мечты Николая Васильевича, все основы его нравственного существования: проповедь смирения, личного совершенствования, примирения сословий, отказа от общественной борьбы...

"...Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме... а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), не молитвы (ДО-БОЛЬНО она твердила их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и неволе, - права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью... Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть... Вот вопросы, которыми тревожно занята вся Россия". - Павел Васильевич, - сказал он, когда приступ кашля наконец прошел, - вы думаете, мне было легко писать это жестокое письмо? Мне, столь любившему Гоголя и, как писателя, и как человека! Но что же делать?.. Нет, ни одной строчки я не изменю в этом письме, ни одной! Пусть узнает он наконец настоящую правду*.

*(Ю. Гаецкий. К далекому утру. М., Детгиз, 1961, стр. 313 - 315.)

В отрывке из произведения "Былое и думы" А. Герцена описывается широко известный эпизод из жизни юных А. И. Герцена и Н. П. Огарева. На Воробьевых горах, "в виду всей Москвы", они поклялись посвятить свою жизнь революционной борьбе. Свою клятву они свято выполняли до конца жизни.

Подумать, в чем состояла основная идея этой клятвы.

Клятва на Воробьевых горах

Дружба наша должна была с самого начала принять характер серьезный. Мы уважали в себе наше будущее, мы смотрели друг на друга, как на сосуды избранные, предназначенные.

Часто мы ходили с Ником на город, у нас были любимые места - Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра и, если я спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.

Воробьевы горы скоро сделались нашими "святыми холмами".

Раз после обеда отец мой собрался ехать за город. Огарев был у нас, он пригласил и его с Зонненбергом.

В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку. Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись. Мы ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.

Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.

Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша.

Мы не знали всей силы того, с чем вступали в бой, но бой приняли. Сила сломила в нас многое, но не она нас сокрушила, и ей мы не сдались, несмотря на все ее удары.

С этого дня Воробьевы горы сделались для нас местом богомолья, и мы в год раз или два ходили туда, и всегда одни. Там спрашивал меня Огарев, пять лет спустя, робко и застенчиво, верю ли я в его поэтический талант, и писал мне потом (1833) из своей деревни: "Выехал я, и мне стало грустно, так грустно, как никогда не бывало. А все Воробьевы горы".

Так-то, Огарев, рука в руку входили мы с тобою в жизнь! Шли мы безбоязненно и гордо, не скупясь отвечали всякому призыву, искренно отдавались всякому увлечению. Путь, нами избранный, был не легок, мы его не покидали ни разу; раненые, сломанные, мы шли, и нас никто не обгонял. Я дошел... не до цели, а до того места, где дорога идет под гору, и невольно ищу твоей руки, чтоб вместе выйти, чтоб пожать ее и сказать грустно улыбаясь: "Вот и все!"*

*(А. И. Герцен. Былое и думы. Избранные произведения. М, 1964. стр. 144 - 148.)

Среди передовых людей того времени видное место занимал профессор Московского университета Т. Н. Грановский. О большом воздействии его лекций на слушателей писал А. Герцен в своем мемуарном произведении "Былое и думы".

Т. Н. Грановский в Московском университете в 40-е годы XIX в.

Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную, светлую полосу оставил он по себе...

"Лекции Грановского,- сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом, - имеют историческое значение". Я совершенно с ним согласен. Грановский сделал из аудитории гостиную, место свиданья, встречи высшего света. Для этого он не нарядил историю в кружева и блонды, совсем напротив - его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их. Смелость его сходила ему с рук не от уступок, а от кротости выражений, которая ему была так естественна, от отсутствия сентенций во французском духе, ставящих огромные точки на крошечные i вроде нравоучений после басни. Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно ясная, представлялась тем знакомее слушателю, что она казалась его собственной мыслью.

Заключение первого курса было для него настоящей овацией, вещью неслыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, все вскочили в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы: "Браво! Браво!" Выйти не было возможности; Грановский бледный как полотно сложа руки стоял, слегка склоняя голову; ему хотелось еще сказать несколько слов, но он не мог. Треск, вопль, неистовство одобрения удвоилось, студенты построились на лестнице, - в аудитории они предоставили шуметь гостям*.

*(А. И. Герцен. Былое и думы, стр. 302 - 306.)

Вопрос. Почему лекции Т. Н. Грановского вызывали большой интерес у студенческой молодежи?

Писатель В. Прокофьев в своей книге "Петрашевский" даёт яркие образы участников кружка, созданного М. В. Буташевичем-Петрашевским. О работе кружков этого направления рассказывается и в книге А. Новикова "Впереди идущие".

Преобразование близко

Квартира Европеуса празднично сияет блестящим паркетом, медными ручками дверей. Большой стол уже накрыт, и над ним склонился портрет Фурье. Это в его честь сегодня, 7 апреля 1849 года, соберутся русские фурьеристы и подымут бокалы.

Гости уже сходятся. Пришел Кашкин вместе с Ахшарумовым, Исаковым и Ващенко. Дебу привел Ханыкова, Спешнева и Пет-рашевского. Не пригласить на обед в честь дня рождения Фурье первого русского его последователя было просто неудобным. Константин Дебу отказался бы тогда от обеда, да и брат его и Ханыков - тоже.

Собралось 11 человек.

Сдвинуты бокалы. Ханыков - "более всех фурьерист" - поднимается с места и, обращаясь к собравшимся и портрету, начинает говорить. С большой экспрессией, восторженно, хотя и слишком быстро.

- Я начинаю говорить с тем увлечением, с тем одушевлением, какое внушают мне и наше собрание и то событие, которое мы празднуем здесь, событие, влекущее за собою преобразование всей планеты и человечества, живущего на ней...

Хорошо говорит Ханыков. Бокал с вином, который он держит в руке, чуть вздрагивает, и рубиновые отсветы вспыхивают, переливаются.

Он говорит о борьбе сословий от глубокой древности и уверяет, что уничтожить ее "может только учение Фурье".

А бедная Россия?

- Отечество мое в цепях, отечество мое в рабстве, религия, невежество - спутники деспотизма - затемнили, заглушили твои натуральные влечения; отечество мое (думал я про себя, прислушиваясь к толкам современных славян), где твое общинное устройство, родное село, колыбель промышленной и гражданской жизни, где ты, народная вольница - великий государь Новгород?.. Заунывной песнию... отвечала ты мне, угнетенная женщина.

Ханыков поднимает бокал к самому лицу Фурье.

Петрашевский хлопает со всеми. Но ему так хочется вернуть этих людей из-за облаков на землю.

И когда он поднимается, начинает говорить, все разом смолкают, опасливо посматривают на него.

Петрашевский не очень жестоко, но критикует систему Фурье, систему, которой только что была произнесена такая восторженная хвала. Он ратует за знание действительности как основы всякого знания, он призывает к политической направленности, к борьбе с самодержавием.

Европеус слушает с недоумением. Петрашевский объявил себя старейшим социалистом-фурьеристом, а уверяет, "что не все основание довольства и покоя заключается в экономических вопросах".

Регламент нарушен. Ахшарумов тоже держит речь. Он призывает разрушить безобразные, чудовищные города, положить конец страданиям миллионов безвестных тружеников земли:

- И всю эту жизнь мучений, бедствий, нищеты, стыда, срама превратить в жизнь роскошную, стройную, веселья, богатства, счастья и всю землю нищую покрыть дворцами, плодами и разукрасить в цветах - вот цель наша, великая цель, больше которой не было на земле другой цели. И не должно быть разногласий между фурьеристами, - Ахшарумов смотрит на Петрашевского и Спешнева.

- Да, господа, обед сегодняшний - событие важное: он дается нами... во имя будущего торжества истины над невежеством, истины, которою скоро избавлен будет род человеческий от невыносимых страданий*.

*(В. Прокофьев. Петрашевский. М., "Молодая гвардия", 1962, стр. 168 - 170.)

Обсудить, как представляли себе петрашевцы пути преобразования общественного строя России.

"От слов перейти к делу"

Петербургская полиция ходила по книжным лавкам и отбирала только что вышедший второй выпуск "Словаря иностранных слов", издаваемого штабс-капитаном Кирилловым. Приказ министра народного просвещения был короткий: отобрать все отпечатанные экземпляры "Словаря", а дальнейшее издание прекратить.

Происшествие было чрезвычайное: в свет вышла книга, насквозь пропитанная духом социализма и материализма, исполненная ненависти к деспотизму, подробно излагавшая идеи и опыт французской революции 1789 года. Невинная форма словаря, избранная злоумышленниками, свидетельствовала об их дьявольской хитрости.

Полиции приказано было действовать с энергией и быстротой, однако без огласки, дабы не привлекать к происшествию внимания.

У Петрашевского по-прежнему происходили сходки по пятницам. Кое-кто появлялся и исчезал. На смену приходили новые участники.

Всюду тянутся нити, идущие от сходок в Коломне. Одни все больше сближаются с Петрашевским, другие, недовольные пестротой "пятниц", устраивают свои собрания.

Казалось бы, неприступный для вольномыслия оплот - казармы гвардейских полков. Надежны караулы при входе.

Однако не все. Если заглянуть вечером в казармы лейб-гвардии Московского полка, в квартиру поручика Момбелли, там битком набито офицеров. Кроме своих, ходят сюда гости из лейб-гвардии егерского полка. А на собрании ни карт, ни шампанского, ни легкомысленных красоток. Тут происходят литературные чтения. Каждый может читать сочинения на любую тему. Сам поручик Момбелли приготовил, казалось, вполне добропорядочную статью - "Основание Рима и царствование Ромула". Но недолго задержался автор на древней истории. Немедля повернул на русскую жизнь.

- Император Николай не человек, а изверг, зверь! - заявил Момбелли и обосновал эту мысль на живом примере: - И теперь еще пробегает холодный трепет по жилам, - читал он, - при воспоминании о виденном мною кусочке хлеба, которым питаются крестьяне Витебской губернии. Мука вовсе не вошла в его состав, он состоит из мякины, соломы и еще какой-то травы и видом похож на высушенный навоз. Хотя я противник всякого физического наказанья, - заключил Момбелли, - но желал бы посадить чадолюбивого императора в продолжение нескольких дней на пищу витебского крестьянина.

Такие статьи вполне могли быть читаны на сходках у Петрашевского. Кстати, поручик Момбелли и слыхал, что где-то на окраине Петербурга происходят собрания честных людей.

Собрания у поручика Момбелли были прекращены по приказу командира лейб-гвардии Московского полка. Что же удивительного, если Момбелли и некоторые участники его литературных вечеров окажутся участниками сходок в Коломне? Николай Александрович Момбелли будет среди тех, кто предложит учредить политическое общество, чтобы от слов перейти к делу*.

*(А. Новиков. Впереди идущие. Л., "Советский писатель", 1965, стр. 428 - 430.)

Вопрос. Какие задачи ставили перед собой левые петрашевцы и как они собирались их осуществить?

В книге Л. Хинкулова "Тарас Шевченко" раскрываются революционные взгляды великого Кобзаря. Ниже дается текст, повествующий о создании тайного общества на Украине, членом которого являлся Т. Г. Шевченко.

Кирилло-Мефодиевское братство

На собраниях "братчиков" он (Т. Г. Шевченко. - Ред.) читал свои стихи из тетради "Три года". Даже Костомаров, совершенно не разделявший революционных убеждений, выраженных в этих стихах, пишет:

"Муза Шевченко раздирала завесу народной жизни. И страшно, и сладко, и больно, и упоительно было заглянуть туда!!! Сильное зрение, крепкие нервы нужно иметь, чтоб не ослепнуть или не упасть без чувств от внезапного света истины... Этот светоч горит нетленным огнем - огнем Прометея..."

Шевченко был прирожденным пропагандистом; он умел говорить просто, горячо и убедительно. Под его влиянием некоторые из участников Кирилло-Мефодиевского тайного общества стали склоняться к революционным и республиканским идеям.

Сколько человек входило в Общество Кирилла и Мефодия?

Спустя много лет кирилломефодиевец Пильчиков говорил биографу Шевченко Александру Конисскому, что "число членов общества в январе 1847 года доходило до ста". Проверить это сообщение нет теперь возможности: никаких списков членов тайной организации не вели.

22 марта граф Орлов разослал полицейским начальникам Левобережной и Правобережной Украины секретное предписание: арестовать и "со всеми бумагами и вещами доставить в Санкт-Петербург, в III отделение, в сопровождении благонадежных и верных чиновников и под самым строжайшим надзором" художника Петербургской академии художеств Тараса Шевченко, дворянина Василия Белозерского, преподавателя истории в Киевском университете Николая Костомарова, студентов Ивана Посяку, Афанасия Марковича, Юрия Андрузского...*

*(Леонид Хинкулов. Тарас Шевченко. М., "Молодая гвардия" 1960, стр. 109 - 112, 122 - 127.)

В повести О. Иваненко "Пути Тараса" воспроизведен жизненный подвиг Т. Г. Шевченко. Ниже приводится один отрывок, в котором описывается встреча Шевченко, автора уже известной тогда книги "Кобзарь", со студенческой молодежью Киевского университета.

Т. Г. Шевченко и студенческая молодежь

Тарас поднялся вверх от Крещатика, пересек пустырь. По снегу были протоптаны тропинки. Тропинки вели к большому - самому большому в Киеве зданию, к университету св. Владимира.

Сколько надежд и планов было сейчас у него! Бодрый, преисполненный желания работать, он отворил тяжелые двери под колоннадой и вошел в вестибюль.

Знакомый гул юношеских голосов разносился вокруг. Лекции, наверно, окончились, но студенты не спешили расходиться.

- Скажите, пожалуйста, как пройти к господину ректору?- спросил Тарас у одного их юношей.

Юноша вдруг вспыхнул, радостно улыбнулся:

- Вы Шевченко? Тарас Григорьевич Шевченко?

- А откуда вы меня знаете?

- Ого! Откуда знаю! - совсем по-детски рассмеялся студент.- Да вас здесь все знают! За свой курс я во всяком случае ручаюсь! А-я, я узнал вас потому, что видел с моим двоюродным братом, Николаем Ивановичем Гулаком... Господа! - крикнул юноша. - У нас Tap-ас Григорьевич Шевченко!

И Тарас мигом был окружен молодежью.

- Господа! Это Тарас Шевченко! Кобзарь! - понеслась весть, и по всем коридорам, по всем лестницам мчались юноши.

- Как? Автор "Кобзаря"? Не может быть!

- Пустите! Пустите и меня с ним познакомиться! - Какой-то проворный юноша расталкивал локтями толпу, собравшуюся вокруг Тараса.

Студенты жали Тарасу руки, благодарили, читали наизусть строки, которые вылились из самого сердца. Это ведь он и им писал:

Учитесь, читайте - 
И чужому научайтесь 
И свое познайте. 

- Да не чуждайтесь своей родины, своего родного слова, своего народа, своих меньших братьев - темных, одураченных хлеборобрв. О них, о тех, кто мозолистыми руками добывает для нас хлеб святой, - говорил он страстно, горячо, и юноши ловили каждое его слово.

Вдруг Тарас опомнился. Что он делает здесь, в вестибюле университета? Но такое внимание, такую веру, искренность видел Тарас в молодых глазах, что он улыбнулся юношам, как-то неловко двинул плечами и сказал:

- Господа! Мы еще увидимся! Я, возможно, буду преподавать у вас*.

*(О. Иваненко. Пути Тараса. М., Детгиз. 1955, стр. 386 - 387.)

Вопрос. К чему призывал Т. Г. Шевченко студенческую молодежь?

Литература к теме

Ю. Гаецкий. К далекому утру. Повесть о Белинском. М., Детгиз, 1957.

А. Ильченко. Петербургская осень. М. - Л., Гослитиздат, 1961.

A. Герцен. Избранные произведения. М., "Детская литература", 1964.

Е. Серебровская. Я в мире боец. Повесть о жизни В. Белинского. М., "Молодая гвардия", 1964.

B. Прокофьев. Петрашевский. М., "Молодая гвардия", 1962.

И. Кокорев. Москва сороковых годов. "Московский рабочий", 1959.

О. Иваненко. Пути Тараса. М., Детгиз, 1955.

К. Паустовский. Тарас Шевченко. Собрание сочинений. Т. 4.

М., ГИХЛ, 1958.

Г. Вадецкий. Полнозвучность. М., "Советский писатель", 1964.

А. Н. Новиков. О душах живых и мертвых. М., "Советский писатель", 1957.