Культура России в первой половине XIX в.

В книге М. Колесникова "Лобачевский" рассказывается о жизни, научных открытиях Н. И. Лобачевского в области математики, о его замечательной педагогической деятельности в Казанском университете.

Великий русский математик Н. И. Лобачевский

Лобачевский твердо верит, что Россия в будущем "достигнет высоты, на которую еще не восходило ни одно племя человеческое на земле".

- Как вам понравилась моя речь? - спрашивает с видимым подвохом Николай Иванович у Никольского.

- Я сидел с прижатыми ушами: все ждал, что развергнутся небеса и грянут громы небесные. А отец Гавриил все время ерзал на скамье. Однако архитектура для меня не лишена той прелести и великолепия, о коей изволили говорить. Остальное приемлю и смиряюсь... Мне почему-то все время представлялось, будто вы скачете верхом на корове, держась за рога. Наваждение...

Свои принципы воспитания великий ректор последовательно проводил в жизнь. Сохранилось много воспоминаний воспитанников Казанского университета, в той или иной мере испытавших воздействие Лобачевского.

На экзаменах, например, Николай Иванович старался убедиться не в памяти студента, а в понимании им самой сущности предмета. Иногда довольствовался кратким ответом, в другом раз останавливал чересчур красноречивого испытуемого. От всегда добивался развития способностей, сообразительности, больше всего ценил серьезность и самостоятельность мышления и "почитал непрочным приобретение молодой памяти". Он мало заботился о механизме счета, но требовал точных определений!

Преподавание для него было искусством, любимым делом. Он всегда оставался философом, и потому его лекции слушали; с особым интересом. У него даже экзаменоваться считалось по-учительным.

Для него не существовало ничего второстепенного ни в науке, ни в службе - все подчинялось его большой философии, его серьезному взгляду на жизнь. Он понимал, что наука нужна не ради самой науки. Всё - людям. Заботы, служебная лямка, отчеты, горы мелких и мельчайших дел, что безвозвратно потонут в суете дней, похожих один на другой... А ведь на мелочи приходится тратить времени во сто крат больше, чем на научную работу, на то самое, что должно обессмертить.

Мемуар "О началах геометрии" завершен. Сдан в набор. Скоро появится в "Казанском вестнике". Наконец-то удалось обойти все препоны, и рукопись не затерялась, не исчезла таинственным образом. Может быть, прочтут, поймут... Сам автор, сам и редактор и издатель. Не будь он облечен властью, конечно же, в "Казанский вестник" не удалось бы протиснуть и строчки о Воображаемой геометрии...

Так уж повелось в России: будь ты хоть семижды гений, тебя все равно не услышат, если ты не забрался в чиновничьи верха, не обвешался крестами и звездами. Сперва нужно завоевать положение в обществе, сделать карьеру, быть уважаемым и почитаемым, а уж потом можешь высказываться. Есть другой путь: купи журнал, стань хозяином журнала или обзаведись собственной типографией, как Радищев.

Пока Лобачевский не прибрал к рукам "Казанский вестник", путь в печать для него оставался наглухо закрытым.

Властью, силой втолкнуть великие мысли в пустые головы...

К Лобачевскому неприменимы слова "тщеславие", "честолюбие", "гордость", "дерзость", "корысть" в узком, чисто обывательском их понимании. Для него они философские категории, мера поведения человека в самом высоком смысле.

Он впитал в себя все идеалы просветителей, энциклопедистов, чьи взгляды сыграли огромную роль в подготовке Французской буржуазной революции. В науке он пошел дальше. Он мог бы сказать о себе словами Ньютона: "Я только потому стою высоко, что стал на плечах гигантов". Но и сам он был гигантом*.

*(М. Колесников. Лобачевский. М., "Молодая гвардия", 1965.стр. 165 - 169.)

Обсудить, чем знаменит Лобачевский и какие трудности ему приходилось преодолевать в своей научной деятельности.

В книге В. Порудоминского "Пирогов" красочно описывается жизнь и деятельность выдающегося ученого-хирурга, педагога, прогрессивного мыслителя Н. И. Пирогова. Кроме материала, освещающего его жизненный путь, читатель находит в ней много данных, освещающих историю развития медицинской науки в первой половине XIX в.

Наука - горение, творчество

В конце зимы 1841 года Пирогов наконец перебрался из Дерпта в Петербург.

И все-таки в Дерпте у Пирогова было только двадцать две койки. В Петербурге его ждали две тысячи - в сто раз больше! Он еще заканчивал дерптские дела, но думал уже о петербургских. В его голове жили уже планы невиданных масштабов. Ему уже было тесно в Дерпте.

Профессор Пирогов приезжал в академию к восьми.

Пирогову не приходилось жаловаться на отсутствие интереса к его лекциям. В аудитории встречало его не менее трехсот человек. Собирались не только медики. Приходили студенты других учебных заведений, инженеры, чиновники, военные, даже дамы.

О Пирогове писали газеты и литературные журналы. "Отечественные записки" сравнивали его успех с успехом Анджелики Каталани, замечательной итальянской певицы.

Пирогов не блистал цветистостью речи. Слог его был прост и ясен. Дикция предельно четка. Ему было что сказать, он умел большие мысли выразить в немногих словах. Ни одного слова он не тратил впустую. Оттого фразы были весомыми, плотно ложились одна к другой, как кирпичи под рукой хорошего каменщика. Он не рассказывал о том, что можно было показать. Он берег слова для выражения мыслей, не для пространных описаний. Многочисленные препараты, опыты на животных, вскрытия продолжали, дополняли и заменяли фразу.

В аудиторию и операционную к Пирогову ломился народ. Повсюду разговоры об его искусстве. Кто знает, наверное, были семьи, где дети играли в Пирогова. Президент Петербургского общества русских врачей поднес тридцатилетнему профессору ' диплом почетного члена этого общества. Больше того, деятельность Пирогова в академии началась и была высоко оценена еще до переезда его в Петербург. Пироговское предложение об организации госпитальной хирургической клиники было горячо поддержано конференцией Медико-хирургической академии, отметившей, что такая клиника принесет обучающимся "величайшую пользу", особенно если руководить ею будет сам Пирогов, "известный не только в России, но и за границей своими отличными талантами и искусством по оперативной хирургии". Это предложение положило начало целой системе клиник - учреждений, где лечение больных сочетается с научными исследованиями и педагогической работой.

В то время, когда многие из коллег Пирогова предпочитали не выходить из круга привычных операций, на которых уже набили руку, знаменитый профессор, не заботясь о репутации, храбро шагал в неведомое.

В 1847 году Пирогов впервые в России удалил зоб. Операция была по тем временам необыкновенно смелой. Даже после нее Французская академия наук не сняла запрета оперировать на щитовидной железе. Надо полагать, нашлись в то время медики, упрекавшие. Пирогова в безрассудстве. А ведь он теоретически разработал операции на щитовидной железе еще в профессорском институте в своей преддиссертационной работе. Между задумкой и риском лежало целых шестнадцать лет (и не даром потерянных!), а недоброжелатели из коллег видели только, что опять этот Пирогов полез с ножом в "запретную зону"...

В эти годы Пирогов предложил немало оригинальных операций. Среди них одна из самых знаменитых - новый способ ампутации, "вылущивания" стопы... Теперь Пирогов доказал возможность приживления костей, доказал, "что кусок одной кости, находясь в соединении с мягкими частями, прирастает к другой...". Пироговская ампутация стопы положила начало всей костнопластической хирургии*.

*(В. Порудоминский. Пирогов. М, "Молодая гвардия", 1965, стр. 127, 130, 132, 138, 139.)

В первой половине XIX в. русские мореплаватели совершили ряд кругосветных путешествий и вписали замечательные страницы в историю развития географической науки. Особенно велики заслуги И. Ф. Крузенштерна, Ю. Ф. Лисянского, В. М. Головнина. Богатый материал о путешествиях имеется в книге М. Муратова "Капитан Головнин".

Кругосветные плавания русских мореходов в начале XIX в.

В августе 1806 года вернулись в Кронштадт после трехлетнего плавания вокруг света два корабля - "Нева" и "Надежда". Как и другие большие морские суда, они не могли войти с грузом в устье Невы и остались в Кронштадтской гавани.

Столпившиеся на пристани жители города - старые, отставные матросы, жены моряков, мальчишки - подолгу смотрели, как к "Надежде" и "Неве" подходят небольшие парусные катеры, чтобы взять привезенные из далеких стран грузы и доставить их в петербургский торговый порт.

Из трюмов кораблей вытаскивали ящики чая различных сортов, тщательно упакованные тяжелые кипы красивых, тонких и крепких шелковых тканей, привезенных из Кантона, дорогие меха морских бобров и котиков с Алеутских островов и из российских владений на Аляске. Но особенно интересно было глядеть на вещи, которые матросы выносили из офицерских кают, следуя за капитанами кораблей, лейтенантами и мичманами, съезжавшими на берег. Можно было увидеть клетки с бразильскими попугаями, копья и луки, вымененные у диких обитателей Маркизских островов на Тихом океане, причудливые боевые маски индейцев из Северной Америки, шелковые японские коврики со странными узорами.

Кронштадт в то время был самым большим в России морским портом, и каждое утро туда приходили сотни кораблей из разных стран. Большинство жителей этого города так или иначе было связано с морем. Но и бывалые моряки с интересом смотрели на "Неву" и "Надежду", стараясь при каждом удобном случае потолковать с командой: российские корабли совершили кругосветное плавание в первый раз.

Капитаны "Надежды" и "Невы", Иван Федорович Крузенштерн и Юрий Федорович Лисянский, привезли с собой не только, удивительные вещи, но и обширные рукописные материалы. Оба вели в продолжение трех лет подробные журналы плавания, которые должны были лечь в основу задуманных ими книг, наносили на карты очертания малоизвестных берегов, изучали... морские течения, делали наблюдения за погодой.

Для морского министерства удачное плавание "Надежды" и "Невы" вокруг света было прежде всего большой победой российского флота. Русские военные моряки блестяще справились с новой задачей и после трехлетнего плавания привели корабли обратно в полной исправности.

Между столицей и самой далекой окраиной русской земли-Камчаткой и Алеутскими островами - открылся путь по морям и океанам. А Российско-Американская компания получила возможность отправлять морем прямо из Петербурга товары, нужные для снабжения русских промышленников на Аляске*.

*(М. Муратов. Капитан Головнин. М. Детгиз, 1949, стр. 3-5.)

Книги Головкина о его путешествиях

Головнин задумал подробно описать плавание "Дианы", пользуясь корабельным журналом и путевыми дневниками, которые он вел в продолжение нескольких лет.

Необыкновенные приключения, пережитые в Японии, и наблюдения, сделанные в этой стране, должны были составить особую книгу. Записки, которые Головнин вел тайком в плену, пряча в особом мешочке под одеждой, листки, исписанные отрывками фраз на нескольких языках вперемежку, теперь пригодились, чтобы точно восстановить пережитое.

Записки Рикорда должны были дополнять книгу Головкина и содержать рассказ о том, как удалось добиться освобождения русских моряков, захваченных японцами.

Большую работу, задуманную Головкиным, нельзя было выполнить между прочими делами.

Морское министерство имело особый Адмиралтейский департамент, который должен был "пещись о распространении и устроении всех принадлежащих к мореплаванию наук". Для того чтобы Головнин мог спокойно работать над своими книгами, его причислили к этому департаменту, освободив от других обязанностей.

Необыкновенные приключения, пережитые Головкиным в плену у японцев, вызывали общий интерес. А сведения, которые он мог сообщить, имели и научную ценность, тем более что тогда мало знали об этом народе. И Головнин начал в первую очередь обрабатывать записки о годах, проведенных в плену.

Он вспоминал последовательно и полно обо всем, что пришлось пережить.

А Головнин писал просто и ясно, совершенно не прибегая к громким фразам. Рассказывая о том, что испытал в плену, он давал живые характеристики тех японцев, с которыми имел дело. Обстоятельные сведения о Японии и японцах Головнин выделил в особую часть, назвав ее "Замечания о японском государстве и народе".

Так создалась книга, которую можно читать как увлекательную правдивую повесть и изучать как труд наблюдательного путешественника.

Через два года после возвращения Головнина в Петербург "Записки" вышли из печати. Книга имела большой успех. Вскоре ее перевели на английский, французский и голландский языки.

Головнин хотел не только сообщить другим наблюдения и сведения, накопленные за семь лет плаваний и путешествий. Он считал долгом добиваться, чтобы были приняты меры, которые могут улучшить жизнь людей на далекой окраине российского государства.

Головнин видел злоупотребления чиновников на Камчатке, а когда "Диана" стояла у острова Ситка, он с негодованием наблюдал, как приказчики Российско-Американской компании опутывают долгами простых русских людей, промышляющих пушнину.

Вернувшись в Петербург, Головнин стал говорить и писать о том, в какой нужде живут люди, завербованные для охоты на котиков и морских бобров у берегов Алеутских островов и Аляски. Он указывал, что многие из них доведены до отчаяния*.

*(М. Муратов. Капитан Головнин. М., Детгиз, 1949, стр. 206, 207.)

Вопрос. Какое значение имели для географической науки путешествия Крузенштерна, Лисянского, Головнина?

В романе "Пушкин в изгнании" И. Новикова раскрываются мечты А. С. Пушкина о будущем России, показывается его близость к декабристам, общение с крестьянами.

"Взойдет она - заря пленительного счастья"

Пушкин долго стоял и глядел на синее море невдалеке, за такое же синее небо над головою, на мощную спокойную зелень вокруг, на каменистую древнюю землю. Он тут был совершенно один - наедине разве только с глубокою той тишиной, в которой тонет и самое время.

Пушкин присел на одинокий камень, сильно за день прогретый горячим... солнцем. Он задумался и ушел весь в себя.

Мы ждем в томленьи упованья 
Минуты вольности святой, 
Как ждет любовник молодой 
Минуту верного свиданья. 
   Пока свободою горим, 
   Пока сердца для чести живы, 
   Мой друг, отчизне посвятим 
   Души прекрасные порывы! 
Товарищ, верь, взойдет она - 
Звезда пленительного счастья, 
Россия вспрянет ото сна, 
И на обломках самовластья 
Напишут наши имена. 

Пушкин припомнил сейчас эти стихи, написанные им Чаадаеву еще так недавно, и перед ним, живые, воскресли восторженные их ночные беседы, чтения, споры.

Вопрос. К чему призывал юный Пушкин своих друзей?

А. С. Пушкин и литературное общество "Зеленая лампа" (1819 - 1820)

"Зеленая лампа", членом которой состоял Пушкин, была литературным обществом с ярко выраженной политической окраской. На собраниях ее за круглым столом, при свете зеленой лампы, обсуждались новости литературы и политики.

О характере этих бесед дает представление дошедшая до нас политическая утопия "Сон", написанная членом "Зеленой лампы" А. Д. Улыбышевым.

Автор утопии видит сон, который "согласуется с мечтами его товарищей по "Зеленой лампе". Перед ними послереволюционный Петербург. На фасаде Михайловского дворца большими золотыми буквами начертана надпись: "Дворец государственного Собрания". В зданиях переполнявших город бесчисленных казарм разместились общественные учреждения, академии, библиотеки. Аничков дворец стал "русским пантеоном", посреди украшавших его бюстов великих людей не было бюста Александра I.

По этому новому Петербургу автора водит во сне почтенный старец, который говорит ему, что "великие события, разбив наши оковы, вознесли нас на первое место среди народов Европы и оживили также почти угасшую искру нашего народного гения". Увеличилось благосостояние народа, невиданно расцвели земледелие, промышленность, торговля, все виды литературы и искусства

Обе головы двуглавого орла на старом гербе России - деспотизм и суеверие - отрублены. На новом гербе изображен парящий в облаках феникс с венком из оливковых ветвей, эмблемой мира в клюве...

Многие члены "Зеленой лампы" были и членами Союза Благоденствия. Пушкин не был его членом, но постоянное участие его на собраниях "Зеленой лампы", бесспорно, накладывало свою печать на его мировоззрение.

Находясь позднее в ссылке, Пушкин вспоминал "Зеленую лампу":

Горишь ли ты, лампада наша, 
Подруга бдений и пиров? 
Кипишь ли ты, златая чаша, 
В руках веселых остряков?.. 

В этом окружении лучших сынов тогдашней России, в волнующей атмосфере нараставших революционных настроений Пушкин "действовал как нельзя лучше для благой цели". Уже тогда он стал ярким выразителем идеологии декабристов...*

*(А. Гессен. Во глубине сибирских руд... М., "Детская литература", 1965, стр. 30, 31.)

Вопрос. О чем мечтали члены литературного общества "Зеленая лампа"?

В повести Ю. Гаецкого "К далекому утру" характеризуются среда, в которой находился М. Ю. Лермонтов в период пребывания в качестве студента в Московском университете, чувства и мысли, которые тогда владели им.

Вера в людей вдохновляла поэта

Белинский с тревогой взглянул на "Лермонтова.

Этот молодой человек, почти юноша, этот гусарский поручик был теперь, когда нет уже Пушкина и Гоголь молчит, единственная надежда русской литературы. И вот в словах его о черкесском клинке почудился вдруг Виссариону Григорьевичу какой-то глубоко скрытый, трагический смысл. Словно дыханием смерти повеяло в комнате.

- Упаси бог, Михаил Юрьевич! - прошептал Белинский.- Вам надо жить...

- Жить? Для чего? - перебил Белинского Лермонтов.

Он поднялся со стула и подошел к окну. Сквозь оконную решетку был виден кусок хмурого неба и двор; внизу во дворе, с ружьем на плечах ходил часовой. И по-прежнему сыпался с неба мелкими брызгами теплый дождь.

- Жить в тюрьме, за решеткой!- вдруг с глубокой болью сказал Лермонтов. - Какая, помилуйте, радость? Все сникло вокруг притихло, смирилось. Что делать поэту в этой несносной тишине, Белинский? Чирикать в альбомах кузин? Писать романсы о девах для итальянцев-шарманщиков?

В тяжелом раздумье, подперев рукою свою крупную голову, сидел устало Белинский. "Все сникло, притихло, смирилось..." Да, поэт прав, и это о нем он сказал, о критике Белинском, вот уже более двух лет засоряющем сердце и ум читателей мыслью о примирении с жизнью, о законности дикого русского самодержавия и азиатского деспотизма... Он, он, Белинский, ничуть не менее прочих виновен в том, что все вокруг сникло, притихло, смирилось...

- Вашу руку, Михаил Юрьевич! - сказал он, вскочив со стула и подойдя к Лермонтову. - Поверьте, теперь вы можете подать ее мне, как другу.

- Я теперь часто читаю, Михаил Юрьевич, ваше давнее стихотворение "Поэт", - сказал, возвращаясь к столу, Белинский. -o Не все еще мне ясно в нем - не стыжусь в том признаться, - но знаю и чувствую, не презрение к людям, не ненависть к жизни водили пером вашим. Нет! Вера в достоинство и людей и жизнь, той жизни, что должна же быть, наконец, на земле, - вот что вдохновляло вас, Михаил Юрьевич! Вы сетуете, что ныне поэт, подобно забытому кинжалу, бесславному и безвредному, покрытому ржавчиной, уже не годен к борьбе... А ваши собственные стихи? Они волнуют, они жгут, они много сделали. О, если бы вы знали, как много-много добра они сделали!

Лермонтов по-прежнему стоял у окна, опершись спиною о подоконник. Солнце, внезапно прорвавшись сквозь тучи, на минуту залило каземат теплым, золотым светом и мягко тронуло лицо поэта. Оно было грустным, задумчивым, это смуглое, простое и мужественное лицо. Печальная усмешка кривила по-детски пухлые губы поэта*.

*(Ю. Гаецкий. К далекому утру. Повесть о Белинском. М., Детгиз, 1961, стр. 245 - 246.)

Вопросы, Как относился М. Ю. Лермонтов к самодержавно-крепостническим порядкам в стране? Какие чувства и мысли владели им при написании произведений, в которых обличались правящие круги царской России?

В романе Б. А. Вадецкого "Полнозвучность" на широком фоне исторических событий, происходивших в России в 30 - 50-х годах XIX в., дается образ великого поэта-демократа Т. Г. Шевченко, показываются его связи с народом, с выдающимися деятелями, учеными, художниками того времени.

Обсудить, какие революционные идеи отражены в рассказе ссыльного поэта, почему с таким вниманием слушали его киргизы,

Встреча Тараса Шевченко с киргизами

Приглашение Курмангазы не застало его врасплох.

Мглистый сероватый рассвет, исполосованный розовыми лучами, робко поднимался над степью, когда Шевченко выехал из Орска. Фуражный обоз с "хлебным ухвостьем" - пухлыми чувалами, наполненными мякиной и отрубями, - двинулся ему навстречу. Шевченко, резко дернув повод, объехал его, чтобы не разговаривать с обозными. В воздухе стоял, смешиваясь с запахом известки, - белили казармы - сыроватый хлебный дух.

Тарасу Григорьевичу помогли сойти с коня и привели в юрту, где ждал его Курмангазы. Прошел год, но ничто в нем не переменилось, между тем, по слухам, жизнь его не была спокойной. Та же самоуглубленность, странно сочетающаяся с наблюдательным вниманием ко всему, и к нему, Шевченко, но с вниманием не новым и лишенным порывистости, будто весь год он откуда-то наблюдал за солдатом и хорошо его знал. И в том, как пригласил он его сесть и налил ему кумыса, было что-то 6т знания его, исполненное того доверия, которое не терпит пустой вежливости.

Старик вдруг озорно усмехнулся и кого-то громко позвал. В юрту, слегка отдернув пожелтевшую от кизячьего дыма кошму, скорее прополз, чем пролез, молодой, очень добрый лицом киргиз, с саблей на боку. Он оказался переводчиком.

Курмангазы отпустил переводчика и повел солдата к собравшимся.

Шевченко сделал, что обещал, - он рассказал о царе; надсмеялся над дворцом в тысячу комнат, в которых царь бродит топорной тенью; над парадами, где маршируют, одеревенев в усердии, недавние мужики, продаваемые, как псы, барином. Он посмеялся над цареугодником-башкиром, приведшим его сюда, над здешними дворцовыми горе-подражателями и, переведя рассказ в сказку, начал о дальнем царстве, где торжествует людское братство. В нем превыше всего товарищество, осуждена корысть, нет богатеев. При этом он внутренне улыбнулся, укоряя себя за неосторожность, - очень уж хотелось поколебать... если не трон, так каноны в воззрении степняков, - да и перед Фурье ничем он не обязан и волен на свой лад рисовать, каким должно быть это братство. И поможет ему сейчас опыт восточных сказок, - пусть уж Курмангазы, переводи, приблизит сказку к свершению... Вообще же чудесно все: и само это тихое сборище степняков в кругу, закрытом конями - одномастными по обычаю, в попонах одного цвета, и Курмангазы, готовящийся переложить по-своему на кияке его речь, и весенний луг, выбранный для встречи за укромную озерную пойму и завесу кустов.

Под вечер Шевченко должен был уехать. Он скрылся как мог незаметно, простившись только с певцом, провожаемый тем же молодым переводчиком*.

*(Б. Вадецкий. Полнозвучность. М., "Советский писатель", 1964, стр. 474, 476, 477, 478.)

О деятельности замечательного русского архитектора А. Захарова, художников К. Брюллова, А. Венецианова, П. Федотова, композитора М. Глинки, сделавших большой вклад в развитие русской национальной культуры, рассказывается в приводимых ниже отрывках.

Текст используется для подготовки ученических сообщений, которые обычно сопровождаются демонстрацией соответствующих картин, а также прослушиванием грамзаписей, романсов Глинки.

Проблемно-познавательная задача - установить типические черты русской классической архитектуры начала XIX в.

Выдающийся памятник русского архитектурного ампира

Захаров создает ясную, но богатую композицию фасада, с редкими ударными точками и длинными спокойными цезурами, с несколькими центрами и повторными мотивами, композицию, которая стянута к центру, но не подавлена знаменитой Адмиралтейской иглой.

Русский мастер прошел школу архитектурного мастерства у лучших архитекторов Запада XVIII века, развил в себе способность обобщения, "геометрическое чутье", но он не потерял исконной русской способности приноравливаться к жизненным условиям, представлять себе часть во всем многообразии ее соотношений с целым, чувствовать гармонию, разлитую в различных явлениях мира, - и это русское понимание жизни позволило создать ему замечательный памятник, равного которому не знает ни одна европейская столица.

Основная черта архитектурной композиции Адмиралтейства - это широко растянутая горизонталь и могучий размах двух его крыльев. В Адмиралтействе не чувствуется ни чрезмерного усилия, ни напряжения, ни угрожающей суровости. Оно проникнуто тем эпическим спокойствием и выражением непоколебимой силы, которые всегда были свойственны лучшим памятникам русской архитектуры. В этом смысле можно утверждать, что старый шпиль Адмиралтейства, мастерски включенный Захаровым в свою постройку, в сопоставлении с его горизонталью выглядит как необходимая глазу вертикаль, которую мы привыкли постоянно находить в родном пейзаже. В этом шпиле нет готической стремительности: блистая своим золотом, образуя яркое светлое пятно, он всего лишь утверждает организующий центр противопоставленный горизонтали всего здания, вносит мягкую но мощную гармонию в общую картину. В почти полукилометровой протяженности всего здания, которое не в силах охватить одним взглядом человек, есть что-то стихийное, нечеловеческое, как в природе, но своей строгой упорядоченностью истянутостью к центру все оно выглядит как утверждение красоты дела рук человеческих и торжественно организующего духа. Превосходно включив свою постройку в пейзаж у невских берегов, Захаров примкнул к традициям древнерусских зодчих, но, как человек послепетровской, послеломоносовской поры, он строит не так стихийно, как создатели древнерусских городов и монастырей, но в строгом соответствии с той идеей разумности, которую принес в Россию век Просвещения*.

*("Книга для чтения по истории живописи, скульптуры, архитектуры". М., Учпедгиз, 1961, стр. 327 - 330.)

Выдающимся произведением академического классицизма в русской живописи первой половины XIX в. является знаменитая картина К. П. Брюллова "Последний день Помпеи". О впечатлении, которое она произвела на современников, хорошо рассказано в статье Н. В. Гоголя, отрывок из которой ниже приводится. Зачитывается при рассматривании репродукций картины.

Подумать, что привлекает и волнует зрителя в картине К. Брюллова.

"Последний день Помпеи" Брюллова

Картина Брюллова - одно из ярких явлений XIX века. Это - светлое воскресенье живописи.

Картина Брюллова может назваться полным, всемирным созданием. В ней все заключалось. По крайней мере она захватила в область свою столько разнородного, сколько до него никто не захватывал. Мысль ее принадлежит совершенно вкусу нашего века. Создание и обстановку своей мысли произвел он необыкновенным и дерзким образом - он схватил молнию и бросил ее целым потопом на свою картину. Молния у него залила и потопила все, как будто бы с тем чтобы все выказать, чтобы ни один предмет не укрылся от зрителя. Оттого на всем у него разлита необыкновенная яркость. Фигуры он кинул сильно, такою рукою, какою мечет только могущественный гений: эта вся группа, остановившаяся в минуту удара и выразившая тысячи разных чувств; этот гордый атлет, издавший крик ужаса, силы, гордости и бессилия, закрывшийся плащом от летящего вихря каменьев; эта грянувшаяся на мостовую женщина, кинувшая свою чудесную, еще никогда не являвшуюся в такой красоте руку; этот ребенок, вонзивший в зрителя взор свой; этот несомый детьми старик, в страшном геле которого дышит уже могила, оглушенный ударом, рука которого окаменела в воздухе с распростертыми пальцами; мать, уже не желающая бежать и непреклонная на моления сына, которого просьбы, кажется, слышит зритель; толпа, с ужасом отступающая от строений или со страхом, с диким забвением со страха взирающая на страшное явление, наконец знаменующее конец мира; жрец в белом саване, с безнадежною яростью мечущий взгляд свой на весь мир, - все это у него так мощно, так смело, так гармонически сведено в одно, как только могло это возникнуть в голове гения всеобщего.

У Брюллова является человек для того, чтобы показать всю красоту свою, все верховное изящество своей природы. Страсти, чувства, верные, огненные, выражаются на таком прекрасном облике, в таком прекрасном человеке, что наслаждаешься до упоения. Когда я глядел в третий, в четвертый раз, мне казалось, что скульптура, которая была постигнута в таком пластическом совершенстве древними, что скульптура эта перешла, наконец, в живопись и сверх того прониклась какой-то тайной музыкой. Его человек исполнен прекрасно-гордых движений. Нет ни одной фигуры у него, которая бы не дышала красотою, где бы человек не был прекрасен. Все общие движения' групп его дышат мощным размером и в своем общем движении ужечсоставляют красоту. В создании их он так же крепко и сильно правит своим воображением, как житель пустыни арабским бегуном своим. Оттого вся картина упруга и роскошна*.

*("Книга для чтения по истории живописи, скульптуры, архитектуры", стр. 354, 356, 357.)

Прекрасное в простом (о художнике Венецианове)

Венецианов (1780 - 1840) поднял совсем новую, нетронутую f-целину в русском искусстве, да и не только в русском. Никто в его время с такой безыскусственностью, с такой подкупающей искренностью и поэтичностью не показал облик человека труда - крестьянина. Венецианов показал его вплотную, интимно, с глубоким участием и симпатией. В отношении художника к своим моделям не чувствуется ничего барского, высокомерного - образы крестьян у него исполнены истинного человеческого достоинства...

Он первый или, во всяком случае, один из первых в русском искусстве сумел показать прекрасное в простом.

Гораздо более существенно, что первым опытом Венецианова увлекшей его "интерьерной" живописи было изображение "Гумна". Это до иллюзии ощутимо уходящее вглубь пространство сарая, где проникающий солнечный свет мягко скользит по бревенчатым стенам, по куче смолоченной ржи, по людям и лошадям с телегой, представляется как бы распахнутым окном в мир, до тех пор неведомый искусству. Композиция очень обдуманна: все предметы и фигуры расположены с таким расчетом, чтобы усилить иллюзию глубины, чтобы картина втягивала в себя взгляд зрителя, манила его, направляла к противоположной двери сарая, в которую широким потоком льется свет.

"Гумно" не лучшая картина Венецианова, но тем не менее она была новым словом в русской живописи, ею положено начало последующему творчеству художника.

Сила Венецианова - в правдивости и полной безыскусственности. Его "Девушка с теленком" и не пытается сделать вид, что она в этот момент всерьез заинтересована своим теленком, она смотрит куда-то в сторону, потупив глаза, она смущена тем, что с нее пишут картину, и в ней, в этой девушке, столько душевного здоровья и свежести, она так естественна в своем неподдельном смущении, что ее образ трогает зрителя, быть может, больше, чем сельские барышни на портретах Боровиковского.

Несмотря на праздничные наряды венециановских крестьян - на женщинах голубые или алые сарафаны, белоснежные рубахи с широкими рукавами, расходящиеся от ворота пышными складками. - чувствуется, что все это люди, привыкшие к нелегкому физическому труду. Художник А. Мокрицкий справедливо писал в своих воспоминаниях о Венецианове: "Никто лучше его не изображал деревенских мужиков во всей их патриархальной простоте. Он передал их типически, не утрируя и не идеализируя, потому что вполне чувствовал и понимал богатство русской натуры..."

Непринужденнее всех держат себя на сеансах у Венецианова дети. Их образы особенно полны жизни и правды. Таков, например, его замечательный портрет Захарки. Это настоящий, типичный крестьянский мальчуган, "мужичок с ноготок". Он в большой отцовской шапке, держит на плече топор. Лицо ? круглыми щеками совсем детское, но в выражении уже проглядывают мужицкая серьезность и основательность.

"На пашне" - едва ли не лучшая из картин Венецианова - особенно убеждает в том, каким подлинным поэтом в живописи был Венецианов, когда он не пытался заимствовать условные поэтические атрибуты из совершенно чуждого ему мира классики, а находил поэзию в близкой ему обычной жизни*.

*(Н. Дмитриева. Прекрасное в простом. "Искусство", 1948, № 6.)

Установить, что нового внес в живопись художник А. Г. Венецианов.

Приводимый ниже отрывок о живописце П. А. Федотове зачитывается при рассматривании репродукции картины "Сватовство майора".

Зачинатель критического реализма в русской живописи

"Моего труда в мастерской немного: 
только десятая доля. Главная моя 
работа на улицах и в чужих домах. 
Я учусь жизнью. Я тружусь, глядя 
в оба глаза". 

П. Федотов.

Целую повесть можно было бы написать только о работе Федотова над "Сватовством майора". Как долго он бился над композицией, как искал подходящих натурщиков, как упросил позировать для фигуры невесты одетого в розовое кисейное платье юного сына своего старого друга - Карла Флуга. А как старался он войти в доверие к понравившемуся ему рыжебородому купцу! Он обхаживал его целый год, изучил его характер, получил, на конец, позволение "списать портрет" (хотя тот считал это грехом и дурным предзнаменованием) и только тогда внес его в свою 1 картину. На Толкучем и Андреевском рынках Федотов высмотрел нескольких старух и сидельцев (приказчиков). Он познакомился с ними, пригласил к себе, попотчевал чаем, и, в конце концов, они согласились постоять перед художником для группы в левой части "Сватовства". И так трудился он над каждым образом будущей картины, над каждой его деталью.

Но вот картина закончена и экспонирована на академической выставке 1848 года. Ежедневно целая толпа окружала ее, и даже сам художник с трудом мог пробиться к своему детищу через плотное кольцо восхищенных зрителей. Еще бы! Вместо наскучивших казенных натурщиков и далеких от современности сюжетов все увидели выхваченную прямо из жизни живую картину нравов купеческой среды, изображенную с таким юмором, с таким поразительным мастерством.

Никто еще из русских жанристов не умел достигнуть подобной живости действия, так правдиво, метко охарактеризовать каждый персонаж, так органично связать с общим замыслом все детали картины. А как колоритно, как красиво она написана, как удачно выделены светом и цветом стыдливо убегающая невеста и удерживающая ее за платье мать; как хорош приосанившийся в дверях толстый майор, самодовольно покручивающий ус: "Я, дескать, до денежек доберусь!" Типична и сваха, представляющая жениха, - бойкая, довольная и все же немного робеющая перед хозяином дома, который спешит застегнуть непривычный для него сюртук: "нараспашку принять неучтиво". В глубине же комнаты слева домочадцы торопливо обмениваются замечаниями, завершая приготовления к столу.

Почетного гостя давно ждали, и все-таки его появление вызвало переполох. Больше всех взволновалась купеческая дочка. Одетая в модное, непривычно декольтированное платье, специально сшитое для этого случая, она вдруг оробела, застыдилась и всплеснув руками, словно пташка крылышками, хочет выпорхнуть из комнаты. Но умная мать, сохраняя полное спокойствие, задерживает ее, и мы почти слышим, как она называет дочь дурой. Впрочем, не будем преувеличивать девичьей застенчивости невесты. Посмотрите, сколько кокетливости и показной скромности в выражении ее лица, как жеманно вскинуты ее полные руки, и вы поймете, что больше всего на свете она хотела бы остаться в комнате. Ее жеманство, вся эта начавшаяся суета и вносят в картину столько юмора, свидетельствуя при этом о важности такого события, очевидцами которого мы, зрители, являемся.

В те времена породниться купцу с дворянином, майором означало очень многое: новые связи, почетное положение в обществе. Вот почему здесь так тщательно готовились к его приходу, вот почему его и встречают с таким волнением*.

*(В. А. Прыткое. Любимые художники. М., Изд-во Академии художеств СССР, 19.63, стр. 7, 11, 21 - 24.)

Вопрос. В чем выразились типические черты критического реализма в творчестве художника П. А. Федотова?

Романсы М. И. Глинки стали народными песнями

Жизнь свободного артиста складывалась как будто удачно для Глинки. Его романсы, никогда не издававшиеся, жили собственной жизнью. В гостиных охотно пели "Память сердца", "Скат жи, зачем...", "Один лишь миг" и другие. В нечиновных домах с прежней любовью держались за "Разуверение" и хранили верность "Бедному певцу". Даже допотопная "Арфа" - это воспоминание о светлой печали давних дней - находила горячее признание у юности. А на петербургских окраинах, в Коломне или в Галерной >гавани, часто повторяли певучие жалобы: "Горько, горько мне" и "Я люблю", - ты мне твердила". Создавая музыку "Грузинской песни", заглянул русский музыкант в дальние края, начал новый путь к песенному содружеству народов. А потом к прежним пьесам прибавилась еще одна, широкая и распевная - "Ах ты, ночь ли, ноченька". Слова, взятые у Дельвига, стали песней так же естественно, как рождается напев от раздумий человека в ночной тишине.

Пьесы жили в Петербурге, путешествовали в Москву, откликались на Смоленщине. Вначале они находили дорогу через друзей и знакомцев сочинителя, потом попадали к любителям-музыкантам, а далее шли своим путем, нередко оторвавшись даже от имени автора*.

*(А. Новиков. Ты взойдешь, моя заря! М., "Советский писатель", 1953, стр. 231.)

Вопрос. Почему романсы М. И. Глинки стали народными песнями?

Литература к теме

В. И. Воеводин. Повесть о Пушкине. Лениздат, 1956.

И. А. Новиков. Пушкин в изгнании. Роман. Часть первая, "Художественная литература", 1966, стр. 139 - 140.

А. Н. Новиков. Последний год (о последнем периоде жизни А. С. Пушкина). М., "Советский писатель", 1961.

О. Иваненко. Пути Тараса. М., Детгиз, 1955.

А. Е. Ильченко. Петербургская осень. М. - Л., Гослитиздат, 1961.

Н. М. Чернышевская. Саратовский мальчик. Саратов, 1962.

Б. Л. Могилевский. Жизнь Пирогова (Повесть о великом хирурге и педагоге). М., Детгиз, 1963.

Н. И. Xарджиев. Судьба художника (Повесть о художнике П. А. Федотове). М., "Советский писатель", 1954.

Л. Г. Бать. Великое призвание (Повесть о великом русском актере М. С. Щепкине). М., Детгиз, 1958.

"Сороковые годы XIX века в мемуарах современников, документах эпохи и художественных произведениях". М., Детгиз, 1959.

Д. Сарабьянов. Образы века. О русской живописи XIX столетня, ее мастерах и их картинах. М., "Молодая гвардия", 1967.

"Юному художнику". Книга для чтения по истории искусства. М., Изд-во Академии художеств, 1963.

А. Н. Новиков. Впереди идущие. Роман. М., "Советский писатель", 1965.

А. Н. Новиков. Ты взойдешь, моя заря! М., "Советский писатель", 1953.

Ю. А. Гаецкий. К далекому утру. Повесть о Белинском. М., Детгиз, 1958.

Б. В. Асафьев. Композиторы первой половины XIX в. М., "Советский композитор", 1959.

Н. К. Чуковский. Водители фрегатов. М., Детгиз, 1959.

Н. П. Задорнов. Капитан Невельской. М., "Советский писатель", 1960.

И. Ф. Кратт. Великий океан. Л., "Советский писатель", 1955.