Глава пятнадцатая. Великий Новгород клокочет

 ... пошли... раб на господина,
 господин на раба.

Новгородская летопись.

1

Слух о том, что Незда замыслил недоброе, взволновал город. Во всех концах его зазвонили сполош-ные колокола. Малые веча собирались даже по дворам. Новгородцы, вооруженные кто чем мог, сбегались на площадь.

Тимофей, услышав призывы колоколов, бросился к Неревскому концу, но нездовские стражники - Прибыш и Харя - сбили его с нот, скрутили позади руки и, забив рот кляпом, куда-то потащили. Тащили недолго - повстречали владычных слуг, и те, перехватив Тимофея, поволокли его уже сами.

Все это произошло так неожиданно, что Тимофей пришел в себя только на земляном полу выстуженной темницы, куда его с размаху бросили. Шуршали крысы в грязном сене, бесстрашно шныряли вокруг.

... Во дворе своей кузни Авраам кричал, раздавая топоры и рогатины:

- Незда замыслил предать нас, натравить на Торжок, перебить поболе!..

Толпа ревела:

- Смерть собаке!

- Он против бога и Великого Новгорода!

- В прорубь супостата!

Незда, только что возвратившийся от владыки домой, успел лишь снять с себя шубу, когда в ворота яростно застучали.

В гридню вбежал до полусмерти перепуганный старый слуга Онаний.

- Чернь... Несметно... Разнесут, - он весь трясся, смотрел на господина ошалелыми глазами, силился не послушными пальцами застегнуть пуговицу на кафтане, да это ему никак не удавалось.

Незда вплотную подошел к Онанию, наотмашь ударил его по лицу:

- Что трясешься, падаль? Заваливай двери!

Крики толпы и тяжелый грохот у ворот становились все громче.

Мысль Незды заработала лихорадочно. Что делатьэ Выйти с посулами? Не поверят. Бежать? Но куда? И вдруг сразу стало легче дышать - тайный ход! Скорее к тайному ходу! А там можно, на худой конец, и к Всеволоду податься, мол, поддержи, милостивец... Ну, да видно будет.

Тайный ход из Нездовского двора к церкви, что он построил, рыли много лет, по ночам. О ходе никто в городе не знал. Все, кто его рыл, стараниями Незды давно были уничтожены. Надо немедля спуститься в подвал, отбросить плиту - и спасен!

Он рванул дверь, ведущую в сени, и отступил: яа пороге стоял кузнец Авраам с мечом в руках.

Сумрачно глядя на Незду ненавидящими глазами, спросил глухо:

- Аль не ко времени, посадничек?

Авраам шагнул в гридню, а за ним молчаливыми тенями - Потап Баран и Васыка Черт. Боясь упустить Незду, они втроем перелезли через забор, убили во дворе пса, преграждавшего им путь.

Воцарилось молчание, страшнее криков и угроз.

Наконец, его прервал Авраам:

- Пойдем, душегуб!

Незда побледнел. Пытаясь сохранить спокойствие, сказал:

- Нет у тебя права...

- Есть у меня полная мочь и право... Пред народом на площади ответишь, - глухо произнес кузнец.

Незда, выдавив улыбку, сказал, обращаясь не к Аврааму, а к Поташу и Ваське:

- Да кой вам расчет меня прежде времени на растерзание толпе вести? Давайте уж, коли на то пошло, я вам потайник свой с драгоценными каменьями покажу - и делу конец... Не раз помянете добрым словом своего посадника. Бот свидетель - покажу.

Широкое лицо Авраама передернулось, ноздри гневно раздулись:

- Купить хочешь!

Но Потап Баран, коренастый, медлительный, с отвисшей челюстью и застывшими зеленоватыми глазами, шагнул к Незде:

- А ну показывай свои каменья...

- Сбежит он! - предостерегающе крикнул Авраам.

Васька Черт - черный и гибкий, как угорь, - повел хищным горбатым носом, огладил свой топор:

- Далеко не убежит. Показывай!

Незда, сопровождаемый Васькой и Потапом, вышел. Авраам, недовольный тем, что не сумел отвести их от корысти, продолжал стоять посреди гридни.

Все было здесь чуждо и ненавистно ему, все сделано на добро, ограбленное у наго и у таких, как он. Злоба душила Авраама. Стиснув меч, он начал яростно крушить ям лавки с резной спинкой, шкафы с узорными створками, - словно в этом истреблении находил выход накопившемуся гневу.

Толпа за воротами нетерпеливо шумела, ожидая возвращения Авраама, Потапа и Васьки.

Топот и крики в дальних клетях привели Авраама в себя.

- Сбежал! - похолодел он, кинувшись к двери.

В гридню ввалились Потап и Васька, грузно бросили на пол что-то, завернутое в ковер.

Васька, отерев пот со лба, стал возбужденно рассказывать:

- Набрехал он об каменьях... Мы его как повели, а он, вихлявый, шасть по лестнице! Я - за им! Он - к подвалу!.. Тут я его настиг и маненько обухом по затылку огладил...

Васька отвернул угол ковра. Незда лежал маленький, скорчившись, с запекшейся кровью на затылке. С шеи свешивалась на цепочке печать посадника - лев грозно заносил лапу.

Васька снова укрыл тело. Обращаясь к Потапу, оказал:

- Бери за другой край, понесем на Волхов топить - народ порадуем.

На улице, у ворот, ношу встретили криками:

- Любил, обидиггель, других топить - ноне сам поплавай!

- Рада б курица не идтить, да за крыло волокут!

- Зло развел, криводушный!

К ковру протиснулась старуха в рваной одежде, отвернув угол, сказала, будто Незда мог ее слышать: - Это тя бог наказал за внука, что ход под землей тебе рыл... - И плюнула на труп.

Высокий, косая сажень в плечах, новгородец, погля-^ дев на Незду, произнес удивленно, словно про себя:

- По бороде - апостол, а по зубам - собака... И тут же раздались голоса:

- Изберем Авраама...

- Авраама посадником!

- Авра-а-а-ма!

- Щенка Незды - в прорубь!

В открытые ворота хлынула толпа. Лаврентия в хоромах не нашли и, переломав все, что попалось под руки, поделив меж собой запасы погребов и житниц, бросились ко дворам Захара и Анастасия.

Когда Лаврентий возвратился домой, толпы уже не было. В сенях валялись в щепу разбитые лавки, ножки от стола, осколки посуды. Под лестницей он увидел переломанный посох отца с изображением его головы: казалось, Незда продолжал язвительно улыбаться, глядя на разрушение. Лаврентий сразу взмок от страха.

Откуда-то вылез, весь в паутине и пыли, Онаний и стал рассказывать молодому господину, как потащили к реке топить его отца, а матушку не тронули, и она схоронилась у соседей; как все Нездины холопы, кроме него, Онания, попрятались, а иные вместе с татями подались в город.

Лаврентий вошел в гридню отца. Среди разорванных долговых берест увидел одну уцелевшую, поднял ее с пола:

- Село Овсеево - 60 белок;

- Мохово - 33;

- Васильево - 40, полоть мяса, солод.

- Гришка Екуев - 3 куницы.

- Фома - 6 белок.

- Купил у Филиппа россомаху, а у Есифа пять лис.

Лаврентий спрятал расписку - пригодится. Радостно подумал: "Теперь я владелец всего... Должность отца перейдет. - И тут же поморщился: - Власть мне ни к чему. Главное - поживу как любо".

Отца не было жаль нисколько, при жизни его чувствовал презрение отца и платил ему страхом и тайной неприязнью.

"Ольге еще подарок сделаю, - промелькнула мысль, и Лаврентий улыбнулся, - не пробраться ль к ней дворами? Тимофей-то сидит, да и мне там безопасней". О том, что Тимофея схватили, слышал на улице.

Невольно вспомнил совместные с Тимофеем детские игры, бой при Оденпэ, заступничество Тимофея в ладье, и что-то, похожее на укор совести, шевельнулось у него в душе.

Лаврентию стало жаль Тимофея, захотелось помочь ему в беде. Но эти мимолетные чувства, скорее навеянные воспоминаниями, чем добротой сердца, вытеснил голос отца: "Всяк человек - ложь", - произнес он, и Лаврентий даже вздрогнул, оглянулся. Нет, он был один.

"А я чем лучше других?" - мысленно успокоил себя Лаврентий.

И тотчас он представил себе Ольгу такой, какой чаще всего видел в воображении: пышнотелую недотрогу с покатыми плечами.

Лаврентий заторопился, достал из потайного шкафа в стене отцовской гридни ларчик с драгоценностями - боялся оставить его здесь (еще возвратятся), окутал тряпьем. "От Ольги, как стемнеет, пойду в сад владычный, закопаю там ларь на время. - В карман он сунул материнское золотое оплечье. Подумал о Тимофее: - Пусть посидит, когда выпустят, я ему денег дам..." - и вышел на улицу.

2

А толпы, как весенние реки в Ильмень, все стекались - теперь на Тортовую площадь.

Валом валили б ройники, мостники, ладейншш, каме-нооечцы, восетбойники, тесляры...

Без устали звали опюлошные колокола. Вооруженные вилами в топорами, прибежали смерды из пригорода: с деревни Горки, из сел Лисичьего, Медведойо, с Черного Бора, из-под Нередздцкото монастыря, с Березовского погоста.

Мятежные стяги, обирая люд, заколыхались над площадью.

Ракомокие смерды, прежде чем уйти в город, порешили злобного - своего старосту, принесли его голову в мешке.

Простолюдины, с которых даныцики брали куны, поборы белками и мукой, которых то и дело заставляли безвозмездно возить что придется, - кинулись на площадь искать правду.

Общинник бежал рядом с кузнецом и плотником. Поднялась встань народная - люд меньший пошел против больших!

А на дворе стояло семь погод: сеяло, веяло, крутило, мутило, рвало, то сверху лило, то снизу мело. Не поймешь - зима ли, весна ли, осень? Дважды уже лед на Волхове трогался и снова застьшал.

... Владыка приказал собрать на Софийское вече именитых людей и свой полк. С помоста уже кричал тысяцкий Милояег, и на худой его шее бились набухшие ненавистью жилы:

- Раб пошел на господина! Поодиночке крамольники всех нас передушат... Чернь усмирит только меч!

В Мнлонега полетело - несколько шапок с каменьями, но гильщиков здесь же быстро скрутили.