Глава двенадцатая

После посещения Саргона святые мужи Мефрес и Ментесуфис, тщательно укрывшись бурнусами, в раздумье возвращались домой. - Как знать, - сказал Ментесуфис, - пожалуй, этот пьяница Саргон прав, говоря так о нашем наследнике...

- Тогда Издубар еще более прав, - холодно ответил Мефрес.

- Не надо, однако, относиться к царевичу с предубеждением. Надо сперва порасспросить его, - продолжал Ментесуфис.

- Так ты и сделай это.

На следующий день оба жреца явились к наследнику и с таинственным видом предложили ему побеседовать с ними.

- А что? Опять случилось что-нибудь с почтеннейшим Саргоном? - спросил Рамсес.

- К сожалению, нас беспокоит не Саргон, - ответил верховный жрец Мефрес. - В народе ходят слухи, что ты, государь, поддерживаешь близкие отношения с неверными финикиянами.

Эти слова сразу же разъяснили царевичу цель посещения пророков, и все в нем закипело. Он понял, что это начало борьбы между ним и жреческой кастой, но, как подобает наследнику, мгновенно овладел собой и изобразил на лице наивное любопытство.

- А финикияне - опасный народ, это исконные враги нашего государства, - прибавил Мефрес.

Наследник улыбнулся.

- Если бы вы, святые отцы, - ответил он, - давали мне деньги взаймы и держали при храмах красивых девушек, я не разлучался бы с вами. А так мне волей-неволей надо дружить с финикиянами.

- Говорят, ты посещаешь по ночам эту финикийскую жрицу.

- Приходится до поры до времени, пока она не образумится и не переедет ко мне во дворец. Не беспокойтесь, однако: при мне мой меч, и если кто-нибудь станет мне поперек дороги...

- Но из-за этой финикиянки ты возненавидел ассирийского посла...

- Вовсе не из-за нее, а потому, что от посла несет бараньим жиром... Впрочем, к чему все эти разговоры? Ведь вам, святые отцы, не поручено наблюдать за моими женщинами. Думаю, что и Саргон обойдется без вас. Так что вам, собственно, нужно?

Мефрес до того смутился, что даже бритая голова его покраснела.

- Ты, конечно, прав, царевич, - ответил он, - что нам нет дела до твоих любовных похождений... Но... есть кое-что похуже: народ удивляется тому, что ты без труда получил взаймы от хитрого Хирама сто талантов, и даже без залога...

У царевича дрогнули губы, однако он сдержался.

- Не моя вина, - спокойно ответил он, - что Хирам больше доверяет моему слову, чем египетские богачи. Он знает, что я скорее откажусь от оружия, которое досталось мне от деда, чем не заплачу ему того, что должен... Как видно, не беспокоится он и о процентах, так как ничего не говорил мне про них. Я не хочу скрывать от вас, святые мужи, что финикияне щедрее и расторопнее египтян. Наш богач, прежде чем дать мне взаймы сто талантов, посмотрел бы на меня исподлобья, долго кряхтел бы, с месяц водил бы меня за нос и в конце концов взял бы огромный залог и большие проценты. А финикияне, которые лучше знают сердца наследников, дают нам деньги без судьи и свидетелей.

Мефрес был так раздражен спокойно-насмешливым тоном Рамсеса, что вдруг замолчал, поджав губы. Выручил его Ментесуфис, задав неожиданный вопрос:

- А что бы ты, царевич, сказал, если бы мы заключили с Ассирией договор, отдающий ей северную Азию вместе с Финикией?

Говоря это, он пристально смотрел в лицо наследника. Но Рамсес не растерялся:

- Я бы сказал, что только предатели могут уговаривать фараона подписать подобный договор.

Оба жреца заволновались. Мефрес поднял руку, Ментесуфис сжал кулаки.

- А если бы этого требовала безопасность государства? - не отступал Ментесуфис.

- Что вам, собственно, от меня нужно? - рассердился царевич. - Вы вмешиваетесь в мои дела, в мои отношения с женщинами, вы окружаете меня шпионами, вы осмеливаетесь читать мне наставления, а теперь еще задаете мне какие-то коварные вопросы? Так вот я вам говорю: даже если бы вы решили меня отравить - я не подписал бы такого договора! К счастью, это зависит не от меня, а от фараона, волю которого мы все должны исполнять.

- А что бы ты сделал, царевич, будучи фараоном?

- То, чего требовали бы честь и интересы государства.

- В этом я не сомневаюсь, - ответил Ментесуфис. - Но что ты считаешь интересами государства? Где нам искать на это указаний?

- А для чего существует верховная коллегия? - воскликнул наследник, теперь уже с притворным гневом. - Вы говорите, что она состоит из одних мудрецов? Так пусть они и берут на себя ответственность за договор, который я считаю позором и гибелью для Египта...

- А откуда ты знаешь, царевич, - спросил Ментесуфис, - что не так именно и поступил твой божественный родитель?

- Зачем же вы спрашиваете об этом меня? Что за допрос? Кто дал вам право заглядывать в тайники моего сердца?

Рамсес разыграл такое возмущение, что жрецы совсем успокоились.

- Ты говоришь, царевич, - ответил жрец, - как подобает настоящему египтянину. Нас тоже огорчил бы подобный договор, но ради безопасности государства приходится иногда на время покориться обстоятельствам.

- Какие же это обстоятельства? - спросил Рамсес. - Разве мы проиграли большое сражение, или у нас нет солдат?

- Гребцами корабля, на котором Египет плывет по реке вечности, являются боги, - ответил торжественным тоном верховный жрец, - а кормчим - всевышний господь всего сущего. Они нередко останавливают судно или поворачивают его в сторону, чтобы обогнуть опасные водовороты, которых мы даже не замечаем. В подобных случаях от нас требуются только терпение и покорность, за которые рано или поздно нас ждет щедрая награда, превосходящая все, что может придумать смертный.

Наконец жрецы простились с царевичем, полные надежды, что хотя он и весьма недоволен договором, однако не нарушит его и на ближайшее время обеспечит Египту необходимый ему мир.

Когда они ушли, Рамсес позвал к себе Тутмоса.

Оставшись наедине со своим любимцем, наследник дал волю долго сдерживаемому возмущению. Он бросился на диван и, извиваясь, как змея, бил себя кулаками по голове и рыдал.

Перепуганный Тутмос ждал, когда пройдет этот припадок бешенства. Затем он подал царевичу воды с вином, окурил его успокаивающими благовониями, сел рядом и спросил о причине такого отчаяния.

- Садись сюда, - сказал Рамсес, не поднимаясь с дивана. - Сегодня я окончательно убедился в том, что наши жрецы заключили с ассирийцами какой-то позорный договор, - ответил, наконец, наследник, - без войны, даже без всяких с их стороны требований. Ты представляешь себе, сколько мы теряем?

- Дагон говорил мне, что Ассирия хочет захватить Финикию. Но финикиян сейчас это уже меньше беспокоит, так как царь Ассар ведет войну на северо-восточных границах. Там обитают многочисленные и очень воинственные народы, и неизвестно, чем кончится эта война. Во всяком случае, у финикиян будет несколько мирных лет, чтобы подготовиться к защите и найти союзников.

Царевич раздраженно махнул рукой.

- Вот видишь, - сказал он, - даже Финикия вооружается сама и, возможно, вооружит всех своих соседей. Мы же лишаемся не выплаченной нам Азией дани, которая составляет больше ста тысяч талантов. Ты слышал что-нибудь подобное?! Сто тысяч талантов! - повторил Рамсес - О боги! Да ведь такая сумма сразу пополнила бы казну фараона. А если бы мы еще, выбрав подходящий момент, напали на Ассирию, то в одной Ниневии, в одном дворце Ассара нашли бы настоящие клады... Подумай только, сколько могли бы мы набрать пленников. Полмиллиона... Миллион... Миллион людей атлетической силы, таких диких, что рабство в Египте, самый тяжелый труд на каналах и в каменоломнях показался бы им игрушкой... Через несколько лет плодородие нашей земли повысилось бы, наш обнищавший народ и государство снова обрели бы былое могущество и богатство. А жрецы хотят лишить нас всего этого, дав взамен несколько серебряных досок и глиняных табличек, исчерченных клинообразными знаками, которых никто из нас даже не в состоянии прочесть.

Тутмос встал, внимательно осмотрел соседние комнаты, не подслушивает ли кто, потом опять подсел к Рамсесу и стал говорить шепотом:

- Не отчаивайся, государь. Насколько мне известно, вся аристократия, все номархи, все знатные воины слышали кое-что об этом договоре и возмущены. Только скажи, и мы разобьем таблицы, на которых начертан этот договор, о голову Саргона, а то и самого Ассара.

- Но ведь это бунт против его святейшества, - тоже шепотом ответил наследник.

Лицо Тутмоса омрачилось.

- Мне не хотелось бы ранить твое сердце, - сказал он, - но... твой богоравный отец тяжело болен...

- Неправда!

- Увы, это так! Только не показывай вида, что ты это знаешь. Царь устал от жизни и жаждет уйти из нее. Но жрецы удерживают его, а тебя не зовут в Мемфис, чтобы без всяких помех подписать договор с Ассирией.

- Изменники! Изменники! - шептал в бешенстве Рамсес.

- Когда ты унаследуешь власть отца, - да живет он вечно! - тебе нетрудно будет расторгнуть договор.

Царевич задумался.

- Его легче подписать, - сказал он, - чем расторгнуть.

- Нетрудно и расторгнуть, - усмехнулся Тутмос. - Мало ли в Азии непокорных племен, которые всегда готовы напасть на нас? И разве божественный Нитагор не стоит на страже, чтобы отразить их и перенести войну на их земли? Неужели ты думаешь, что Египет не найдет людей и средств для войны? Мы все пойдем. Потому что каждый может извлечь из этого выгоду и так или иначе обеспечить свое будущее. Средства же найдутся в храмах. А Лабиринт¹!

¹(Лабиринт - громадное здание, построенное в Фаюмском оазисе фараоном XII династии Аменемхетом III (1849-1801 гг. до н. э.). Видимо, это был его заупокойный храм, который греки считали одним из величайших памятников египетской архитектуры.)

- Кто их оттуда добудет? - заметил с сомнением царевич.

- Каждый номарх, каждый воин, каждый человек, принадлежащий к знати, сделает это, был бы только приказ фараона, а младшие жрецы покажут нам пути к тайникам, где хранятся сокровища...

- Они не решатся. Кара богов... Тутмос пренебрежительно махнул рукой.

- Кто мы - мужики ил и пастухи, чтобы бояться богов, над которыми смеются и евреи, и финикияне, и греки и которых всякий наемный солдат безнаказанно оскорбляет? Это жрецы придумали сказки про богов, в которых они сами не верят. Ты же знаешь, что в храмах признают лишь единого бога, и жрецы, показывая всякие чудеса, втихомолку над ними смеются. Только крестьянин по-прежнему падает ниц перед идолами. Но уже работники сомневаются во всемогуществе Осириса, Гора и Сета, писцы обсчитывают богов, а жрецы пользуются ими как цепью и замком, охраняющими их богатство. Прошли уже те времена, - продолжал Тутмос, - когда Египет верил всему, что исходило из храмов. А сейчас мы поносим финикийских богов, финикияне - наших, и как будто никакие громы и молнии нас не поражают! Наместник пристально посмотрел на Тутмоса.

- Откуда у тебя такие мысли? - спросил он. - Ведь не так давно ты бледнел при одном упоминании о жрецах...

- Я был тогда один. Сейчас же, когда я узнал, что вся знать думает так же, - я стал смелее...

- А кто рассказал вам про договор с Ассирией?

- Дагон и другие финикияне, - ответил Тутмос. - Они даже предлагают, когда придет время, поднять против нас азиатские племена, чтобы наши войска имели предлог перейти границу, а когда мы ступим уже на путь к Ниневии, финикияне и их союзники присоединятся к нам. И у тебя будет армия, какой не было даже у Рамсеса Великого.

Царевичу не понравилась эта заботливость финикиян. Однако он только спросил:

- А что будет, если жрецы узнают про ваши разговоры? Наверно, ни один из вас не избежит смерти.

- Ничего они не узнают! - ответил Тутмос беспечно. - Они слишком полагаются на свое могущество, плохо оплачивают шпионов и восстановили против себя весь Египет. Аристократия, воины, писцы, работники, даже низшие жрецы ждут только сигнала, чтобы напасть на храмы, захватить сокровища и повергнуть их к подножию трона. А без своих несметных сокровищ святые мужи утратят всякую власть. Перестанут даже творить чудеса, потому что для этого тоже нужны золотые перстни.

Царевич перевел разговор на другие темы, потом отпустил Тутмоса и задумался.

Его очень радовали бы враждебные чувства знати к жрецам и воинственное настроение высших кругов, если бы это не было внезапной вспышкой, за которой он угадывал происки финикиян. Это заставляло Рамсеса быть осторожным. Он понимал, что в египетских делах лучше полагаться на жрецов, чем на дружбу финикиян.

Ему вспомнились, однако, слова отца, что финикияне способны на откровенность и верность, когда это им выгодно. Без сомнения, финикияне глубоко заинтересованы в том, чтоб не подпасть под владычество Ассирии, и в случае войны можно полагаться на них как на союзников, так как поражение египтян отразится прежде всего на Финикии. С другой стороны, Рамсес не допускал и мысли, чтобы жрецы, даже заключая такой позорный договор с Ассирией, решились на измену. Нет, это не изменники, а просто обленившиеся сановники. Им удобно поддерживать мир, они в мирное время приумножают свои богатства и расширяют свою власть. Они не желают войны, так как война усилит мощь фараона, а их самих заставит нести большие расходы.

И молодой царевич, несмотря на свою неопытность, понял, что ему надо быть осмотрительнее, не торопиться, никого не осуждать, но и никому не доверять чрезмерно. Он решил непременно начать со временем войну с Ассирией, но не потому, что этого желают знать и финикияне, а потому, что Египту нужны богатства Ассирии и ассирийские рабы.

Но, решив начать войну в будущем, он хотел действовать разумно. А для этого понемногу примирить жреческую касту с мыслью о войне и лишь в случае сопротивления раздавить ее при помощи воинов и знати.

И как раз в тот момент, когда святые Мефрес и Ментесуфис подсмеивались над предсказаниями Саргона, что наследник не подчинится жрецам и заставит их смириться, - у Рамсеса уже был готов план подчинения жрецов, и он знал, какими располагает для этого средствами. Когда же надо начать борьбу и какими способами вести ее, должно было показать будущее.

"Время - лучший советчик", - подумал он.

Он был доволен и спокоен, как человек, после долгих колебаний понявший, что надо делать, и уверенный в своих силах. И чтобы освободиться от последних следов недавнего волнения, он отправился к Сарре.

Играя с сыном, он всегда забывал свои горести и приходил в хорошее настроение.

Войдя в павильон Сарры, Рамсес опять застал ее в слезах.

- Сарра! - воскликнул он. - Если б в груди твоей был заключен весь Нил, ты и его сумела бы выплакать.

- Больше не буду, - ответила она, но слезы еще обильнее потекли из ее глаз.

- Ну, что ты? Наверно, опять какая-нибудь колдунья напугала тебя рассказами о финикиянках?

- Я боюсь не финикиянок, а финикиян, - ответила Сарра. - О, ты не знаешь, господин, что это за подлые люди...

- Они сжигают детей? - рассмеялся наместник.

- А ты думаешь, нет? - спросила она.

- Басни! Я знаю от Хирама, что это басни.

- Хирам! - вскричала Сарра. - Хирам - злодей. Спроси моего отца, господин, он тебе расскажет, как Хирам заманивает на свои суда молодых девушек в далеких странах и, распустив паруса, увозит их для продажи. У нас была одна белокурая невольница, которую похитил Хирам. Она не находила себе места от тоски по родине и не могла даже рассказать, где находится ее страна. И умерла. Такой же негодяй и Дагон...

- Возможно, но какое нам до этого дело? - спросил царевич.

- Очень большое, - ответила Сарра. - Вот ты, господин, принимаешь сейчас советы финикиян, а между тем израильтяне узнали, что Финикия хочет вызвать войну между Египтом и Ассирией. Говорят даже, что самые богатые финикийские купцы и ростовщики дали страшную клятву, что добьются этого.

- А зачем им война? - спросил царевич с притворным равнодушием.

- Зачем? - воскликнула Сарра. - Они будут и вам и ассирийцам доставлять оружие, товары и тайные сведения и за все это заставят себе втридорога платить. Будут грабить убитых и раненых и той и другой стороны. Будут скупать у ваших и ассирийских солдат награбленное имущество и пленников. Разве этого мало? Египет и Ассирия будут разорены, зато Финикия настроит новые кладовые и наполнит их награбленной добычей.

- От кого ты узнала такие умные вещи? - улыбнулся царевич.

- Разве я не слышу, как мой отец, наши родные и знакомые шепчутся об этом, боязливо оглядываясь, что-бы кто-нибудь не подслушал? Да, наконец, разве я не знаю финикиян? Перед тобой, господин, они лежат на животе, ты не видишь их лицемерных взглядов, а я не раз всматривалась в их глаза, зеленые от жадности или желтые от злости. О господин, берегись финикиян, как ядовитых змей!

Рамсес смотрел на Сарру и невольно сравнивал ее искреннюю любовь с расчетливостью финикиянки, ее нежные порывы с коварной холодностью Камы.

"Верно! - подумал он. - Финикияне - ядовитые гады. Но если Рамсес Великий пользовался на войне львом, то почему мне не воспользоваться против врагов Египта змеей?"

Но чем очевиднее было для него коварство Камы, тем он сильнее стремился к ней. Иногда душа героя жаждет опасности. Он простился с Саррой, и вдруг ему почему-то вспомнилось, что Саргон подозревал его в ночном нападении.

Внезапная догадка осенила царевича:

"Неужели это мой двойник устроил драку с послом? Кто же его на это подговорил? Финикияне, что ли? Но если они хотели впутать мое имя в столь грязное дело, то права Сарра, что это негодяи и что мне надо их остерегаться".

В нем снова вспыхнуло возмущение, он хотел решить вопрос немедленно, и так как уже спускались сумерки, то, не заходя домой, он направился к Каме.

Его мало беспокоило, что его могут узнать, а на случай опасности у него был с собой меч.

В павильоне жрицы горел свет, но в сенях никого из прислуги не было.

"До сих пор, - подумал царевич, - Кама отпускала прислугу, когда ждала меня к себе. Сегодня она или предчувствует мой приход, или, может быть, принимает возлюбленного, более счастливого, чем я".

Он поднялся во второй этаж. Остановился у входа в спальню финикиянки и быстро отдернул завесу. В комнате были Кама и Хирам; они о чем-то шептались.

- О, я пришел не вовремя! - проговорил, смеясь, наследник. - Что же, и вы, князь, ухаживаете за женщиной, которой под страхом смерти запрещено проявлять благосклонность к мужчинам?

Хирам и жрица вскочили с места.

- Видно, - сказал финикиянин, кланяясь, - какой-то добрый дух предупредил тебя, господин, что разговор идет о тебе.

- Вы готовите мне какой-нибудь сюрприз? - спросил наследник.

- Кто знает, может, и так, - ответила Кама, вызывающе глядя на него.

Но он холодно ответил:

- Как бы, однако, те, кто готовит мне сюрпризы, сами не угодили под секиру или в петлю. Это было бы для них большей неожиданностью, чем для меня их сюрпризы.

У Камы улыбка застыла на губах. Хирам побледнел и сказал почтительно:

- Чем заслужили мы гнев нашего господина и покровителя?

- Я хочу знать правду, - сказал царевич, садясь и грозно глядя на Хирама, - я хочу знать, кто устроил нападение на ассирийского посла и впутал в это дело человека, похожего на меня, как моя правая рука похожа на левую.

- Вот видишь, Кама, - обратился к финикиянке оторопевший Хирам, - я говорил, что чрезмерная близость к тебе этого негодяя может навлечь на нас большое несчастье. Так и случилось... И ждать долго не пришлось.

Кама упала к ногам царевича.

- Я все расскажу, - воскликнула она, - только изгони из сердца своего обиду против финикиян! Меня убей, меня посади в темницу, но не гневайся на них.

- Кто напал на Саргона?

- Грек Ликон, который поет у нас в храме, - ответила, не вставая с колен, финикиянка.

- А! Тот, что пел тогда под твоим окном? Это он так похож на меня?

Хирам склонил голову и приложил руку к сердцу.

- Мы щедро оплачивали этого человека, - сказал он, - за то, что он похож на тебя, господин... Мы думали, что его жалкая личность может пригодиться тебе на случай беды...

- И пригодилась!.. - перебил наследник. - Где он? Я хочу видеть этого прекрасного певца... это живое мое изображение...

Хирам развел руками.

- Убежал, негодяй... Но мы его найдем, - разве что он обратился в муху или земляного червя.

- А меня ты простишь, господин? - прошептала финикиянка, положив руки на колени царевича.

- Женщине многое прощается, - ответил наследник.

- И вы не будете мне мстить? - боязливо спросила она Хирама.

- Финикия, - ответил старик неторопливо и внушительно, - простит самое большое преступление тому, кто обретет милость господина нашего Рамсеса - да живет он вечно! А что касается Ликона, - прибавил он, обращаясь к наследнику, - он будет в твоих руках, господин, живой или мертвый.

Сказав это, Хирам низко поклонился и вышел из комнаты, оставив жрицу с царевичем.

Кровь ударила Рамсесу в голову. Он обнял стоявшую перед ним на коленях Каму и шепнул:

- Ты слышала, что сказал достойный Хирам? Финикия простит тебе самое большое преступление! Вот человек, который действительно предан мне. А раз он так сказал, какая у тебя может быть отговорка?

Кама целовала его руки, шепча:

- Ты покорил меня... Я - твоя рабыня... Но сегодня оставь меня. Отнесись с почтением к дому, принадлежащему богине Ашторет.

- Так ты переедешь ко мне во дворец? - спросил царевич.

- О боги! Что ты сказал? С тех пор как солнце всходит и заходит, не случалось еще, чтобы жрица Ашторет... Но что делать? Финикия выказывает тебе, господин, столько преданности и любви, сколько не знал ни один из ее сынов...

- Значит... - прервал он ее, обнимая.

- Только не сегодня и не здесь... - просила она.