Глава первая

Слуги Рамсеса XIII

Видели ли пророки, молившиеся в подземном храме сфинкса, нового повелителя Египта во время его остановки под пирамидами, дали ли они знать о нем в царский дворец и как они это сделали - неизвестно. Но когда повелитель приближался к переправе, верховный жрец Херихор приказал разбудить придворных, а когда он переплывал Нил, военачальники, сановники уже ожидали его в зале для приемов.

С восходом солнца Рамсес XIII с небольшой свитой подъехал ко дворцу. Слуги пали перед ним ниц, а гвардейцы при звуках труб и барабанов подняли вверх оружие.

Поздоровавшись с солдатами, фараон поспешил во дворец. Затем он принял ванну, насыщенную благовониями, и позволил парикмахеру заняться своими божественными волосами. На вопрос последнего, сбрить ли ему волосы и бороду, владыка ответил: - Не надо! Я не жрец, а солдат! Слова эти в одну минуту стали известны в зале для приемов, через час облетели дворец, к полудню разнеслись по всему Мемфису, а к вечеру их уже передавали во всех храмах государства (от Тамиен-Гора¹ и Сабни-Хетема на севере до Суну и Пилака² - на юге).

¹ (Тами-ен-Гор (правильнее: Дами-ен-Гор) - город в 7-м номе Нижнего Египта, в западной части Дельты.)

² (Пилак - остров Филэ у первого порога на Ниле. Недалеко отсюда проходила южная граница Египта.)

Узнав о них, номархи, знать, армия, народ и иноземцы были вне себя от радости, святая же каста жрецов тем ревностнее соблюдала траур по умершему фараону.

Выйдя из ванны, фараон надел короткую солдатскую рубаху в черную и желтую полосу, на нее - золотой нагрудник, на ноги - подвязанные ремнем сандалии, а на голову - плоский шлем с острием. Затем он пристегнул стальной ассирийский меч, бывший при нем во время сражения у Содовых озер, и, окруженный множеством военачальников, звеня оружием и хрустя ремнями, вошел в зал.

Здесь его встретил верховный жрец Херихор, рядом с которым выступали верховные жрецы Сэм, Мефрес и другие, а позади них - верховные судьи Мемфиса и Фив, несколько номархов из ближайших номов, верховный казначей и смотрители житниц, скотных дворов, гардероба, дома рабов, хранилищ серебра и золота, а также множество других сановников.

Херихор поклонился Рамсесу и проговорил с волнением в голосе:

- Государь! Вечно живущему отцу твоему угодно было отойти к богам, где он наслаждается вечным счастьем. На тебя легла обязанность заботиться о судьбах осиротевшего государства. Привет же тебе, господин и повелитель мира, и да живет вечно его святейшество Хемсем-Мерер-Амон-Рамсес-сес-нетер-хег-ан¹!

¹ (Хем-сем-Мерер-Амон-Рамсес-сес-нешер-хег-ан. - Прус пытается воссоздать полное имя фараона с титулами (перевод: его величество - возлюбленный Амоном, сын бога, владыка жизни).)

Присутствующие восторженно подхватили этот возглас. Все ожидали, что новый повелитель проявит волнение или растерянность. Но, ко всеобщему удивлению, он лишь нахмурил брови и ответил:

- Согласно воле святейшего отца и законам Египта, принимаю в свои руки власть и буду править во славу государства и на счастье народа...

Вдруг повелитель повернулся к Херихору и, пристально глядя ему в глаза, сказал:

- Я вижу на твоей митре золотую змею. Почему ты надел на себя символ царской власти?

Гробовая тишина воцарилась в зале. Ни один человек в Египте, даже самый дерзкий, не мог бы допустить, что молодой фараон начнет свое правление подобным замечанием, обращенным к самому могущественному лицу в государстве, пожалуй, более могущественному, чем покойный царь.

Но за спиной молодого повелителя стояло около двадцати полководцев, на дворе сверкали, точно отлитые из бронзы, гвардейские полки, а через Нил переправлялась уже его армия, сражавшаяся у Содовых озер, опьяненная победой, боготворящая своего вождя.

Могущественный Херихор стоял бледный как воск, не в силах произнести ни звука.

- Я спрашиваю твое высокопреосвященство, - спокойно повторил фараон, - по какому праву у тебя на митре царский урей?

- Это митра твоего деда, святого Аменхотепа, - тихо ответил Херихор. - Верховная коллегия повелела мне надевать ее в важных случаях...

- Святой дед мой, - сказал фараон, - отец царицы, как особую милость получил право украшать свою митру уреем. Но, насколько мне известно, его торжественный убор должен храниться среди реликвий храма Амона.

Херихор успел уже прийти в себя.

- Соблаговолите вспомнить, ваше святейшество, - пояснил он, - что целые сутки Египет оставался без законного повелителя. Кто-то должен был будить и укладывать ко сну бога Осириса, осенять благословением народ и воздавать почести царственным предкам. На это тяжкое время верховная коллегия повелела мне возложить на себя святую реликвию, потому что управление государством и служба богам не терпели отлагательства. Но поскольку сейчас прибыл законный могущественный повелитель, я снимаю с себя эту чудесную реликвию.

Сказав это, Херихор снял с головы митру, украшенную уреем, и подал ее верховному жрецу Мефресу.

Грозное лицо фараона прояснилось, и владыка направился к трону.

Вдруг святой Мефрес остановил его и, склонившись до земли, сказал:

- Соблаговоли, святейший государь, выслушать всепокорнейшую просьбу. - Однако ни в голосе, ни в глазах его не было покорности, когда он, выпрямившись, продолжал: - Я хочу передать тебе слова верховной коллегии, всех верховных жрецов...

- Говори, - ответил фараон.

- Известно ли вашему святейшеству, - продолжал Мефрес, - что фараон, не посвященный в сан верховного жреца, не может совершать особо торжественных жертвоприношений, а также одевать и раздевать божественного Осириса?

- Понимаю, - перебил его Рамсес. - Я - фараон, не имеющий сана верховного жреца...

- Поэтому, - продолжал Мефрес, - верховная коллегия покорнейше просит ваше святейшество назначить кого-либо из верховных жрецов своим заместителем для исполнения религиозных церемоний.

Слушая эту твердую, властную речь, сказанную тоном, не допускающим никаких возражений, верховные жрецы и сановники почувствовали себя как на вулкане, военачальники лее, как будто невзначай, стали хвататься за мечи. Святой Мефрес посмотрел на них с пренебрежением и снова уставился холодным взглядом в лицо фараона.

Повелитель мира и на этот раз не проявил смущения.

- Хорошо, - ответил он, - что ты напомнил мне об этой важной обязанности. Военные и государственные дела не позволят мне уделять время обрядам нашей святой религии, и мне следует назначить себе заместителя...

Говоря это, повелитель обвел взглядом присутствующих.

По левую руку от Херихора стоял верховный жрец Сэм. Фараон вгляделся в его кроткое, честное лицо и неожиданно спросил:

- Как твое имя, святой отец? И какие обязанности ты несешь?

- Зовут меня Сэм, а состою я верховным жрецом храма Птаха в Бубасте.

- Ты будешь моим заместителем для исполнения религиозных обрядов, - сказал фараон, указывая на него пальцем.

В толпе присутствующих пробежал шепот восторженного удивления. Трудно было бы, даже после долгих размышлений и совещаний, выбрать более достойного жреца на столь высокий пост.

Только Херихор побледнел еще больше, а Мефрес сжал посиневшие губы и опустил глаза.

Вслед за тем новый фараон воссел на трон, резные ножки которого изображали фигуры князей и царей девяти подвластных Египту народов.

Херихор подал фараону на золотом блюде белую и красную корону¹, обвитую золотым змеем. Повелитель молча возложил ее на голову, присутствующие пали ниц.

¹ (...белую и красную корону... - Египетские фараоны со времени объединения Египта в единое государство носили двойную корону: белая считалась короной Верхнего, а красная - Нижнего Египта.)

Это было еще не торжественное коронование, а лишь принятие власти.

Когда жрецы окурили фараона благовониями и пропели гимн Осирису, моля, чтобы он ниспослал на нового владыку всякие благословения, гражданские и военные сановники были допущены к целованию последней ступеньки трона. Потом владыка взял золотую ложку и, повторяя молитвы, произносимые вслух святым Сэмом, воскурил фимиам статуям богов, стоявшим в ряд по обе стороны его царского престола.

- Что я теперь должен сделать? - спросил повелитель.

- Показаться народу, - ответил Херихор.

Через позолоченную, широко открытую дверь, по мраморным ступеням фараон вышел на террасу и, воздев руки, обратил лицо по очереди к четырем странам света. Раздались звуки труб, и над пилонами взвились флаги. Кто находился в поле, на дворе или на улице, падал ниц; палка, занесенная над спиной животного или раба, опускалась, не причинив вреда, и все преступники в государстве, осужденные в этот день, получали помилование.

Спускаясь с террасы, повелитель спросил:

- Должен я еще что-нибудь исполнить?

- Теперь ваше святейшество ожидает трапеза, а потом государственные дела, - ответил Херихор.

- Значит, пока я могу отдохнуть, - сказал фараон. - Где находится тело моего святейшего отца?

- Оно бальзамируется... - тихо ответил Херихор.

Слезы подступили к глазам фараона, губы его дрогнули. Однако он сдержал себя и молча опустил голову. Не подобало, чтобы слуги видели волнение на лице столь могучего повелителя.

Чтобы отвлечь внимание государя, Херихор заметил:

- Не соблаговолит ли благочестивый государь принять знаки почитания от царицы-матери?

- Мне?.. Мне принять знаки почитания от моей матери?.. - воскликнул в волнении фараон. И, чтобы заставить себя успокоиться, добавил с принужденной улыбкой: - Ты забыл, что говорит мудрец Ани¹?.. Может быть, святой Сэм повторит нам эти прекрасные слова о матери?

¹ (Ани - составитель дошедшего до нас сборника поучений этического характера. Возможно, он жил во времена XX династии.)

- "Помни, - начал Сэм, - что она родила тебя и вскормила..."

- Да, да! Продолжай! - горячо отозвался фараон, все еще делая усилия овладеть собой.

- "Если же ты забудешь об этом, она возденет руки свои к богу, и он услышит ее жалобу. Она долго носила тебя под сердцем, как тяжелое бремя, и родила по истечении срока. Потом носила на спине и три года кормила своей грудью. Так воспитала она тебя, не брезгая твоими нечистотами. Когда же ты пошел в школу и стал учиться письму, она каждый день приносила твоему учителю хлеб и пиво из дома своего"¹.

¹ (Заимствовано из подлинных источников.)

Фараон глубоко вздохнул и сказал уже спокойнее:

- Как видите, не подобает, чтобы мать выходила ко мне. Лучше я пойду к ней.

И прошел через анфиладу покоев, выложенных мрамором, алебастром и драгоценным деревом, расписанных яркими красками и позолотой, украшенных барельефами. За ним шла его огромная свита. У входа в покои царицы он сделал знак, чтобы его оставили одного.

Он прошел переднюю, с минуту постоял у порога, потом постучался и тихо вошел.

В комнате с голыми стенами, в которой вместо мебели стояли, в знак траура, только низкие нары, а рядом с ними надтреснутый кувшин с водой, сидела на камне мать фараона, царица Никотриса. Она была в рубище, босая, лоб ее был измазан нильской грязью, а сбившиеся волосы посыпаны пеплом.

Увидав Рамсеса, почтенная царица склонилась, чтобы пасть к его ногам. Но сын бережно поднял ее и сказал со слезами:

- Если ты, мать, склонишься передо мной до земли, то мне останется разве что спуститься под землю...

Царица прижала его голову к груди, отерла его слезы рукавом своего рубища и, воздев руки, зашептала:

- Пусть все боги... пусть дух отца и деда твоего даруют тебе свое покровительство и благословение... О Исида! Я никогда не скупилась на жертвы тебе, сегодня же приношу самую большую... отдаю тебе моего дорогого сына... Да станет этот царственный отпрыск безраздельно твоим сыном, и пусть его слава и могущество умножат твое божественное достояние...

Фараон, обняв и несколько раз поцеловав царицу, усадил ее на нары, а сам сел на камень.

- Оставил ли мне отец какие-нибудь распоряжения? - спросил он.

- Он просил тебя только помнить о нем, а верховной коллегии сказал так: "Оставляю вам наследника, это лев и орел в одном лице, слушайтесь его, и он поднимет Египет до небывалого могущества..."

- Ты думаешь, жрецы будут мне послушны?

- Помни, - ответила мать, - эмблема фараона - змея, а змея - это благоразумие, которое долго молчит, но жалит всегда смертельно. Если ты возьмешь себе в союзники время, ты победишь.

- Херихор слишком дерзок! Сегодня он осмелился надеть на себя митру святого Аменхотепа. Разумеется, я приказал ему снять ее и отстраню его от управления. Его и несколько членов верховной коллегии.

Царица покачала головой.

- Ты владыка Египта, - сказала она, - и боги одарили тебя великой мудростью. Если бы не это, я бы очень опасалась ссоры с Херихором.

- Я не стану ссориться с ним... Я его прогоню...

- Ты владыка Египта, - повторила мать, - но остерегайся борьбы со жрецами. Правда, чрезмерная кротость твоего отца сделала их дерзкими. Не следует, однако, ожесточать их своей суровостью... К тому же подумай, кто тебе поможет советом?.. Они знают все, что было, есть и будет на земле и на небе; они читают сокровеннейшие мысли человека, и все сердца послушны им, как листья ветру. Без них ты не будешь знать, что творится не только в Тире и Ниневии, но даже в Мемфисе и Фивах.

- Я не отвергаю их мудрости, но требую, чтобы они служили мне, - ответил фараон. - Я знаю, что их мудрость велика, но за ними нужно следить, чтобы они не обманывали, и руководить ими, чтоб они не разрушали государства... Ты сама знаешь, матушка, что они сделали за тридцать лет с Египтом!.. Народ терпит нужду или бунтует, армия мала, казна пуста, а тем временем в нескольких месяцах пути от нас, как тесто на дрожжах, поднимается Ассирия и уже сейчас навязывает нам договоры!..

- Поступай как знаешь, но помни, что эмблема фараона - змея. А змея - это молчание и благоразумие.

- Ты права, матушка. Но, поверь мне, бывают случаи, когда необходима смелость. Теперь я уже знаю, что жрецы предполагали затянуть ливийскую войну на целые годы. Я закончил ее в три недели, и только потому, что каждый день делал какой-нибудь рискованный, но зато решительный шаг. Если бы я не бросился навстречу ливийцам в пустыне, что было, конечно, величайшим безрассудством, ливийцы оказались бы сейчас под Мемфисом...

- Я знаю и то, что ты преследовал Техенну и вас настиг тифон, - молвила царица. - Ах, безрассудный мой сын... Ты не подумал обо мне!..

Фараон улыбнулся.

- Будь покойна, - ответил он, - когда фараон воюет, то по левую и по правую его руку становится Амон. А кто с ним сравнится?..

Он еще раз обнял царицу и ушел.