Глава тринадцатая

Вначале месяца паопи (июль - август) фараон, царица Никотриса и двор вернулись из Фив во дворец под Мемфисом. К концу путешествия, совершавшегося и на этот раз по Нилу, Рамсес XIII часто впадал в задумчивость и как-то обратился к Тутмосу.

- Странное дело, - сказал он, - народ толпится на обоих берегах так же густо, пожалуй, даже гуще, чем тогда, когда мы плыли в ту сторону, а крики приветствий значительно слабее, лодок за нами плывет гораздо меньше, и венки бросают скупо...

- Святая правда исходит из уст твоих, государь, - ответил Тутмос. - Действительно, люди как будто устали, но это, вероятно, объясняется страшной жарой.

- Да, это ты правильно заметил, - согласился фараон, и лицо его прояснилось.

Но Тутмос сам не верил в то, что говорил. Он чувствовал и - что еще хуже - вся свита фараона чувствовала, что народ уже несколько охладел к повелителю.

Был ли то результат слухов о злополучной болезни Рамсеса или каких-нибудь других таинственных козней, Тутмос не знал. Но он был уверен, что этому охлаждению содействовали жрецы.

«Вот глупая чернь! - думал он, давая волю своему презрению. - Недавно бросались в воду, только бы увидеть лицо фараона, а сейчас ленятся крикнуть лишний раз. Неужели они забыли и про седьмой день отдыха и про обещанную землю!»

Немедленно после возвращения во дворец фараон отдал приказ собрать делегатов, которые должны были дать ему право нарушить неприкосновенность Лабиринта. Одновременно он поручил преданным ему чиновникам и полиции начать агитацию против жрецов и за седьмой день отдыха.

Скоро в Нижнем Египте опять загудело, как в улье. Крестьяне требовали не только праздников, но и платы наличными за общественные работы. Рабочие в трактирах и на улицах ругали жрецов, желавших ограничить священную власть фараона. Количество преступлений возросло, но правонарушители отказывались являться в суд. Писцы присмирели, и никто из них не осмеливался ударить простолюдина, зная, что тот ему не спустит. В храмы реже приносили жертвы; богов, охранявших границы номов, все чаще забрасывали камнями и грязью, а нередко даже опрокидывали.

Страх нашел на жрецов, номархов и их приспешников. Тщетно судьи напоминали на базарах и проезжих дорогах о законе, по которому земледелец, рабочий и даже торговец не должны заниматься сплетнями, отвлекающими их от работы. Толпа со смехом и криком забрасывала глашатаев гнилыми овощами и косточками от фиников.

Знатные устремились во дворец и, припадая к стопам фараона, молили его о спасении.

- У нас, - взывали они, - словно земля разверзается под ногами, как будто жизни приходит конец. Стихии разбушевались, в умах брожение. Если ты не спасешь нас, государь, часы наши сочтены...

- Моя казна пуста, армия немногочисленна, полиция давно не получает жалованья, - отвечал фараон. - Если вы хотите покоя и безопасности, вы должны доставить мне средства. Я сделаю все, что можно, и надеюсь, что мне удастся восстановить порядок.

Действительно, фараон распорядился стянуть войска и разместить их в наиболее важных пунктах страны. Одновременно он послал приказ Нитагору, чтобы тот поручил восточную границу своему помощнику, а сам с пятью лучшими полками направился к Мемфису.

Фараон действовал так не столько для защиты знати от черни, сколько для того, чтобы иметь под рукой большие силы на случай, если бы верховные жрецы подняли против него население Верхнего Египта и полки, принадлежавшие храмам.

Десятого паопи в царском дворце и его окрестностях царило большое оживление: собрались делегаты, чтобы решить вопрос о праве фараона черпать из сокровищницы Лабиринта, а также толпа людей, желавших хотя бы увидать место, где совершалось необычайное в Египте торжество.

Шествие делегатов началось с утра. Впереди шли крестьяне в белых чепцах и набедренниках; у каждого в руках был толстый лоскут холста, чтобы прикрыть спину в присутствии фараона. За ними шли работники и ремесленники, тоже в чепцах и набедренниках, но покрывала у них были из более тонкой ткани, а узенькие передники были вышиты разноцветными узорами.

За ними шли купцы в длинных рубахах и накидках; некоторые были в париках, другие щеголяли богатыми ручными и ножными запястьями и перстнями.

Далее шли офицеры в чепцах и полосатых кафтанах, черных с желтым, синих с белым, синих с красным... У двоих вместо кафтанов были на груди латунные полупанцири.

После значительного перерыва показалось тринадцать человек из знати в огромных париках и белых одеждах до земли. За ними шли номархи в одеждах, обшитых пурпурной полосой, и с коронами на голове. Шествие замыкали жрецы с бритыми головами и лицами, через плечо у них была перекинута шкура пантеры.

Делегаты вошли в большой зал фараона, где стояли одна за другой семь скамей: самая низкая - для крестьян, самая высокая - для жреческой касты.

Вскоре появился несомый в носилках фараон Рамсес XIII. Делегаты пали ниц. Воссев на высокий трон, повелитель обоих миров разрешил своим подданным встать и занять места на скамьях. За ним вошли и сели на более низких тронах верховные жрецы Херихор, Мефрес и хранитель Лабиринта со шкатулкой в руке. Блестящая свита военачальников окружала фараона, за спиной его встали двое высших сановников с опахалами из павлиньих перьев.

- Правоверные египтяне! - начал повелитель обоих миров. - Известно ли вам, что мой двор, моя армия и мои чиновники терпят недостатки, которых не может пополнить обедневшая казна. О расходах на мою священную особу я не говорю, ибо я ем и одеваюсь, как солдат; у любого военачальника или великого писца больше прислуги и женщин, чем у меня.

По рядам собравшихся пробежал шепот одобрения.

- До сих пор существовал обычай, - продолжал Рамсес, - что, когда казна нуждалась в средствах, увеличивались налоги на трудящееся население. Я же, зная свой народ и его нужду, не только не желаю налагать на него новое бремя, я хотел бы, наоборот, предоставить ему некоторые льготы...

- Живи вечно, государь наш! - послышались возгласы с нижних скамей.

- К счастью для Египта, - продолжал фараон, - государство наше обладает сокровищами, с помощью которых можно укрепить армию, выплатить жалованье чиновникам, одарить народ и даже расплатиться со всеми долгами нашими как храмам, так и финикиянам. Сокровища эти, собранные достославными моими предками, лежат в подвалах Лабиринта. Но они могут быть тронуты лишь в том случае, если вы, правоверные, все, как один человек, признаете, что Египет находится в нужде и я, царь, имею право распорядиться сокровищами моих предшественников.

- Признаем! Просим тебя, государь, возьми, сколько нужно! - раздались голоса со всех скамей.

- Достойный Херихор! - обратился фараон к верховному жрецу. - Нет ли у священного жреческого сословия каких-либо возражений по этому поводу?

- Есть небольшие, - ответил жрец, вставая. - По исконному праву сокровища Лабиринта могут быть тронуты лишь тогда, когда государство лишено всяких других средств. Но сейчас дело обстоит не так. Ибо если правительство откажется платить финикиянам долги, непомерно возросшие из-за ростовщических процентов, то это не только наполнит казну фараона, но и облегчит жизнь простого народа, ныне тяжко работающего на финикиян.

По рядам делегатов снова пронесся шепот одобрения:

- Твой совет, святой муж, исполнен мудрости, - спокойно ответил фараон, - но он опасен. Ибо если мой казначей, достойные номархи и знать хоть раз решатся не заплатить долга, то сегодня мы не заплатим финикиянам, а завтра можем забыть о том, что должны фараону и храмам. А кто поручится, что и простой народ, ободренный примером высших, не сочтет себя вправе забыть о своих обязанностях по отношению к нам?

Удар был настолько силен, что достойнейший Херихор даже пригнулся в своем кресле и замолчал.

- А ты, верховный хранитель Лабиринта, хочешь что-нибудь прибавить? - спросил фараон.

- У меня есть с собой шкатулка с белыми и черными камешками,- ответил жрец. - Каждый делегат получит по камешку того и другого цвета и один из них бросит в кувшин. Кто согласен, чтобы ты нарушил неприкосновенность Лабиринта, бросит черный камешек, а кто желает, чтобы достояние богов осталось неприкосновенным, положит белый.

- Не соглашайся на это, государь, - шепнул на ухо фараону казначей. - Пусть лучше каждый делегат скажет открыто, что у него на душе.

- Отнесемся с должным почтением к древнему обычаю, - вмешался Мефрес.

- Что ж, пускай бросают камешки в кувшин, - решил фараон. - Мое сердце чисто и намерения непреклонны.

Мефрес и Херихор переглянулись.

Хранитель Лабиринта в сопровождении двух военачальников стал обходить скамьи и вручать делегатам по два камешка: черный и белый. Бедняки из народа были очень смущены, видя перед собой столь высоких сановников. Некоторые крестьяне падали ниц, не решаясь брать камешки, и с трудом понимали, что могут бросить в кувшин только один камешек: черный или белый.

- Мне бы хотелось угодить и богам и его святейшеству, - бормотал старый пастух.

В конце концов сановникам удалось объяснить, а беднякам понять, что следует делать, и голосование началось. Каждый делегат подходил к кувшину и опускал камешек так, чтобы другие не видели, какого цвета камешек он бросает.

Тем временем главный казначей, стоя на коленях позади трона, шептал фараону:

- Все погибло! Если бы голосовали открыто, у нас было бы единогласное решение. А теперь пусть отсохнет у меня рука, если в кувшине не окажется десятка-двух белых камешков.

- Успокойся, верный слуга, - ответил, улыбаясь, Рамсес. - У меня под рукой больше полков, чем людей, голосующих против нас.

- К чему? К чему? - простонал казначей. - Ведь если не будет единогласия, нам не откроют Лабиринта...

Рамсес продолжал улыбаться.

Голосование окончилось. Хранитель Лабиринта поднял кувшин и высыпал его содержимое на золотой поднос: на девяносто одного голосующего было восемьдесят три черных камешка и восемь белых.

Военачальники и чиновники оцепенели от ужаса, верховные же жрецы смотрели на присутствующих торжествуя, но вдруг они забеспокоились: с лица Рамсеса не сходила улыбка. Никто не решался объявить вслух, что предложение фараона провалилось. Фараон заговорил первый, своим обычным тоном, как будто ничего не случилось:

- Правоверные египтяне, добрые слуги мои! Вы исполнили мой приказ, и милость моя с вами. Два дня вы будете гостями в моем доме. Получив подарки, вы вернетесь к своим семьям и мирным занятиям. Мир же вам и мое благословение!

Сказав это, фараон вышел со свитой из зала. Верховные жрецы Мефрес и Херихор опять переглянулись, но уже с тревогой.

- А он нисколько не огорчился, - сказал шепотом Херихор.

- Я же говорил, что это - бешеный зверь, - ответил Мефрес. - Он не остановится даже перед насилием. Если мы не предупредим его...

- Боги сохранят нас и свои прибежища... Вечером в покоях Рамсеса XIII собрались вернейшие его слуги: главный казначей, верховный писец, Тутмос и Калипп, командующий греческим корпусом.

- Ах, повелитель, - сокрушался казначей, - почему ты не поступил, как твои вечно живущие предки? Если бы делегаты голосовали открыто, у нас в руках уже было бы право на сокровища Лабиринта!

- Истину говорит достойнейший, - поддержал казначея верховный писец.

Фараон покачал головой.

- Вы ошибаетесь. Даже если бы весь Египет крикнул: «Отдать казне богатства Лабиринта!» - верховные жрецы не отдали бы.

- Зачем же мы созывали делегатов? Это взбудоражило и разожгло надежды у народа, который сейчас напоминает реку во время разлива.

- Я не боюсь разлива, - ответил фараон, - мои полки будут для него плотинами... А польза этого собрания для меня ясна, она показала всю слабость моих противников: восемьдесят три камешка за нас, восемь за них. Это означает, что если они могут рассчитывать на один корпус, то я - на десять. Не заблуждайтесь, - продолжал фараон, - между мной и верховными жрецами уже началась война. Они - крепость, которой мы предложили сдаться. Они отказались - значит, надо брать ее штурмом.

- Живи вечно! - воскликнули Тутмос и Калипп.

- Приказывай, государь! - поддержал верховный писец.

- Слушайте! - сказал Рамсес. - Ты, казначей, раздашь сто талантов полиции, офицерам рабочих отрядов и сельским старостам в номах Сефт¹, Неха-Хент, Неха-Пеху, Себет-Хет², Аа, Амент³, Ка. Раздашь также трактирщикам и содержателям постоялых дворов ячмень, пшеницу и вино, чтобы простой народ мог получать даром питье и закуску. Сделаешь это немедленно, чтобы до двадцатого паопи запасы продовольствия были на местах.

¹ (Сефт. - Может быть, имеется в виду 18-й ном Верхнего Египта.)

² (Себет-Хет - вероятно, 5-й ном Нижнего Египта, главным городом которого был Саис (Саи).)

³ (Амент (Имент) - 3-й ном Нижнего Египта, находившийся в западной части Дельты.)

Казначей низко поклонился.

- Ты, писец, напиши и вели завтра объявить на улицах, что варвары из западной пустыни хотят с большими силами напасть на священную провинцию Фаюм... Ты, Калипп, пошлешь четыре греческих полка на юг. Два - пусть станут под Лабиринтом, два - пусть продвинутся до Ханеса¹. Если ополчение жрецов подойдет со стороны Фив - вы отбросите его и не допустите до Фаюма. Когда же народ, подстрекаемый жрецами, станет угрожать Лабиринту, - пусть твои греки займут его.

¹ (Ханес (греч. Иераконполь) - главный город 20-го нома Верхнего Египта на западном берегу Нила, южнее Фаюмского оазиса.)

- А если охрана окажет сопротивление? - спросил Калипп.

- Это будет бунт, - ответил фараон. - А ты, Тутмос, - продолжал он, - пошлешь три полка в Мемфис и расставишь их поблизости от храмов Птаха, Исиды и Гора. Когда возмущенный народ захочет штурмовать их, пусть командиры полков займут ворота, не допустят чернь до святых мест и защитят верховных жрецов от оскорблений. И в Лабиринте и в мемфисских храмах найдутся жрецы, которые выйдут навстречу полкам с зелеными ветвями. Военачальники спросят у них пароль и обратятся к ним за советом.

- А если кто-нибудь посмеет сопротивляться? - спросил Тутмос.

- Только бунтовщики не исполняют приказа фараона, - ответил Рамсес-Храмы и Лабиринт должны быть заняты войсками двадцать третьего паопи, - продолжал он, обращаясь к верховному писцу, - поэтому как в Мемфисе, так и в Фаюме народ может начать собираться уже восемнадцатого, сначала небольшими группами, потом все большими. И если около двадцатого начнутся незначительные беспорядки, то не следует их останавливать. Но штурмовать храмы они могут только двадцать второго и двадцать третьего. Когда же войска займут эти пункты, все должно успокоиться.

- А не лучше ли немедленно арестовать Херихора и Мефреса? - спросил Тутмос.

- Зачем? Дело не в них, а в храмах и Лабиринте, но войска еще не готовы занять их. К тому же Хирам, перехвативший письма Херихора к ассирийцам, вернется не раньше двадцатого. Так что только двадцать первого паопи у нас будут в руках улики, доказывающие, что верховные жрецы - изменники, и мы сможем объявить об этом народу.

- Должен ли я сам со своими войсками ехать в Фаюм? - спросил Калипп.

- О нет! Вы с Тутмосом останетесь при мне с отборнейшими полками. Надо ведь иметь резервы на случай, если верховные жрецы привлекут на свою сторону часть народа.

- А ты не боишься измены, государь? - спросил Тутмос.

Фараон небрежно махнул рукой.

- Измена неизбежна, она просачивается, как вода из надтреснутой бочки. Конечно, верховные жрецы отчасти угадывают мои планы, да и я знаю их намерения. А так как я раньше их собрал силы, то они окажутся слабее. За несколько дней не сформируешь полков...

- А чары? - спросил Тутмос.

- Нет чар, которых бы не рассекала секира! - воскликнул, смеясь, Рамсес.

Тутмос хотел тут же рассказать фараону о проделках жрецов с Ликоном. Но и на этот раз его остановило соображение, что если фараон очень разгневается, то утратит спокойствие, которое сейчас придает ему твердость.

«Вождь перед сражением не должен думать ни о чем, кроме сражения. Заняться делом Ликона фараон успеет, когда жрецы будут уже в тюрьме», - думал Тутмос.

Фараон приказал ему остаться, а трое остальных вельмож, низко поклонившись, ушли.

- Наконец-то! - вздохнул облегченно верховный писец, когда они вышли из покоев фараона. - Наконец-то окончится власть бритых голов!

- Давно пора! - поддакнул казначей. - За последние десять лет самый захудалый пророк пользуется большим влиянием, чем номарх Фив или Мемфиса.

- Я думаю, что Херихор втихомолку готовит себе лодку, чтобы удрать до двадцать третьего паопи, - заметил Калипп.

- А что с ним станется? - ответил писец. - Государь простит его, когда он смирится.

- И даже по заступничеству царицы Никотрисы оставит жрецам их богатства, - добавил казначей, - взяв только нужное для государственной казны.

- Мне кажется, что фараон затевает слишком большие приготовления, - заметил писец. - Я бы ограничился греческими полками и не стал бы трогать народ...

- Молод еще... любит движение... шум... - сказал казначей.

- Сразу видно, что вы не солдаты. Когда дело касается борьбы, надо собрать все силы, потому что всегда могут возникнуть неожиданности, - возразил Калипп.

- Разумеется, если бы за нами не стоял народ, - подтвердил писец. - А так, какие могут быть неожиданности! Боги не придут защищать Лабиринт.

- Ты говоришь так, достойнейший, потому что уверен в нашем вожде, который старается все предусмотреть. Иначе ты бы очень волновался.

- Я не предвижу никаких неожиданностей, - настаивал писец. - Разве что жрецы снова распустят слух, что фараон сошел с ума.

- Жрецы испробуют все средства, но их ненадолго хватит, - закончил, зевая, главный казначей. - Я благодарю богов, что они указали мне место в лагере фараона... А теперь пора спать...

После ухода вельмож Тутмос открыл потайную дверь в одной из стен и впустил Самонту. Фараон встретил верховного жреца храма Сета с большой радостью, подал ему руку для поцелуя и обнял его.

- Мир тебе, добрый слуга! - сказал фараон. - Какие новости ты принес?

- Я был уже два раза в Лабиринте, - ответил жрец.

- И знаешь дорогу?

- Я знал ее и раньше. Но сейчас я сделал одно открытие: все хранилище может рухнуть, убить людей и уничтожить драгоценности, которым цены нет...

Фараон нахмурился.

- Поэтому, - продолжал Самонту, - прикажи дать мне в помощь десяток верных людей. Я войду с ними ночью в Лабиринт накануне штурма и займу комнаты по соседству с сокровищницей... особенно верхнюю...

- Ты их проведешь с собой?

- Да. Впрочем, я еще раз схожу в Лабиринт один и проверю окончательно, нельзя ли будет предупредить разрушение без посторонней помощи. Люди, даже самые верные, могут оказаться ненадежными.

- Может быть, за тобой уже следят? - спросил фараон.

- Верь мне, государь, - ответил жрец, прикладывая руки к груди, - чтобы меня выследить, нужно чудо. Они слепы, как дети. Они уже чуют, что кто-то хочет пробраться в Лабиринт, но удваивают стражу у входов, которые всем известны. А между тем я сам за месяц узнал три потайных входа, про которые они забыли, а может быть, и вовсе не знали. Только какой-нибудь дух мог бы открыть им, что я брожу по Лабиринту, а тем более указать комнату, где я нахожусь. В трех тысячах комнат и коридоров это совершенно немыслимо...

- Достойный Самонту прав, - вмешался в разговор Тутмос. - Пожалуй, мы слишком уж много принимаем предосторожностей против этих гадин.

- Не говори этого, начальник, - сказал жрец. - Силы их рядом с силами государя - это горсть песку по сравнению с пустыней, но Херихор и Мефрес люди умные и, пожалуй, используют против нас такие виды оружия и такие приемы, перед которыми мы просто растеряемся... наши храмы полны тайн, изумляющих даже мудрецов, не говоря уж о простом народе.

- Расскажи мне, что ты о них знаешь, - попросил фараон.

- Я могу с уверенностью сказать, что твои солдаты встретят в храмах немало чудес. То перед ними погаснет свет, то их окружат языки пламени и отвратительные чудовища; там стена преградит им путь, тут разверзнется под ногами пропасть, в одних галереях их зальет вода, в других незримые руки будут бросать в них камни... А какой гром, какие голоса будут раздаваться вокруг них!

- Во всех храмах есть младшие жрецы, сочувствующие мне, а в Лабиринте будешь ты, - сказал фараон.

- И наши секиры, - вставил Тутмос. - Плох тот солдат, который отступает перед огнем или страшилищами или тратит время на то, чтобы прислушиваться к таинственным голосам.

- Правильно говоришь, начальник! - воскликнул Самонту. - Если только вы будете смело идти вперед, все страхи рассеются, голоса смолкнут, а огонь перестанет жечь. Теперь последнее слово, государь, - обратился жрец к Рамсесу. - Если я погибну...

- Не говори так, - перебил его фараон.

- ...если я погибну, - продолжал с печальной улыбкой Самонту, - к тебе явится молодой жрец Сета с моим перстнем. Пусть солдаты займут Лабиринт, прогонят сторожей и пусть не уходят из здания. Этот юноша за месяц, а может быть, и скорее, найдет дорогу к сокровищам по знакам, которые я ему оставлю. Но, государь, - прибавил он, опускаясь на колени,-об одном молю тебя: когда ты победишь, отомсти за меня, а главное - не прощай Хери-хору и Мефресу. Ты не знаешь, какие это враги! Если они победят, погибнешь не только ты, но и твоя династия...

- Разве победителю не подобает великодушие? - спросил омраченный фараон.

- Никакого великодушия, никакой пощады! - вскричал Самонту. - Пока они живы, и тебе и мне, государь, угрожает смерть, позор, даже осквернение наших трупов. Можно укротить льва, купить финикиянина, снискать любовь ливийца и эфиопа... Можно тронуть сердце халдейского жреца, потому что он, как орел, парит в вышине и ему не страшны никакие удары. Но египетского пророка, вкусившего роскоши и власти, ничем не умилостивишь. Только смерть, их или твоя, может завершить борьбу.

- Ты прав, Самонту, - ответил вместо фараона Тутмос. - К счастью, не его святейшество, а мы, его солдаты, будем разрешать спор между жрецами и фараоном.