5. Пестель

Как только Пестель решительными, ровными шагами вошел в кабинет, все подтянулись. Улыбка исчезла с лиц, и сама комната, только что такая уютная, шумная, как будто приняла деловой и серьезный вид.

Подойдя к столу, Пестель сделал короткий общий поклон и, сев в кресло, положил перед собою принесенную объемистую папку.

- Прежде чем приступить к чтению,- начал он,- я считаю нужным познакомить вас со взглядами некоторых наших северных товарищей на вопросы, которых я должен буду коснуться в предлагаемых вашему вниманию разделах моей работы.

Он положил пальцы поверх рукописи и так нажал их, что ногти побелели.

Критикуя отдельные пункты конституций, проектируемых в Петербурге вождями Северного Тайного общества Никитой Муравьевым и Трубецким для будущего устройства России, Пестель ни разу не впал в полемический тон, хотя большинству слушателей было известно, как разнится проект его собственной конституции от тех, которые он сейчас разбирал.

Но все знали, что в свое время и в должном месте Пестель непременно даст на все точные ответы. Только нетерпеливый Бестужев-Рюмин, воспользовавшись моментом, когда Пестель, отпив несколько глотков воды, тщательно осушал платком усы, спросил:

- Так неужто правда, Павел Иванович, будто Никита Муравьев считает, что для представительства на родного нужны люди, имеющие значительную собственность?

- Да, он так полагает,- подтвердил Пестель.

Бестужев вскочил с места; его светлые глаза, обычно по-детски доверчивые, с изумлением остановились на Пестеле.

- Да как же это так?! Выходит, что самая чистейшая и благороднейшая страсть - патриотизм - должна иметь порукою деньги! Но ведь в таком разе величайшие патриоты Гракхи и Цинциннат не могли бы быть представителями народными!

- По Муравьеву выходит так,- сказал Пестель.- Однако нам следует придерживаться намеченной последовательности в нынешнем совещании.

Бестужев, собравшийся было сказать еще что-то, послушно затих. И снова в кабинете зазвучал только один размеренный и твердый голос Пестеля:

- Помимо уже известных вам наших расхождений с северянами, в последнюю встречу мою с главными деятелями этой ветви Тайного общества выяснилось следующее: Трубецкой и Оболенский окончательно склоняются к тому, чтобы власть монарха была ограничена в пределах той конституции, которую предлагает Никита Мураевьев. Я всячески старался доказать им, что всякое правление, где главою государства является одно лицо, неминуемо кончается деспотизмом. Я напомнил им блаженные времена Греции, когда она состояла из республик, и жалкое ее состояние, когда республик не стало. Я сравнивал величественную славу Рима во дни республик с плачевным его уделом под правлением императоров. Я приводил в пример историю Великого Новгорода, явно подтверждающую преимущества республиканского правления. К сожалению, они, пожалуй, за исключением Рылеева, остались при своем мнении. Никита Муравьев ссылался на конституции Франции и Англии... Будто ему неведомо, что оные конституции суть только покрывала, отнюдь не мешающие английским министрам и французским правителям делать все, что им заблагорассудится, обычно во вред французскому и английскому народам...

- Да они и непрочны, эти монархические конституции,- сказал Волконский, когда Пестель снова остановился, чтобы глотнуть воды.- Происшествия в Гишпании и Португалии являют неоспоримые сему доказательства.

Пестель повел взглядом в сторону Волконского и ближе придвинул к себе принесенную рукопись. Развязывая узелки папки, он продолжал:

- Я обращал внимание наших северных товарищей на главное стремление нынешнего века, которое заключается в борьбе между народными массами и аристокрациями всякого рода, основанными как на богатстве, там и на правах наследственных. Аристокрации эти становятся иногда сильнее самого монарха, примером чему может служить нынешняя Англия. Титулованные и нетитулованные, они служат препоною к народному благоденствию и могут быть устранены только республиканскою властью.

- Но сможет ли наш народ управляться такою властью? - с сомнением спросил Барятинский.

- Опыты всех веков и всех государств доказали, что народы везде бывают таковыми, каковыми их поделывает правление и законы, под которыми они живут,- хмуря брови, ответил Пестель.

Открыв папку, он учтиво попросил больше его не перебивать и, дождавшись полнейшей тишины, начал:

- Эта объемистая рукопись является частью моего почти десятилетнего труда над планом всеобъемлющих реформ политического и социального уклада жизни русского государства. Из десяти намеченных мною глав первые три большинству из вас уже известны. Они трактуют о границах нашего государства и разделении его на области, округи, уезды и волости; о разделении жителей на коренной народ русский и на многочисленные присоединенные к нему племена, а также о средствах, коими все эти различные народности можно слить в единый русский народ; о различных сословиях, обретающихся в нашем отечестве, об их преимуществах и лишениях и о мерах, которые надлежит принять для того, чтобы слить в единое сословие всех вольных российских граждан. Полагаю, что все, что в свое время по этим трем статьям было мною доложено, в повторении не нуждается.- Пестель обвел всех вопрошающим взглядом. Ответом ему было напряженное внимание на всех лицах.- Главы четвертая и пятая написаны мною еще вчерне, и о них я покуда говорить не буду,- выждав минутную паузу, продолжал он.- В шестой главе я наиболее подробно изложил мои мысли о правительстве в отношении к устройству и образованию верховной власти. В седьмой - о правительстве в отношении к устройству и образованию государственного правления, восьмой - об устройстве безопасности в государстве, девятая рассуждает о правительстве в отношении к устройству благосостояния в государстве, и, наконец, десятая содержит наказ для составления государственного уложения, долженствующего быть сводом законов и постановлений. Последние главы в целом еще не окончательно мною продуманы, и я попрошу вашего внимания к важнейшему разделу моей работы - о временном правительстве и его обязанностях.

Чем-то необычайно законченным веяло от всего облика Пестеля, от зоркого взгляда его умных глаз, от ровного голоса, от уверенных, словно что-то отсекающих жестов правой руки.

Он высказывал свои мысли с таким несокрушимым убеждением, с такою неопровержимой логикой, что слушателям казалось, будто они видят, как строится здание, в котором все высчитано и продумано от фундамента до мельчайших деталей отделки, все неоспоримо, как математическая истина.

- Непреложный закон гражданских обществ,- говорил Пестель,- заключается в том, что каждое государство состоит из народа и правительства и как тот, так и другое имеет свои права и обязанности. Однако же правительство существует для блага народа и не имеет другого основания своему бытию, как возможное благоденствие всех и каждого в отдельности членов государства. При этом благоденствие общественное должно считаться важнее благоденствия частного, и ежели оные находятся в противоборстве, то первое должно получить перевес. Государственное благоденствие состоит из двух главных предметов: безопасности и благосостояния. Безопасность должна быть первою целью государственного правления, ибо она служит основанием стойкости государственного здания. И если отдельный гражданин собственным усиленным трудом или положенным ему природою талантом может составить свое благосостояние, то утвердить оное в безопасности может только крепкая государственная власть. Как вы сами знаете, существующий ныне порядок вещей в нашем отечестве отнюдь не согласуется с высказанными мною и, надеюсь, убедительно доказанными положениями. Нынешнее правительство есть зловластие и, как таковое, подлежит, следовательно, ниспровержению. Временное правительство должно будет не медля уничтожить рабство, в котором многие миллионы граждан до сих пор обретаются. Дворянство должно безотлагательно отречься навеки от гнусного преимущества владения крепостными душами. Народ российский отныне не должен быть собственностью какого-либо лица или фамилии...

- Пора, судари мои, давно пора! - выдохнул Горбачевский.

Будем надеяться, что истинные сыны отечества с радостью примут это постановление,- сказал Пестель.

- Оптимизм вовсе неожиданный,- шепнул Якушкин Басаргину.

Не то услышав эти слова, не то догадавшись об их содержании, Пестель продолжал с угрозой:

- Но ежели, паче чаяния, найдутся дворяне, закосневшие в своих враждебных противу народной массы предрассудках и мыслящие, что вся Россия существует для них одних, ежели б нашелся изверг, который словом или делом вздумал бы сему главнейшему действию временного правительства противиться или даже осуждать оное, то такого злодея должно немедленно взять под арест и подвергнуть наказанию, как врага отечества и изменника против основных его законов.

Пестель говорил уже около двух часов. Заметив усталость слушателей, он решил, что пора кончать.

- Я рассматриваю свою работу, с которою вы теперь еще более ознакомились, как заповедную государственную грамоту, написанную мною для великого русского народа. Грамота эта служит заветом для усовершенствования государственного устройства России и содержит верный наказ как для самого народа, так и для временного верховного правления. Краткое наименование для нее я заимствовал у Ярослава Мудрого.

- "Русская правда"? - вырвалось у Бестужева.

- Именно,- подтвердил Пестель.- Она должна предупредить все смуты и неустройства, какие обычно способствуют революциям. Недостаток в подобной грамоте ввергнул многие государства в междоусобия и ужаснейшие бедствия.

- Вновь образованные правительства, волнуемые разными страстями и страхами, естественно допускали беззакония, не имея пред собою ясного и всестороннего наставления и руководства,- сказал Волконский.

- Кроме того, моя "Русская правда" объясняет народу, от чего он будет освобожден и чего может ожидать впредь.

- Когда сам он соделается вершителем собственной судьбы,- как бы думая вслух, докончил Сергей Муравьев Апостол, весь вечер молча просидевший в затененном углу кабинета.- Вспомните радищевское прорицание о русских людях, когда они сбросят с себя рабские оковы: "Скоро бы из их среды исторгнулись великие мужи... Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую: я зрю сквозь целое столетие..."

Аккуратно выровняв листы рукописи, Пестель завязывал черные шнурки папки.

В наступившей тишине вдруг явственно донеслись снизу плавные звуки музыки.

- Полонез! - шепнул Барятинский соседу.

Пестель чуть-чуть улыбнулся.

- Я буду очень благодарен каждому, кто укажет мне на возможные несообразности или неточности "Русской правды" при нашем дальнейшем ее обсуждении, а сейчас...- он приложил руку к уху, как бы для того чтобы лучше слышать бальную музыку.

- Nunc bibendi...^* - пошутил Якушкин.

^* (Теперь выпьем... (лат.). )

Общий вздох пронесся по комнате. Задвигались стулья, кресла. Вошел Степан сменить свечи.

С косогора стали долетать пушечные выстрелы.

Бывший семеновец, солдат Михайло, подносил к пушке зажженный фитиль и каждый раз вслед выстрелу посылал сложное ругательство.

Пушка скользила с обледенелого склона, и мужики, напрягаясь до вздутия жил, снова и снова вкатывали ее на верхушку холма.

- Мишка, а Мишка,- вдруг обратился к Михайле один из мужиков,- а что ежели бы пушку повернуть Михайлом к господскому дому с той же начинкой, какою француза потчевали, да и пальнуть?

Михайло поднес зажженный фитиль к лицу этого мужика. Из-под вихрастого чуба на него глядели светлые глаза. Глядели пронизывающе и без улыбки. Незастегнутый ворот зипуна оставлял обнаженной худую шею и острый кадык.

Михайло обернулся в сторону господского дома.

Окна обоих этажей были ярко освещены. Сквозь сетку безлистных ветвей его зоркие глаза разглядели плавно и мерно движущиеся пары.

Внезапный порыв ветра донес звуки струнного оркестра и едва не загасил тлеющего в руках Михайлы фитиля.

- Пущай их попляшут покуда што,- громко проговорил он. И снова крепко ругнул не то ахнувшую пушку, не то танцующих господ.