13. Заводной болванчик

В кабинет Пестеля сквозь синюю неплотно задернутую штору упал солнечный луч.

Волконский приподнялся на локте и посмотрел на спящего хозяина.

Что-то неожиданно детское было в его лице, в открытой нежной шее, в белой, подложенной под щеку руке. "Русский Вашингтон",- вспомнил Волконский прозвище Пестеля среди членов Тайного общества и стал осторожно одеваться. Но при первом же шорохе Пестель открыл глаза.

- Как, вы уже собираетесь, князь? Велите, по крайней мере, подать себе кофе и завтрак.

- Благодарю, у меня в дормезе погребец. А выехать лучше раньше.

Поднявшись с дивана и умывшись студеной колодезной водой, Пестель взял в руки тяжелые гимнастические гири.

- Вы прямо в Киев? - спросил он.

- Да,- ответил Волконский.- Меня там будут ждать,- с гордой радостью прибавил он.

- Генерал Раевский с дочерьми все еще гостит у Давыдовых? - спросил Пестель, медленно сгибая руки с тяжелыми гирями.

Волконскому показалось, что в тоне Пестеля звучало нарочитое равнодушие.

"Сказать ему, что мое сватовство принято?" - подумал Волконский, но, взглянув на выпукло обозначившиеся под смуглой кожей тугие бицепсы Пестеля, коротко ответил:

- Да, Раевские пока в Каменке. Но скоро уезжают в Киев.

Пестель проводил гостя до сеней.

- Когда вернусь из Петербурга, непременно надо будет собраться всем нашим в Киеве,- сказал он на прощанье.

Волконский торопливо пошел к дому, где помещался штаб армии, чтобы получить нужные для венчания документы.

Улицы Тульчина, несмотря на раннее утро, были полны народа. Ждали проезда царя. Ничего, кроме любопытства и испуга, Волконский в жителях не заметил. Женщины, боязливо озираясь, старались закрыть своими "спидницами" жмущихся к ним ребятишек. Мужчины стояли у заборов, держа в руках шапки и картузы. Только петухи по-обычному деловито горланили на плетнях.

От церкви показалась царская коляска. Кроме царя, в ней ехали Киселев, Виллье и сутулый, похожий на сыча Аракчеев.

Сняв светлую с красным околышем фуражку, Александр кланялся по сторонам с однообразием заводного болванчика.

Когда его коляска поровнялась с колокольней, с противоположной стороны улицы бросилась к самым колесам та самая женщина в изящном наряде, которую Волконский видел накануне. Она опустилась на колени прямо в дорожную пыль и крикнула:

- Ваше величество!

Крик прозвучал так надрывно, что Волконский вздрогнул. Царь приказал остановиться.

Женщина на коленях приблизилась к коляске, и подол ее тяжелого платья оставил на пыли длинный след.

- Ваше величество! Я за сына!.. Он мальчик!.. Ему пятнадцать лет. За что же его ссылают на Кавказ? На что он там годится?

Ее лицо дергалось сдерживаемыми рыданиями, голос обрывался.

- Пятнадцать лет? Он может быть флейтистом, сударыня,- ответил царь.

Просительница увидела устремленные на нее, будто сделанные из голубого стекла, холодные глаза. Их холод проник к ее сердцу.

- Государь, верните его мне! Его отец погиб за вас и родину под Бородином. Ведь вы можете...

- Не могу, заколы не позволяют.

Женщина заломила руки:

- Законы во власти царей.

- Нет, сударыня, законы выше царей.

Александр дотронулся затянутой в белую лайку рукой до ушибленной ноги.

- Трогай,- скомандовал Аракчеев.

Коляска понеслась. За ней другая, третья. В последней сидел Басаргин. Он раскланялся с Волконским и крикнул:

- Я с поселений скоро буду к вам!

Несколько дворняжек с озлобленным лаем бросились за экипажами.

Немолодая беременная крестьянка подошла к женщине, продолжавшей, стоя на коленях, глядеть вслед царской коляске.

- Годи журиться,- ласково сказала она.- Звистноцарь.

Она мягко, но сильно приподняла женщину за плечи и, поддерживая, повела за собой.

Та шла, понуро опустив голову, и тяжелый шлейф зеленого ее платья волочился по пыли.