25. Дела мирские

Князь Голицын, поссорившись у Орловой с Фотием и понимая, что этим самым он отстраняет себя от участия управлении государством, сам просил Александра освободить его от всех занимаемых должностей. Вертя в руках золотой лорнет, Александр со свойственной ему одному ледяной задушевностью ответил: - И я, любезный князь, уже не раз собирался объясниться с вами чистосердечно. В самом деле вверенное ам министерство как-то вам не удалось. - Я это понимаю, государь. Пришла пора,- не поднимая глаз, Голицын стиснул зубы так, что скулы явно обозначились на его гладко выбритых щеках.

Александр помолчал, как бы дожидаясь, не скажет ли чего Голицын, потом продолжал:

- Я думаю упразднить сложное министерство, но... принять вашу отставку никогда не соглашусь. Нет, нет. Вы останетесь при мне. Я вас прошу взять на себя главное управление почтовым департаментом. Голицын еще крепче стиснул зубы.

- Да, почтовым департаментом,- заторопился вдруг Александр.- Таким образом, дела пойдут по-старому, и я не лишусь вашей близости, вашего совета.

При последних словах он позвонил в колокольчик. Вошел камердинер Анисимов с пакетом.

- От графа Алексея Андреевича Аракчеева лично к вашему величеству прибыл и дожидается унтер-офицер по неотложному делу,- доложил Анисимов.

Царь вскрыл пакет.

"Всеподданнейше доношу вашему императорскому величеству,- писал Аракчеев,- что посланный фельдъ-егерский офицер Лан привез сего числа от графа Витта 3-го Украинского уланского полка унтер-офицера Шер-вуда, который объявил мне, что имеет донести вашему

величеству касающееся до армии, состоящее будто в каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открыть, как лично вашему величеству..."

Александр не стал читать далее. Уронил руки на колени, и тоска, как тошнота, заполнила все его существо.

- Опять, опять это,-вслух проговорил он и вдруг коротко бросил Голицыну: - Вы свободны, Александр Николаевич.

Так и расстались, ни разу не взглянув друг другу в глаза.

По уходе Голицына Александр, будто забыв о присутствии камердинера, долго стоял неподвижно у стола.

Потом, опустившись в кресло, устало проговорил:

- Пусть войдет.

И полузакрыл глаза.

Он не поднял их и когда Шервуд, вытянувшись во фронт, остановился посреди кабинета.

- Запри дверь.

Шервуд исполнил приказание.

- Что ты мне хочешь сказать? Да подойди ближе.

Шервуд сделал еще несколько шагов.

- Ваше величество... зная, что царь глуховат, зычно и отчетливо начал Шервуд, но царь приподнял лежащую на ручке кресла руку:

- Говори тише.

- Государь! Против спокойствия России и вашего величества существует заговор.

Полуопущенные веки царя чуть-чуть дрогнули.

- Почему ты это думаешь?

Шервуд стал торопливо излагать все, что узнал от Вадковского, все, что видел и слышал в Каменке и в поездках по поручению Давыдовых к их зятю, Орлову. Называл одну фамилию за другой и то, о чем догадывался острым чутьем сыщика, выдавал за достоверные факты.

При некоторых произносимых Шервудом именах царь недоуменно поднимал брови, но продолжал слушать.

- А скажи... скажи, много ли этих... этих недовольных?

- По духу и разговорам офицеров вообще, а в особенности южных армий, полагаю, что заговор распространен довольно сильно, и если принять во внимание, что заразительные утопии имеют те же свойства быстрого распространения, как и злейшие болезни - чума и холера... - А среди высшего командования,- перебил царь,- и государственных деятелей тоже обнаружены очаги заразы?

Шервуд замялся. Александр приподнял глаза до его подбородка.

- Полагаю, что да,- проговорил доносчик.- Деяния некоторых государственных сановников временами столь вредны благополучию России, что ничем иным, как явным злонамерением, объяснить их невозможно.

- Ты о чем? - коротко спросил царь.

После минутного колебания Шервуд с азартом игрока, идущего ва-банк, сказал:

- Взять хотя бы военные поселения, государь.

- Что?! - глаза Александра широко раскрылись. Он всем корпусом повернулся к Шервуду.- Я не ослышался?! У графа Аракчеева?!

Шервуд выдержал устремленный на него взгляд. - Военные поселения, ваше величество, ненавистны крестьянам,- твердо проговорил он.- Они разорительны для них. Крестьянам дают ружья и мундиры, а у них зачастую нет хлеба даже для того, чтобы прокормиться со своей семьей. А к ним ставят еще постояльцев - солдат да кантонистов. Я сам, будучи с докладом у графа Аракчеева, собственными ушами слышал и собственными глазами видел многое, что при нынешних обстоятельствах может быть весьма опасным...

- Помолчи немного,- остановил Александр Шервуда и снова откинулся к спинке кресла.

"А что же в таком случае означает все то, что я видел в военных поселениях? - мысленно спросил он себя.

Неужто всего лишь цепь мистификаций? Ужели Аракчеев обманывает меня мнимым благоденствием поселенцев, как обманывал Потемкин мою бабку?"

И мгновенно вспомнил себя мальчиком в кабинете материны. Он сидит у ее ног на скамейке, обитой белым атласом, и смотрит на нее снизу вверх. Ему виден ее смуглый двойной подбородок, веселые глаза. Он слушает один из ее рассказов "касательно российской истории". "В восемьдесят седьмом году,- рассказывает бабушка, и ее румяные губы морщатся улыбкой,- задумала я обозреть мое маленькое хозяйство в Екатеринославском наместничестве да в Тавриде. Князь Потемкин птицей облетел сии края и видоизменил их донельзя. Что за дворцы настроил, что за дороги! Римским не уступят. На левом берегу Днепра город Алешки соорудил. Глядеть любо. Завистники князя Григория опосля врали мне, что многие домы, кои пленяли мой взор, были намалеваны на холстине, и что мужиков ужасть как много перемерло от бывшей спешки в работе. Однакож сколь усладились мы сим приятным путешествием... Да вы, господин Александр, никак плакать сбираетесь? Чувствительное сердце!"

Бабушка ласково берет его за ухо...

Александр вздрогнул. Несколько мгновений растерянно смотрел на Шервуда, потом глухо спросил:

- Еще что? Шервуд встрепенулся:

- Его превосходительство министр финансов...

- Канкрин? - снова удивленно поднялись царские брови.

- Так точно, государь. Господин министр издал гильдейское постановление, коим крестьянам и мещанам запрещается возить из уезда в уезд продавать хлеб и всякого рода произведения свои. Постановление сие сковало внутреннюю в государстве торговлю и вызвало справедливый ропот. Граф Михаил Орлов ввел обязательное обучение грамоте во всех своих поместьях. Его ланкастерские школы - рассадники вольности. Многие из поименованных мною помещиков вводят оброк. Я мог бы еще многое сообщить вашему величеству... Но, сознавая необходимость принять скорые меры для пресечения распространения заговора, порешил продолжать доскональное расследование.

- Спасибо, Шервуд,- тихо сказал Александр.

Шервуд низко поклонился:

- Я исполнил только долг присяги и честного человека.

- Спасибо,- еще раз вяло сказал Александр.- Работай в этом направлении. Ты в каком чине? - он взглянул на унтер-офицерский мундир Шервуда и продолжал:- Может быть, тебе удобнее будет продолжать начатое тобою дело, будучи офицером. Я прикажу...

"Выдержка, Джон!" - ликующе пронеслось в мозгу Шервуда.

- О, нет, государь,- горячо воскликнул он,- мое производство может вызвать подозрение! Повременим...

Александр сделал вид, что не заметил фамильярности этого "повременим", и продолжал слушать.

А Шервуд, войдя в роль горячего патриота и верно-дданного, плел все более густую паутину предательства и не замечал, что лицо царя стало покрываться серым налетом и полуопущенные веки совсем закрылись.

Александр испытывал то ощущение физической тоски, которое все чаще находило на него в последнее время.

Голос Шервуда звучал как будто бы откуда-то издалека, и каждое его слово расплывалось перед глазами багровыми пятнами.

- Поезжай в Грузино,- с усилием произнес царь,- там с Аракчеевым все обсудите и уж потом сообщите мне, что надумаете предпринять.- И протянул Шервуду два изнеженных, как у женщины, длинных пальца.

Шервуд почтительно прикоснулся к ним своими крепкими, горячими губами.

Через несколько дней Шервуд сидел в аракчеевской столовой, пил крепкую настойку и развязно чокался с Минкиной.

Хозяин почти не пил, а только подливал в рюмки с несвойственной ему щедростью.

Деловая беседа уже подходила к концу. Все были довольны придуманным планом: распустить слух, что начальство заподозрило Шервуда в причастности к крупной растрате казенных денег, о которой тогда много говорилось и в столице и в провинции. В связи с этим делом Шервуда будто бы и вызывали в Петербург. Но в столице его невиновность была установлена, и ему в утешение будто бы была выдана денежная награда и годичный отпуск.

Сфабриковали и фальшивый документ, все как полагается: "По указу его величества императора Александра Павловича, самодержца всероссийского и прочая, и про-чая... 3-го Украинского уланского полка унтер-офицер Шервуд уволен в отпуск" и т. д. и поставили подписи: "Главный над военными поселениями начальник, генерал от артиллерии граф Аракчеев и начальник штаба Клейнмихель". За последнего тоже расписался Аракчеев. "Пусть-ка воспротивится",- подумал он с усмешкой.

Шервуд ликовал: невинно пострадавший, гордо опечаленный, он ли не вызовет к себе горячих симпатий тех восторженных безумцев? Ему ли не окажут полного доверия?

О, он хорошо знает их.

На своей груди Шервуд ощущал рядом с овальным медальоном шершавую бумагу документа, и счастливое возбуждение все время не оставляло его.

- Экой веселый паренек,- кивала на него Минкина и подливала ему в рюмку из того же графина, что и Аракчееву.

- Нынче веселость в цене, почтенная Настасья Федоровна,- скалил Шервуд крепкие желтоватые зубы.

Аракчеев кривил губы наподобие улыбки и глотал концы слов:

- Смотри, Шервуд, не ударь лицом в грязь.

Шервуд самоуверенно щурил наглые глаза и снова тянулся чокаться.

Настасья, опершись о стол огромной жирной грудью, не сводила глаз с крепких чувственных губ Шервуда и тоже пила рюмку за рюмкой.

Когда Аракчеев, встав из-за стола, повернулся к иконам и стал истово креститься, она незаметно дотронулась до спины Шервуда своей тяжелой рукой и, обдавая его ухо пьяным дыханием, шепнула:

- Приходи ввечеру в мою горницу...

- Империя должна сетовать на ваше величество,- с сокрушением говорил генерал-адъютант князь Васильчиков.

- За что?-спросил Александр.

- Не изволите беречь себя, государь.

- Хочешь сказать, что я устал?.. Да, многое для славы России сделано. Кто больше пожелает - ошибется. Но... Вот эти, вот...- он постучал пальцем по лежащим перед ним доносам,- вот эти, вот...

- Ну, с этими дело уладить ничего не стоит,- бросив презрительный взгляд на доносы, сказал Васильчиков.- Сибирь давно нуждается в заселении, ваше величество.

Желая рассеять настроение царя, Васильчиков принялся рассказывать о том, что весь Петербург обеспокоен состоянием здоровья императора.

- Народ с таким волнением ловит всякое известие о самочувствии вашего императорского величества.

- Какой народ? - спросил царь.

Васильчиков смутился.

- Весь народ, государь... В салонах только и разговору...

Губы Александра шевельнула ироническая улыбка:

- Ну что ж, мне приятно это слышать. Хотя, признаюсь, трудно верить, чтобы весь народ так уж мною интересовался. Но в сущности я был бы доволен сбросить с себя бремя короны, которое тяготит меня в последнее время.

Васильчиков испуганно огляделся по сторонам, как бы опасаясь, чтобы кто-нибудь не услышал этих царских слов.

Александр молча сделал знак рукой, давая понять, что аудиенция окончена.

Когда князь вышел, Александр снова развернул донос Бенкендорфа и, просматривая его, сравнивал с тем, что слышал от Шервуда.

"В 1814 году,- читал Александр,- когда русские войска вступили в Париж, множество офицеров свели связи с приверженцами разных тайных обществ. Последствием сего было то, что они напитались гибельным духом партий и получили страсть заводить подобные тайные общества у себя. Сии своевольно мыслящие порешили возыметь влияние на правительство, дабы ввести конституцию, под которою своеволие ничем не было бы удерживаемо, а пыл-жим страстям, неограниченному честолюбию, желанию блистать предоставлена была бы полная воля. С поверхностными сведениями, воспламеняемые искусно написанными речами корифеев революционной партии, мнили они управлять государством..."

Он взял в руки лежащий отдельно список имен членов Тайного общества:

"Николай Тургенев нимало не скрывает своих правил, Гордится названием якобинца, грезит гильотиною..."

- Тургенев грезит гильотиною,- вслух проговорил царь.- И эти вот, что помечены Шервудом,- и Трубецкой, и Волконский, и все Муравьевы, и все они, благодетельствованные моими неисчислимыми милостями, все они, ослепляясь скрытым честолюбием, споспешествуют безумным затеям... Готовят гибель мне... А не постигают собственной гибели!

Он скомкал в руке список и бросил его под ноги.

"Бенкендорф говорит, что зародыш беспокойного духа особенно крепко укоренился и в войсках. Но он думает, что при бдительном надзоре и постоянных мерах это может быть отвращено. Да, оно должно быть отвращено. Должно! Должно!"

Александр вскочил и, быстро подняв с полу белый комок бумаги, расправил его, присоединил к другим доносам и аккуратно вложил все в чистый конверт. Потом на цыпочках подошел к двери и прислушался.

В соседней комнате слышался тихий разговор.

"Проклятая глухота",- подумал сердито Александр и приложил руку к правому уху, на которое лучше слышал.

Но за дверью совсем смолкли.

Александр быстро вышел в приемную.

Недавно прибывшие сюда Киселев и Орлов при появлении царя не успели спрятать веселые улыбки. Александр строго и холодно посмотрел в их лица, едва выслушал рапорт и снова ушел в кабинет.

Генералы с изумлением переглянулись.

Через несколько минут камердинер пригласил Киселева к царю.

Александр, видимо, неловко себя чувствовал.

- Как здоровье вашей супруги? - любезно спросил он.

Киселев поблагодарил.

- А мадемуазель Потоцкая, я слышал, вышла за Нарышкина?

- Так точно, государь.

"Что бы еще ему сказать?" - подумал царь. И вдруг у него сорвалось:

- А вы о чем смеялись с Орловым? Всё недостатки мои обнаруживаете? Скажите же, какие именно? Что вам смешно во мне?

Александр улыбался своей очаровательной улыбкой, но глаза его, больные и испуганные, так и шарили по лицу Киселева.

- Помилуйте, государь! И в мыслях у нас такого не было. Прикажите позвать Орлова и Кутузова, он за миг перед выходом вашего величества отлучился. Анекдот о

поэте Пушкине рассказывал граф Орлов. Весьма потешное происшествие. Извольте, государь, приказать позвать их, дабы они подтвердили истину моих слов. Иначе, я из кабинета не выйду.

Александр продолжал испытующе смотреть в огорченное лицо Киселева.

- Ах вы, шутники,- наконец сказал он.- Расскажи-ка и мне случай с Пушкиным.

- Не могу, ваше величество,- ответил Киселев.

- Тайна, значит?

- Никак нет: нескромно, государь.

- Ив Михайловском не унимается? - спросил царь И, не дождавшись ответа, прибавил: - Ну, как знаешь.