Глава 4

Именно во время болезни к Иванцову пришла первая, сильная любовь...

Почувствовав приступ малярии, он подумал, что надо успеть добраться до постели раньше, чем хворь свалит с ног.

- Принести второе одеяло? - спросил Чегринов, заметив бледность на лице Виктора Федоровича. - Лучше согреешься.

- Сп-пасибо, - Иванцова била дрожь, временами ему казалось, будто он проваливался в глубокую темную яму.

Чегринов вышел из комнаты и вернулся со стаканом в руке.

- Вот первач, выпей.

Самогон оказался крепким, захватило дух, закружилась голова.

- Теперь попробуй уснуть! - Чегринов накрыл Иванцова овчиной поверх одеяла и вышел. Тот опустил голову на подушку и словно провалился в бездонную пропасть.

В бреду он пролежал трое суток, Чегринов с Манюковым были в отчаянии. Они понимали, что больному нужен врач, а вызывать его не решались. На четвертые сутки Иванцов очнулся, открыл глаза.

Через несколько дней Виктор Федорович вновь почувствовал знакомые симптомы. Появился озноб, пересохло во рту, стала сильно болеть голова. Этого еще недоставало, с горечью подумал он. Нужны порошки хинина. Иванцов попросил Чегринова что-нибудь предпринять, и тот наконец решился вызвать врача.

Доктор осмотрел больного и заключил:

- Да-а, начало тропической малярии. Принимайте хинин, можно аспирин, а главное - полный покой.

После ухода врача Чегринов принес хинин, от которого Иванцова стошнило. "Ничего, ничего... пройдет, надо только держать себя в руках".

Вечер и ночь Иванцова бил озноб, наплывали волны жара, липкий пот покрывал все тело. При попытке встать ноги не слушались, они были как ватные.

Прошло еще несколько дней, прежде чем приступ миновал. Иванцов почувствовал себя немного лучше. Молодость и стойкость организма победили болезнь. Только осталась слабость да от резкого спада температуры кружилась голова.

Однажды, когда в комнате было темно, раздались чьи-то тихие шаги. Иванцов поднял отяжелевшие веки. Перед ним с лампой в руке стояла девушка, которой на вид было чуть больше двадцати лет. Она подняла лампу над головой и, увидев бледное, изможденное лицо Виктора, отступила назад, будто испугавшись чего-то. Иванцов застонал. Она опустила лампу ниже. Неяркий свет падал на ее чуть смугловатое лицо с красивыми изогнутыми бровями и темными большими глазами. Виктор вдруг почувствовал, что его охватывает какое-то необычное волнение.

- Кто вы? - спросил он.

- Вероника.

- Как вы оказались здесь?

- Меня вызвали, чтобы ухаживать за больным, то есть за вами. А живу я у тетки, недалеко отсюда.

- А почему вас?

- Я родственница Чегринова, сестра его жены, приехала из станицы по просьбе Виктора Васильевича.

- Почему я о вас ничего не слышал?

- Не знаю...

Новое, еще неведомое Иванцову чувство заполняло его, когда он смотрел на Веронику.

Она была одета в цветной ситцевый сарафан, туго перехваченный в талии узеньким пояском, и в белую вышитую кофту. Вероника тоже удивленно смотрела на Иванцова и не знала, что говорить. Потом поставила лампу на стол и взволнованная вышла из комнаты.

Иванцов долго думал о встрече с Вероникой, а потом ему вспомнился случай, происшедший с ним за границей.

Как-то вечером на улице ему встретилась девушка, дрожащая от холода, в мокрой, грязной юбке, одна из многих, которые тысячами бродили тогда по Бухаресту. Не сказав ни слова, девушка взяла Иванцова под руку. Она была худая: кожа да кости. Они зашли в корчму, и Иванцов попросил корчмаря дать что-нибудь поесть. Когда пища была подана, он отломил кусок мамалыги, взял рыбу и дал девушке. Дрожа и всхлипывая, девушка жадно ела.

- Как ты дошла до этого? - спросил Иванцов.

- Я не знаю, как вернуться домой, - заплакала она.

- Где твой дом?

- В Ростове.

- А почему ты здесь?

- Увез меня сюда барин и бросил. Куда я теперь?..

Наконец Иванцов стал чаще подниматься с постели. Однако доктор все еще запрещал ему ходить и сердился, когда больной не слушался.

- Петр Иванович! - умолял его Иванцов. - Уж простите на этот раз! Больше не буду. Если опять не послушаюсь, можете привязать меня к кровати.

Петр Иванович добродушно улыбался. Он всю жизнь прожил в Майкопе. Отец его тоже был врачом, да и единственный сын Петра Ивановича готовился к этой профессии, но погиб на германской. Поэтому доктор в разговоре с Иванцовым часто проклинал войну.

Посещая больного, он всегда приносил какую-либо новость. Едва переступив порог, сообщал:

- Только что прочел в газете о состоявшемся XII съезде РКП (б). Какой намечается размах строительства! Упор делается на выпуск новых машин! А в сельском хозяйстве устанавливается новый порядок землепользования! Теперь подрежут кулаков, земелька-то распределяется по наличию душ в семье.

Доктор ставил под мышку Иванцову градусник и продолжал говорить приятным баритоном:

- Вот никак не пойму, почему наши вчерашние союзники зажимают лас в кольцо блокады и заставляют голодать миллионы людей? В чем же вина женщин и детей?

Часто бывая у Иванцова, доктор догадался, что тот недавно вернулся из-за границы. "Для меня, как доктора, - думал он, - неважно, кто такой Иванцов. Для врача все люди одинаковы".

- Вы, Петр Иванович, очень помогли мне, даже больше - спасли от смерти. Совесть не позволяет скрывать от вас что-нибудь, - признался однажды Иванцов. - Скажу вам прямо - болезнь эту я подхватил за границей. Много там горя хлебнул.

Доктор пытливо взглянул в его лицо, будто спрашивая: так ли это? Иванцов чувствовал, что доктор в глубине души не удовлетворен его рассказом.

Шло время, и болезнь понемногу отступила. Заглянув в зеркало, Иванцов не узнал себя. Щеки ввалились, веки посинели.

И все же он чувствовал, что с каждым днем крепнет, к нему возвращаются силы. А в те часы, когда его навещала Вероника, он был счастлив.

Она садилась у его постели, и они подолгу беседовали о книгах. Выяснилось, что их одинаково волнуют судьбы героев Толстого и Достоевского. Иногда Вероника приносила новые книги, и они читали вслух Пушкина, Лермонтова.

Веронику тревожило, что Иванцов потерял цель в жизни. Он как-то сказал ей, что считает себя предателем. Но разве мало людей во время гражданской войны оказалось у белых? Она вспомнила, как после революции бурлила ее родная станица, как шли толпы людей с красными флагами. Тогда часто менялись флаги, плакаты, лозунги. Менялась и власть: приходили красные, белые, зеленые. В то жестокое время на улицах раздавались противоречивые, враждебные друг другу голоса. В этом водовороте событий, думала Вероника, было совсем нетрудно запутаться, как это случилось и с Виктором.

Врач разрешил Иванцову выходить на улицу. Однажды Иванцов отошел от дома дальше обычного. Он решил навестить Веронику и увидел ее на лавочке возле дома.

Она радостно побежала ему навстречу.

Иванцов с улыбкой захватил ее ладони, сжал их и смотрел в разрумянившееся лицо.

- Очень хорошо, Виктор, что ты пришел. - Она села около него на скамью и сказала: - Ты как-то говорил, что собираешься отсюда уехать, чтобы работать. Не лучше ли здесь подыскать работу, тогда и поправляться будешь скорее? Разве ты не видишь, как все здесь налаживается, зачем ехать неизвестно куда?

- Надо подумать. Ты же обо мне знаешь...

Ночью у него опять появился жар. Он лежал без сна и прислушивался к шуму ветра в дымоходе да к скрипу ветвей большого платана за окном.