Развитие капитализма в пореформенные годы

В романе Н. Вирты "Вечерний звон" дается образное описание экономического положения и жизни русского крестьянства во второй половине XIX и начале XX в. Ниже приводится один отрывок из этого романа.

Вместо цепей крепостных

До "Положения", то есть до манифеста 19 февраля 1861 года, двориковские мужики были в крепости у господ Улусовых.

Модест Петрович Улусов и верить не хотел, будто его мужиков как-то там освободят. Все кругом говорили об ожидаемом указе, а Модест Петрович стоял на своем: государь-батюшка такого позора, чтоб барин и мужик были на одной линии, ввек не допустит.

"Положение" установило жесткие нормы надела мужиков землей; за эти наделы отныне "свободные" мужики должны были выплачивать казне "выкупные".

Народ прозвал эти наделы кошачьими: прокормиться на них не было возможности.

Наделение землей власти провели так хитро, что надельная земля досталась мужикам изрезанной и раздробленной на мельчайшие куски. Поля двориковских крестьян тянулись от села узким "полотенцем" на тридцать с чем-то верст; границы их были так искромсаны, что напоминали собой плохо разведенную пилу. Посреди этих полей, ко всему тому, были вкраплены куски хорошей земли, оставленные барину; его же земли подходили к самой сельской околице и вклинивались в крестьянские наделы.

Эти отрезанные барину земли, или, как их называли в простонародье, отрезки, преградили крестьянам пути к водопоям, к проезжим дорогам, к пастбищам, - короче говоря, затеснили село до крайности.

Мужики должны были ездить на свои полосы по барским, вклинившимся в их поля отрезкам - иной дороги не было.

Мужики поняли, что вместо одних кандалов на них надевают другие; они отвергли барское предложение. Тут-то и посыпались на них бесконечные взыскания за неуважение к господской собственности. Выйдет куренок на отрезок - штраф, проедет мужик к своему полю по барской меже - штраф, прогонит пастух стадо к водопою через барскую землю - штраф. Мужики платили штрафы или давали подписку. Приходил срок, и управляющий являлся за долгами. Мужики валились ему в ноги и просили обождать. Управляющий снисходил к ним, но долг сразу вырастал вдвое. Приходило время и этому долгу. Снова появлялся управляюший и долг вырастал уже в четыре раза, да и к расписке еще добавлялось, что ежели, мол, я, такой-то, не заплачу долга в срок, то и лошадь моя, и корова моя, и изба моя, и все, что в ней сыщется, поступают за неустойку. Ежели же не хватит и того для уплаты долга - заплатит мир; круговая порука - не шуточное дело.

Приближался и этот ужасный день, и управляющий передавал расписку земскому начальнику. Мужики жаловались барину, а тот отсылал их к управляющему. А управляющий ладил одно: берите отрезки за отработку, берите в аренду сколько вам надо земли тоже за отработку и богатейте с богом!

Мужики продолжали упорствовать и захлебывались в омуте счетов, расписок, долговых обязательств...*

*(Николай Вирта. Вечерний звон. М., "Молодая гвардия", 1951, стр. 11 - 20.)

Обсудить, какие "новые кандалы" надели на крестьян помещики с помощью реформы 1861 г.

В "Повести о детстве" Ф. В. Гладков рисует мрачные картины из жизни русской деревни второй половины XIX в., произвол и насилие царских чиновников, помещиков и кулаков-мироедов. Одним из проявлений произвола являлись сборы недоимок.

Чтение отрывка из этой книги желательно сочетать с показом репродукции с картины художника В. В. Пукирева "Сбор недоимок".

Сбор недоимок

События разразились внезапно и ошеломительно.

Однажды поздним вечером в деревню ворвались пять троек с колокольчиками. Из дворов выбегали мужики, бабы, ребятишки с испуганными лицами. Такие колокольцы были только у начальства, которое редко заглядывало в нашу деревню. Тройка остановилась у съезжей избы старосты Пантелея.

Навстречу нам тесной кучей вышло начальство.

Безбородый, криворотый, с длинными верхними зубами грызуна писарь начал читать фамилии недоимщиков. Я услышал имена Юлёнкова, Каляганова, Ларивона... Писарь читал долго и называл сумму недоимки. На дедушке тоже числилось несколько рублей.

Около избы Ваньки Юлёнкова закликала, завопила Акулина, жена Ваньки. Где-то неподалеку истошно закричала другая баба, еще дальше - третья. Этот бабий визг стал перекатываться волнами и далеко и близко. Толпа - глухо заворчала, мужики стали одурело оглядываться. Даже парнишки застыли на месте, не понимая, что случилось. По деревне лаяли встревоженные собаки. Густая толпа мужиков в затасканных, заплатанных полушубках заворошилась, заволновалась, загудела, несколько надорванных голосов закричало с отчаянием и злобой. Казалось, что эта туго сбитая толпа рванется к начальнику, к урядникам, к Пантелею и начнет молотить их палками и кольями. Но хриплый голос начальника опять оборвал эти крики:

- Молчать, болваны! - И залаял матерной руганью. - Какие это сукины дети смеют орать? Подать их сюда! Что это за сброд, староста? Не умеешь держать их в руках!

Мы с Семой скользнули с холмика "выхода" и бегом пустились через улицу к амбарчикам - домой. Но в эту минуту на дворе Юлёнкова опять завыла Акулина. Из ворот выбежали три черные овцы, а за ними мужик гнал хворостиной костлявую пеструю корову. За ее рога хваталась Акулина и, падая, плакала навзрыд. Она давно лежала больная в постели, а сейчас выползла и, волочась рядом с коровой, впивалась пальцами в рога и причитала:

- Не отдам! Батюшки мои! Коровушка моя! Кормилица! Не отдам! Не предавайте смерти! Чего же делать-то будем? Пропадем, сгибнем... Пожалейте, Христа ради!

Урядник оторвал ее руки и, свирепо ругаясь, отбросил ее от себя на снег. Акулина свернулась в комок и завыла, а потом встала на колени и протянула руки к корове. Попробовала встать, но опять упала, уткнувшись головой в снег. Сам Ванька, без шапки, с искаженным от бешенства и ужаса лицом, в распахнутой шубенке, тащил за хвост корову назад и визжал плаксиво и яростно:

- Хвост ей вырву... а не дам! Сдыхать мне, что ли? Сволочи!

Разбойники!

Он бросил хвост, одурело подбежал к мужику, который подгонял корову хворостиной, и ударил его по лицу:

- Убью! Горло перегрызу! Грабители!

Обезумевший, он подскочил к уряднику, но тот обернулся и с размаху ударил его в грудь.

Почудилось, что всюду заорали мужики и началась свалка*.

*(Ф. В Гладков. Повесть о детстве. Собрание соч., т. VI. М., 1959, стр. 192 - 199.)

Вопрос. Чем вызывался рост недоимок в пореформенной деревне?

Классик белорусской литературы Ф. Богушевич в 1863 г. принимал участие в восстании, во время которого был ранен. В 1868 г. окончил Нежинский юридический лицей. Первый сборник стихотворений Ф. Богушевича "Дудка белорусская" вышел в Кракове в 1891 г. Приводимый ниже отрывок из его стихотворения раскрывает тяжелое положение белорусского крестьянства после реформы 1861 г.

На душе тоска - кручина

Барский хлеб всю зиму возит, 
Лошаденку загоняет, 
Дрогнет, зябнет на морозе, 
А на хлеб кожух меняет; 
Хоть крапивы есть бы вволю, 
Чтоб живому выйти в поле. 
От Петра и до Якуба 
Машет он косой с рассвета, 
Что ни стог, то людям любо, - 
Дома ж крошки хлеба нету. 
Дохнет с голоду скотина. 
На душе тоска-кручина... 

Храм поднялся облак выше, 
Вся железом крыта крыша; 
Серебром мужик покрыл бы, 
Лишь никто его не бил бы. 
Ну, а сам живет он в яме, 
Затыкая дверь лаптями. 
........................
Опоясан мир чугункой, 
Рельсы вытянулись стрункой. 
Это все мужик возводит, 
Сам же он пешочком ходит; 
Не на что купить билета...* 

*("Антология белорусской поэзии", под ред. Н. Брауна, П. Бровки, П. Глебки, Я. Коласа, А. Прокофьева. Лениздат, 1951, стр. 35 - 36.)

Развитие капиталистических отношений в деревне в пореформенный период проявлялось прежде всего в "раскрестьянивании", т. е. выделении из массы крестьянского населения сельской буржуазии (кулаков-мироедов) и бедноты ("гольтепы"). В русской деревне при наличии крепостнических пережитков этот процесс проходил в очень мучительной для крестьян форме. Талантливо и исторически достоверно воссоздает эти события Салтыков-Щедрин в "Мелочах жизни". Запоминается образ мироеда и его методы обогащения.

Мироед

Истинный мироед зачался одновременно с упразднением крепостного права. Он рассуждает так: я выбрался из нужды,- стало быть, - и другие имеют возможность выбраться ...учить их некогда, да и незачем, а надо просто-напросто есть их, хотя бы ради того, чтобы личный их труд не растрачивался на ветер.

...Мужичья изба словно фонарь - все в ней наружу. Вот она стоит, оголивши ребра, словно остов зверя. Там бревно из пазов вышло, тут - иструпело совсем; солома на крыше гниет, ветром ее истрепало, на корм скотине клочья весной повытаскали. Но и из этой груды полуистлевшего хлама пользишку извлечь можно. Вон он! Вон! Около телеги копошится! Э, да он, видно, остатки сена на воз навивать хочет!

- Авдей, а Авдей - никак ты сено-то в город везешь? - кричит мироед на всю улицу.

- Собрался было, Петр Матвеич,- робко откликается Авдей, чувствуя угрозу.

_ Вези лучше ко мне - те же деньги, да и в город ездить не нужно. А коли искупить что в городе хотел, так и у меня в лавке товару довольно.

Авдей не прекословит. Вязанку за вязанкой он перетаскивает сено во двор к мироеду и получает расчет. В городе сено тридцать копеек стоит, мироед дает двадцать пять:

- Экой ты, братец! Поехал бы в город - наверное больше пяти копеек на пуд истряс бы!

- Чтой-то, Петр Матвеич, словно бы маловато весу у вас выходит! Надо быть, сена у меня тридцать пудов было, у вас двадцать семь весы показывают...

- Чудак, братец, ты! Разве я вешаю? Стрелка вешает! Вон, смотри стрелку-то - прямо стоит? А коли прямо - значит, верно.

- У Петра Матвеича весы живые: сколько ему захочется, столько и весят! - шутит сосед, тоже член мирской "гольтепы", случайно проходя мимо.

Пошутит прохожий, пошутит и сам продавец, пошутит и мироед - так на шутке и помирятся. Расчет будет сделан все-таки, как мироеду хочется...*

*(Н. Щедрин. Собрание сочинений, т. II. Мелочи жизни. М., "Правда", 1951, стр. 213 - 216.)

Установить, за счет кого и какими путями обогащались кулаки-мироеды.

Описанию тяжелой жизни крестьян пореформенной деревни посвящены рассказы С. Каренина (И. Е. Петропавловского). В отрывке из рассказа "Раб" описывается массовый уход крестьян из деревни в город. Включение в изложение данного отрывка поможет изучению процесса расслоения крестьянства и формирования промышленного пролетариата.

Тысячи жаждущих заработка

По Руси ходят тысячи жаждущих работы, разоренных у себя дома и ищущих пищи на стороне. Ходят эти толпы всюду, откуда только пахнет заработком, ходят чутьем, на авось, без географии, по слуху. Пронесется темный слух, что в такой-то стороне хороший урожай, и тысячные толпы двигаются туда, побираясь дорогой именем Христа, но упорно и безостановочно направляясь к сказочной Палестине, как пилигримы ходили в Иерусалим. Но в этой стороне часто оказывалась такая же недостача, как и в той, откуда они начинали странствие. "Наврали",- говорят им местные обыватели Палестины. И толпы проваливают еще на тысячу верст в другую Палестину, где, по слухам, заработок есть; проваливают потому только, что им "наврали". "И шагают они в синюю даль...".

Каждый раз в известное время из деревень идет в большие города народ с целью получить денег как можно больше. Одни идут на заводы, другие - в трактиры, третьи - в чернорабочие, кто куда успеет. Половина этого народа, однако, всегда пропадает зря. Никто из них, идя в город за деньгами, не знает, каким образом он возьмет их; знает только, что взять непременно надо, не столько для себя, сколько для той самой деревни, откуда он, вышел и где у отца одного вот-вот уже корову хотят отнять, уже ухватились за рога и за хвост, тянут в разные стороны за долги, надо спасать, и для этого надо взять в городе денег, иначе корова пропадет; у другого дома остался брат, и этому брату плохо, если не взять денег, то брата поминай как звали!*

*(С. Каронин. Сочинения в двух томах, т. I. M., 1958, стр. 312, 327, 333 - 334.)

Обсудить, что заставляло крестьян уходить из деревни и где они находили работу.

Текст песни "Измученный, истерзанный" декламируется одним из учеников на уроке.

Измученный, истерзанный

Слова П. Горохова

Измученный, истерзанный 
Работой трудовой, 
Идет, как тень загробная, 
Наш брат, мастеровой. 
   С утра до темной ноченьки 
   За верстаком стоишь, 
   В руках пила тяжелая, 
   С пудовым молотком. 
Он бьет тяжелым молотом, 
Копит купцу казну, 
А сам страдает голодом, 
Домой несет нужду. 
   Купец к нему ласкается, 
   Коль нужен он ему, 
   А нет - так издевается 
   И гнет его в дугу, 
Придет зима холодная, 
Купец дает расчет, 
И вся семья голодная 
Тут по миру пойдет. 
   Придешь в семью домашнюю. 
   Заплачешь, как дитя; 
   О, братцы, жить ведь хочется, 
   А жить никак нельзя!* 

*("Хрестоматия для внеклассного чтения", сост. М. М. Терехов, М., Учпедгиз; 1960, стр. 283. )

Вопрос. В каких условиях жили рабочие . 60-70-е годы XIX в.?

Во второй половине XIX в. На Урале общей известностью пользовался институт казенных горных инженеров, называвшийся "Горным гнездом". Позже так стали именовать всесильную кучку промышленных магнатов, которые верховодили всеми хозяйственными делами края и жестоко эксплуатировали рабочих. Обо всем этом ярко написано в романе Д. Н. Мамина-Сибиряка "Горное гнездо", отрывок из которого дается ниже.

Рабочие Урала в конце XIX в.

Для человека нового эта пятитысячная толпа представлялась такой же однообразной массой, как трава в лесу, но опытный взгляд сразу определял видовые группы, на какие она распадалась естественным образом.

Основание составляли собственно фабричные рабочие, которых легко было отличить от других по запеченным, неестественно красным лицам, вытянутым, сутуловатым фигурам и той заводской саже, которой вся кожа пропитывается, кажется, навеки. Тут были простые поденщики, черноделы и рабочая аристократия.

...Фабрика рядом поколений выработала совершенно особый тип заводского фабричного, который в состоянии вынести нечеловеческий труд. Эти жилистые могучие руки, эти красные затылки, согнутые спины и крепкая, уверенная поступь были точно созданы для заводской работы. Каждая фигура была сколочена из одних костей и мускулов и дышала чисто заводской силой. На первый раз могло поразить то, что самые здоровые субъекты отличались худобой, но это и есть признак мускульной, ничем не сокрушимой силы. Как рядовой солдатик-пехотинец, так и заводской мастеровой страдают жировым перерождением только в исключительных случаях. Красные рубахи, накинутые на плечи чекмени и лихо надвинутые на одно ухо войлочные шляпы придавали фабричным рабочим вид записных щеголей, которые умеют поставить последнюю копейку ребром.

Полным контрастом с заводскими мастеровыми являлись желтые рудниковые рабочие, которые "робили в горе". Изнуренные лица, вялые движения и общий убитый вид сразу выделял их из общей массы, точно они сейчас только были откопаны откуда-то из-под земли и не успели еще отмыть прильнувшей к телу и платью желтой вязкой глины. Работа "в горе", на глубине восьмидесяти сажен, по всей справедливости может назваться каторжной, чем она и была в крепостное время, превратившись после эмансипации в "вольный крестьянский труд". Конечно, в "гору" толкала этих желтых, выцветших людей самая горькая нужда, потому что там платили дороже, чем на других работах, стоило только раз попасть рабочему в медный рудник, чтобы на веки-вечные обречь следующие поколения на эту же ра-.боту... Вообще трудно сказать, что труднее - работать в "горе" или в огненной работе, но и те и другие рабочие являются настоящими гномами нашего "века огня и железа".

Между этими основными группами толкались черномазые углежоги, приехавшие поглядеть барина из дальних лесных деревень. Сюда же прибрели самые древние старики, вытянувшиеся еще на крепостном праве. И слабые детские руки тоже принимали участие в гигантской заводской работе, с десяти лет помогая семьям своим гривенником поденщины*.

*(Д. Н. Мамин-Сибиряк. Горное гнездо. Ярославль, 1964, стр. 101 - 102.)

Установить характерные черты в коллективном образе русского рабочего и в его материальном положении во второй половине XIX в.

В книге Л. Островера "Петр Алексеев" показан трудный жизненный путь революционера-ткача П. А. Алексеева, Об условиях работы на ткацкой фабрике повествует отрывок из этой книги,

Условия работы на ткацкой фабрике

В красильном отделении ткацкой фабрики купца Носова сумрачно. Свет от десятка керосиновых ламп не может пробиться сквозь густой пар. Под покатым, низко нависшим потолком чернеют передаточные ремни. На больших валах растянуты ленты ситца. Валы вращаются с большой скоростью, и ситец, падая сверху в огромные бальи, купается в краске.

Чуть подальше, за двойным рядом железных столбов, поддерживающих верхние этажи фабрики, стоят длинные каменные чаны с кипящей водой, пенящиеся от соды. Ситец, пропитавшись краской в бадьях, бежит к чанам, погружается в щелочную воду и поглощается в ней, разбрасывая вокруг хлопья мыльной пены.

Воздух пропитан резким запахом серы. Рабочие в одних штанах и босиком, с серыми лицами и потухшими глазами, передвигаются медленно, автоматически. Тележки - то с бочками свежей краски, то с кипами ситца - вкатываются и выкатываются из красильни.

у крайнего чана стоит Петр Алексеевич. Черные волосы оттеняют бледное лицо. Борода влажная. Горячие брызги, точно комары, впиваются в его обнаженные руки, но Алексеев не обращает на это внимания. Он ловко расправляет ленты ситца, погружая их в кипящую йоду, вынимает, разглядывает и опять погружает. Время от времени бросает он в темноту:

- Соды!

Из тумана выплывает мальчонка лет десяти; он безмолвно ставит на пол ведерко с белым порошком и тут же пропадает, словно растаяв в тумане.

Алексеев едва держится на ногах, а мартовская ночь еще не скоро кончится. Сквозь густую мглу впереди, за стеклами наглухо, еще по-зимнему закрытых окон, чернеет беззвездное небо*.

*(Л. Островер. Петр Алексеев. "Жизнь замечательных людей". М., "Молодая гвардия", 1964, стр. 112 - 114.)

Литература к темe

М. Горький. Дело Артамоновых. Любое издание.

Ф. Гладков. Повесть о детстве. Вольница. Любое издание.

В. Г. Короленко. История моего современника, Собр. соч., т V - VI. М., 1954.

Д. Н. Мамин-Сибиряк. Приваловские миллионы. Любое издание.

Д. Н. Мамин-Сибиряк. Горное гнездо, Любое издание.

Н. А. Некрасов. Кому на Руси жить хорошо. Любое издание.

И. Омулевский. Шаг за шагом. М., Гослитиздат, 1957.

"Сподвижники Чернышевского". М., "Молодая гвардия", 1961.

В. Слепцов. Соч., т. I. M., Политиздат, 1957.

Г. Успенский. Избранные произведения. М., Детгиз, 1958.

М. Е. Салтыко в-Щедрин. Губернские очерки. Мелочи жизни. Любое издание.

А. П. Чехов. Мужики, В овраге. Любое издание.