Участие царской России в первой мировой войне

В результате резкого обострения противоречий между империалистическими странами в середине второго десятилетия XX в. возникла первая мировая война. Она принесла величайшие бедствия народам; всего мира, способствовала подъему классовой борьбы в царской России.

В своем романе "У излучин истории" Г. Шеин рассказывает о том, как В. И. Ленин, находясь в те годы в Швейцарии, разоблачал классовую сущность войны, боролся против соглашательской политики западноевропейских социал-демократов и русских меньшевиков, поддерживавших грабительскую войну.

Война войне!

Оглядев своих единомышленников, он поделился думами:

- Война, очевидно, будет затяжной и жестокой и принесет величайшие бедствия народам всех стран...

И тут он коснулся правительств, которые при помощи социал-предателей выдвинули лозунг "объединения всех сил нации против внешнего врага". Большевики призваны разоблачить эту ложь. То, что сейчас происходит под знаком патриотизма и защиты отечества, под видом "великой" войны, войны за освобождение угнетенных народов, войны за культуру и цивилизацию, как лгут правительства, есть война разбойников. Под этим знаменем никого не освободить. Нужно растолковывать рабочим воюющих стран подлинный смысл войны. И потому - никакого объединения рабочих с разбойниками, а объединение рабочих против них. Не перемирие с капиталистами в связи с войной, а война войне! Обратить оружие против реакционных правительств и партий своих стран, провозглашать республики - немецкую, австрийскую, английскую, русскую. Что касается России, то наименьшим злом для нее, с точки зрения рабочего класса, было бы поражение царской монархии и ее войск.

- Друзья, - говорил Владимир Ильич, - не теряйте драгоценных минут жизни, которая вся, до последней долечки, принадлежит революции. Наш девиз: день за год! Трудитесь! Срывайте все и всяческие маски, в которые так любят облекаться наши враги и наши мнимые друзья.

Около трех часов Владимир Ильич подошел к Народному дому и незамеченным прошел в зал.

Плеханов привычно взошел на кафедру. Сдвинув густые брови, он окинул присутствующих взглядом. В черном сюртуке, на крахмаленной манишке, седовласый, корректный, он казался аббатом.

Плеханов, прослеживая взглядом порхающую, как бабочка, над головами записку, говорил о войне. Он не спорит: война бывала матерью революции. Но всякий раз, когда революция рождалась в муках войны, она была плодом разочарования народа. Горе мнимым революционерам, направляющим свою агитацию вразрез естественным и неизбежным стремлениям народа дать отпор врагу!

...Его, плехановская, душа радуется тому, что величайшим победителем в нынешней войне оказалось отечество, понятие отечества.

Владимир Ильич был единственным возражающим. Ему предоставили десять минут.

Идя на трибуну, он думал о Плеханове.

Он шел, сосредоточенно глядя внутрь себя, и думал о том, что чудовищно петь гимн отечеству, возвеличивать святость жертвы, радость самозаклания! Как не стыдно принимать участие в этой наглой политической инсценировке! Разве Плеханову неведомо, что за кулисами под хор лицемерных голосов скрываются сговоры правительств против народов? Теперь, оправдывая участие социалистов в войне, заняв оборонческую позицию, он стал изменником международного пролетариата. Кому он лжет? И хитрость тут или слабость - перед нами предатель!

Долг социалистов - бороться с воинствующим шовинизмом, национализмом и милитаризмом - злейшими врагами своего собственного народа. Рабочие не должны отстаивать старые рамки буржуазных государств, а создавать новые рамки социалистических республик. А народные массы своим верным чутьем уже понимают эту историческую задачу.

- Распространять социал-шовиниетические идеи,- говорил Владимир Ильич, обращаясь к Плеханову,- оправдывать ложь официальных историй, ложь национальных, социальных, государственных и партийных условностей, оправдывать войну - есть спекуляция на худших предрассудках. Плеханов, европейский ум, превращает фальшивые ярлыки патриотизма в новые знамена! Плеханов плывет по течению предрассудков. Большевики пойдут против течения. Они будут работать над тем, чтобы превратить ложнонациональную войну в решительное столкновение пролетариата с правящими классами. Мы зовем,- порывисто говорил Владимир Ильич,- к делу революции: на восстание всех воюющих армий против хозяев войны, на...

Он не договорил. Настороженный колокольчик прервал его*.

*(Г. Шеин. У излучин истории, кн. 1 и 2. М., "Молодая гвардия", 1966, стр. 114, 115, 116, 122 - 123, 125 - 126.)

Обсудить, какую позицию в отношении к войне заняли большевики во главе с Лениным, и какой линии придерживались меньшевики во главе с Плехановым.

Отношение депутатов IV Государственной думы к войне

Двадцать второго июля в Зимнем дворце состоялся высочайший прием. Впереди у самых дверей, из которых должен был выйти царь, вокруг великого князя Николая Николаевича, назначенного верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами, стояли министры. Чуть поодаль, по правую сторону, разместились члены Государственного совета, по левую - члены Государственной думы, за исключением большевистской фракции, отсутствовавшей в полном составе.

Николай, постаревший еще больше, с отекшими глазами, глухо прочитал свою речь, закончив ее словами, которые ему вписала жена в самую последнюю минуту: "Велик бог земли русской!" Члены обеих палат и свита пропели гимн, прокричали "ура", а Николай тоскливо думал: "Ах, как не повезло! В такие дни самый лучший советчик, верный друг старец Григорий лежит больной в далекой Тюмени".

Из Зимнего члены Думы направились к себе - в Таврический. Снова говорил Родзянко. После него выступали лидеры фракций. Они клялись хранить единство царя с народом, до последнего вздоха защищать отечество. От трудовиков вышел Керенский. На этот раз он никакой выспренной отсебятины не нес, просто зачитал декларацию: "Мы непоколебимо уверены, что великая стихия российской демократии вместе со всеми другими силами даст решительный отпор нападающему врагу, защитит свои родные земли и культуру, созданные потом и кровью поколений".

Керенскому аплодировала вся Дума, кроме социал-демократов. Ревел "браво" Марков 2-й, одобрительно взвизгивал Пуришкевич.

Зачитывать декларацию большевиков вышел Петровский. Когда он поднялся на трибуну, воцарилась мертвая тишина - ждали: что-то он скажет? Петровский хотя и волновался, но его голос отчетливо слышали даже на хорах:

- Страшное, небывалое бедствие обрушилось на народы всего мира. Миллионы рабочих оторваны от мирного труда, разорены, брошены в кровавый водоворот. Миллионы семей обречены на голод...

Кто-то, торопившийся раньше других доказать свою верноподданность, крикнул: "Долой!" Но гул возмущения стал нарастать позднее, когда Петровский заявил:

- Не может быть единения народа с властью, если эта власть не представляет интересов народа... Мы выражаем надежду, что война раскроет глаза народным массам на действительный источник насилия и угнетения...

Заревели сотни взбешенных глоток. Родзянко долго успокаивал депутатов, требуя перейти ко второму пункту повестки дня - вотированию военного бюджета. Как только министр финансов поднялся на трибуну, большевики в знак протеста покинули зал. В кулуарах на них налетели противники:

- Что вы делаете? Вы толкаете Россию в бездну!..

- Мы спасаем ее от позора.

- Думают, что они умнее всех! Немецкие социал-демократы не глупее вас, а голосовали в рейхстаге за войну. А социалист Вандервельде? Он тоже хуже вас?

- Мы хотим идти своим путем...

- Дойдете до Сибири, изменники!

В тот же день Бадаеву доставили на дом пакет с траурной каймой. Он, предчувствуя недоброе, вскрыл письмо. На стол выпал кусок картона. Черным по белому был нарисован череп и две кости - крест-накресг. По-латыни было написано: "Помни о смерти"*.

*(А.Васильев. Семнадцатый. М., 1958, стр. 90 - 92.)

Четырнадцатый год

И. Садофьев

Опять разгром и пораженье. 
Насилье - враг мой вековой - 
Свирепствует с остервененьем 
И гонит братьев на убой... 
Опять нахлынула волною 
Тупая пошлость торгашей, 
И пьяно пляшет предо мною 
Война в кровавом кураже... 
Опять охранники, бандиты, 
Не жить нельзя, и жить нельзя! 
И вдовьи слезы по убитым, 
И в тюрьмы брошены друзья... 
Опять бесправье и расправа 
Закрыли проблеск впереди, 
И угнетателей орава 
Кричит: "С дороги уходи!" 
Опять предателей шипенье 
И ложь продажная газет.... 
Но мне ль позорное смиренье? 
О, никогда! О нет! О нет*. 

*("Русская революционная поэзия". Л., "Советский писатель", 1957, стр. 256.)

Депутаты-большевики против военных кредитов

Война входит в СБОИ права; в повестке дня Государственной думы - вопрос о военных кредитах.

Депутаты-большевики отказались от участия в голосовании и в знак протеста против военных кредитов покинули зал заседания Думы.

Большевистская "пятерка" во главе с Г. И. Петровским приняла это решение до того, как узнала о манифесте ЦК РСДРП и статье В. И. Ленина об отношении к войне. Только истинные поборники интересов пролетариата оказались способными на столь смелый, а в угаре военного шовинизма героический поступок:

В короткий промежуток времени o- от начала войны до ареста (в ночь на 6 ноября) - большевистская "пятерка" осуществила еще одну историческую задачу. В процессе мобилизации личного состава армии [царскими властями] были разрушены многие подпольные большевистские организации. Члены фракции начали активно восстанавливать порванные мобилизацией связи в самом Питере и на местах. Григорию Ивановичу удалось побывать в Екатеринославе и Донбассе, провести ряд нелегальных рабочих собраний, которые приняли резолюции против войны. Аналогичную работу выполнили в разных пунктах страны другие члены фракции.

Несмотря на краткость срока и непрестанную слежку царской охранки за каждым шагом депутатов-большевиков, им удалось значительно поправить дела подпольных организаций, правильно ориентировать их в сложной обстановке войны, помочь кратчайшим путем идти к революции.

Мужество, находчивость, выдержка - эти черты пролетарской доблести выручали в больших и малых делах. Когда полиция и жандармерия ворвались в дом в Озерках, где 2 - 4 ноября 1914 года происходило совещание членов большевистской думской фракции с представителями партийных организаций, Петровский ударил кулаком по столу и пригрозил царским слугам привлечь их к суровой ответственности за нарушение закона о неприкосновенности депутата. Гневный жест, внутренняя сила Петровского вызвали замешательство и споры между полицейским приставом и жандармским ротмистром. Пока они решали, кому производить обыск, и бегали за указаниями вышестоящего начальства, участникам совещания удалось скрыть улики. Для ареста депутатов не оказалось оснований. Депутатам-большевикам было предъявлено обвинение в измене родине. Им угрожал военно-полевой суд, а его приговор один - смертная казнь.

И дело передано петроградской судебной палате. Подсудимые оказались на местах, где в свое время перед лицом царских карателей предстали Андрей Желябов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, приговоренные к повешению той же судебной инстанцией по делу Первого марта.

Ближе к судьям - Петровский, рядом - Муранов, Бадаев, Шагов, Самойлов. На столе в качестве вещественных доказательств тюки листовок и прокламаций, выпущенных подпольными большевистскими организациями.

Только исторически обреченный государственный строй мог сам против себя обернуть оружие. Суд над думской "пятеркой" служил одним из свидетельств такой обреченности российского самодержавия.

И действительно, арест и судебный процесс депутатов Думы взволновали всю мыслящую Россию. В качестве защитников членов социал-демократической фракции на суде выступила целая группа либеральных адвокатов.

Но главными поборниками прав депутатов-большевиков явились они сами, и в первую очередь Григорий Иванович Петровский. На суде он заявил, что действовал по указаниям Центрального Комитета своей партии, что думская фракция принадлежит к большевистскому течению российской социал-демократии, что они, депутаты, все время поддерживали связь со своими избирателями.

- Господа судьи,- говорил обвиняемый,- вы не имеете права судить нас потому, что мы, избранники народа, имели право встречаться и советоваться со своими избирателями... Нас может судить только наш народ, который избрал нас своими депутатами.

Еще грознее для царского суда и совсем пророчески прозвучало последнее слово подсудимого.

- Нас судят за стойкую защиту прав народа,- говорил Петровский.- Мы глубоко верим в наш народ и надеемся, что он нас освободит*.

*("У истоков партии". М., Госполитиздат, 1963, стр. 347 - 349.)

Вопрос. Какое политическое значение имело выступление депутатов-большевиков в Думе против военных кредитов?

В первой книге своего романа-эпопеи "Тихий Дон" выдающийся советский писатель М. А. Шолохов описывает жизнь и быт донского казачества накануне и в годы первой мировой войны. Многие страницы этого романа посвящены показу боевых действий русских войск на фронте, роста недовольства войной и революционных настроений в массах солдат и казаков.

В приводимом отрывке дается картина одного из боев на Юго-Западном фронте. Текст используется учителем при подготовке к уроку и частично зачитывается в классе в ходе изложения материала.

Человеческая бойня

На Владимиро-Волынском и Козельском направлениях, в районе действий Особой армии (армия была по счету тринадцатой, но так как цифра 13 считалась несчастливой, а суеверием

страдали и большие генералы, то армию наименовали "Особой"), в последних числах сентября началась подготовка к наступлению. Неподалеку от деревни Свинюхи командованием был избран плацдарм, удобный для развертывания наступления, и артиллерийская подготовка началась.

Небывалое количество артиллерии было стянуто к указанному месту. Сотни тысяч разнокалиберных снарядов в течение девяти дней месили пространство, занятое двумя линиями немецких окопов. В первый же день, как только начался интенсивный обстрел, немцы покинули первую линию окопов, оставив одних лишь наблюдателей. Через несколько дней они бросили и вторую линию, перейдя на третью.

На десятый день части Туркестанского корпуса, стрелки, пошли з наступление. Наступали французским способом - волнами. Шестнадцать волн выплеснули русские окопы. Колыхаясь, редея, закипая у безобразных комьев смявшейся колючей проволоки, накатывались серые волны людского прибоя. А с немецкой стороны, оттуда/из-за обугленных пней сизого ольшаника, из-за песчаных, сгорбленных увалов, рвало, трясло, взметывало и полыхало густым беспрерывным гулом, трескучим пожаром выстрелов:

Гууууу... Гууууу... Гук! Гак! Бууууу-м!

Изредка прорывался залп отдельной батареи и снова полз, подступал, полонил многоверстную округу:

Гууууу... Гууууу... Гууууу....

Трррррааа-рррааа-та-та-та-та! - безумно спешили немецкие пулеметы.

На пространстве с версту в поперечнике на супесной изуродованной земле вихрем рвались черные столбы разрывов, и волны наступающих дробились, вскипали, брызгами рассыпались от воронок и все ползли, ползли...

Все чаще месили землю вспышки разрывов, гуще поливал наступающих косой, режущий визг шрапнели, жестче хлестал приникающий к земле пулеметный огонь. Били, не подпуская к проволочным заграждениям. И не подпустили. Из шестнадцати волн докатились три последних, а от изуродованных проволочных заграждений, поднявших к небу опаленные укрепы на скрученной проволоке, словно разбившись о них, стекали обратно ручейками, каплями...

Девять с лишним тысяч жизней выплеснули в тот день на супесную невеселую землю неподалеку от деревни Свинюхи.

Через два часа наступление возобновилось снова.

На рассвете 3 октября немцы, употребив удушливые газы, отравили три батальона 256-го полка и заняли первую линию наших окопов*.

*(М. Шолохов. Тихий Дон. М., Детгнз, 1955, стр. 186 - 190.)

В романе В. Смирнова "Открытие мира" убедительно описана жизнь дореволюционной деревни, ее бедность и нищета, борьба между беднотой и богатой верхушкой села. В отрывке показывается резхо отрицательное отношение крестьян к империалистической войне, тяжело отражавшейся на положении народа.

"Война народ мучит, да уму учит"

Известно, война народ мучит, да уму учит.

Заговорил Матвей медленно, как бы затрудненно, точно ворочая бревна.

- Напрасно ты, Евсей Борисыч, попрекаешь солдат. Вот уж совсем напрасно... Разве мы войну выдумали, солдаты ее затеяли? Нам с тобой Дарданеллы не нужны. И Галиция, на кой она нам? У нас своей земли предостаточно. Рядом... скажем, в барском поле земля та. Протяни руку - и бери... Эка сладость - война!.. Я тебе скажу, что такое война, - с угрозой вымолвил Сибиряк, отодвигаясь от огня и темнея лицом.

Он поднял руку, крепко ударил себя ладонью по согнутому зеленому колену.

- Жалости в вас нет? А откуда она, жалость, возьмется? Себя жалеть устали... Вот слушай, что такое война, ежели хочешь правду знать... У нашего солдата кожа - одежа, пища - пустой животище, ружье - кулак, вот и воюй так. И воюем! Лежим в окопах, как лягушки в грязи барахтаемся. Вша нас ест-грызет, спасу нет. Ладно. У мужика грудь широкая, мужика много, вали на мужика - свезет... А вот прошел слушок, что и военный министр с Вильгешкой снюхался. А ты - воюй, стой грудью!

- Ладно. Воюем, - продолжал он, тяжело бросая слова, постукивая кулаком по колену.- Мы - снаряд, немец в нас - десять. Мы из ружьишек - пук, пук, а он - из пулеметов, как дождем поливает, головы не высунешь из окопа. А тут приказ: взять молодецким ударом позицию немцев. В атаку, братцы, за веру, царя и отечество, ура, в штыки... А впереди - пятнадцать рядов колючей проволоки, и за проволокой - сельцо, будь оно неладно: костел польский, три трубы торчат, домишки-то давно сгорели, одна глина да пепел... И чужое все, не наше. Зачем оно нам? А приказ выполняй. Взводный в свисток свистит, ругается, револьверишком грозит: вылезай, серая скотинка, из окопов на убой. Отлично! Ну, как цепью солдаты выскочат, так и до проволоки не добегут, все полягут...

Сибиряк помолчал, хмуро усмехнулся.

- Вот эдак-то мы за зиму много раз в атаку ходили и без толку: дивизию, почитай, всю уложили. Запорошило ее снежком, дивизию-то, будто ничего и нет - пустое поле, колючая проволока торчит из сугробов... А весной растаял снег - любуйся!.. К нам 316

как раз в то время, на пасху, новобранцев пригнали. И без ружей. Жмутся они, сердешные, ползают на брюхе по окопу. "А чем стрелять-то?" - спрашивают. Говорим: в бой пойдешь, соседа ранят - бери у него винтовку и подсумок с патронами, разговляйся. Кр-ра-со-та!..

- Эхма-а! - вздохнул Сморчок, сердито шаркая лаптями по земляному полу, точно давя что-то противное, ползавшее у него под ногами, - Дожили... А тут еще этот... Гришка Распутин, жужелица святая, с навоза снятая, тьфу!.. Ну - крышка. Некуда ехать дальше. Погубили Расею, мерзавцы, погубили!

- Шалишь! Россию не погубишь, - живо сказал Никита Аладьин и погрозил в черный угол кому-то клюкой. - Россия не такие виды видывала. Россия, брат, погнется да выпрямится. Выстоит... Еще погоди, сдачи наотмашь даст*.

*(В. Смирнов. Открытие мира. М., "Советский писатель", 1960, стр. 342 - 346.)

Обсудить, чему научила война народ

В мае - июле 1916 г. русские войска под командованием талантливого генерала А. А. Брусилова, совершив прорыв австро-германского фронта, добились серьезных боевых успехов. Это событие ярко описано в романе Ю. Слезкина "Брусилов".

Брусиловский (Луцкий) прорыв

Фронт атаки разбили на участки и распределили между офицерами генштаба корпусов и дивизий. Сводка, проверка и нанесение на схемы всего обнаруженного войсковой разведкой возложены были на офицеров генерального штаба армии и фронта и дважды в неделю производились ими на месте разведок...

Начальники всех рангов знакомились с первой линией неприятельских укреплений, изучали подступы к ним, выбирали артиллерийские позиции, устанавливали наблюдательные пункты. Батареи точно пристреливались по намеченным целям...

Главнокомандующий требовал обратить особенное внимание на обеспечение исходного положения и укрепление позиций на участках атаки. По всему фронту шло неуклонное выдвижение русских окопов вперед. Рылись небольшие окопы для сторожевого охранения. Ночь за ночью они развивались, усовершенствовались и занимались войсками. Параллели окопов связывали ходами сообщения, укрепляли рогатками, а где позволял огонь, и проволочною сетью...

Утренняя звезда поблекла, заря разгоралась все ярче, но тишина рассвета казалась неправдоподобной. Приказаний с командного пункта не поступало. Русские линии безмолвствовали. Игорь и Крутовский не отрывали глаз от медленно ползущих часовых стрелок. Они показывали без шести минут четыре часа утра, когда раздался голос в телефонной трубке. Охрипшим тенором, напряженно тараща глаза на Крутовского, телефонист передал приказ.

- Угломер - сорок пять, тридцать, трубка сто пятнадцать! - так же хрипло и сорванно, как человек, внезапно пробужденный от сна, выкрикнул Крутовский.

- Выстрел идет! - повторил ответ с батареи телефонист.

И воздух дрогнул... Казалось, пошатнулась твердь. Игорь невольно вытянул руки и все же ударился грудью о бруствер.

Ураганный огонь проносился над головой... И тотчас же взрывы один за другим, как бурно бегущая гамма, подняли землю и балки вдоль всего видимого вооруженным глазом австрийского фронта. Волна детонации катилась обратно, но тотчас же навстречу ей свистел новый огненный вихрь. Каждые две с половиной минуты - "чемодан", каждые две минуты - снаряд полевой пушки, каждый снаряд в заранее намеченную точку... Грохот, огонь, смерть... Грохот, огонь, смерть... В десять утра с первой линией австрийцев было покончено. Огонь перенесли на вторую.

И опять перерыв, пятнадцать минут глухоты, и, точно по хронометру, новый вихрь огня, новый удар удесятеренной силы. Камни, бревна, деревья, тела людей взлетают в задымленную пустоту неба. Слов рядом стоящего человека не слышно, глаза засыпаны песком, открытый рот пересох. Бьют тяжелые орудия через каждые две минуты. Покрасневшие, слезящиеся глаза не видят движения секундной стрелки. Через каждую минуту грохочут легкие. В стекла цейса нельзя разглядеть ничего в рыжей клубящейся дали...

Ровно в полдень пошла наконец русская пехота. Она перекатилась через первую линию, достигла второй... Люди бежали в серой мгле, солнце затмилось...

Возвращаясь в штаб фронта, Игорь проехал мимо тех мест, откуда началось наступление.

Здесь, против маленькой деревушки, от которой остались лишь груды кирпича, мусора и пни деревьев, совершился за несколько дней перед тем глубокий прорыв австро-германской боевой линии. Этот прорыв - теперь Игорь это знал - был одним из тех ударов, которым начался доблестный июльский натиск нашего фронта. Повсюду валялись осколки снарядов, шрапнельные стаканы, пачки брошенных австрийцами и немцами патронов, неиспользованные ручные гранаты, амуниция, шанцевый инструмент... Впереди прекрасно отделанных, глубоких бетонированных немецких окопов тянулись бесконечные ряды проволочных заграждений, исковерканных русскими снарядами, косогоры, заросшие бурьяном, полевыми цветами, алыми полотнищами лугов, покрытых диким маком... Еще недавно на эти луга шагу ступить нельзя было: тотчас угостят пулей, а то и целой очередью из пулемета...*

*(Ю. Слезкин. Брусилов. М., "Советский писатель", 1947, стр. 279 - 280, 340 - 342, 443 - 444.)

"Речь идет об автоматической винтовке..."

...Начальник Глазного военно-технического управления генерал-адъютант Рооп приготовлялся к своему докладу.

- Речь, ваше величество, идет об автоматической винтовке Лопухина.

- Какой Лопухин изобрел ее? Наш? - спросил император.

- Точно так, ваше величество,- подтвердил министр, словно извиняясь.

- Чего он хочет? - осведомился император, когда генерал-адъютант Рооп из скрипичного футляра вынул и положил на стол короткое ружье с длинной магазинной коробкой.

- А как же? С чем же? - произнес император, с недоумением глядя на автомат. Он хотел сказать: а как же и с чем же будут участвовать его солдаты на параде; где же русский знаменитый штык - гордое величие его пехоты; чем же будут производить бойцы четкие ружейные приемы? Император не сказал всего этого и лишь брезгливо дотронулся до лежавшего уродца.

- Я против введения автоматической винтовки в армии,- сказал император, - так как тогда нам не хватит патронов.

- Будет хуже, если нам не хватит солдат, - заметил великий князь Дмитрий Константинович.

- Ах, Митя, ты не все знаешь, - ответил император.

Великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор артиллерии, поддержал мнение Дмитрия. Он позволил себе сказать, что отношение прочих держав к автоматическому оружию несколько иное.

- У меня, слава богу, есть солдаты, - возразил император. Начальник главного военно-технического управления захлопнул папку и перешел к новой теме.

- Князь Алексей Лопухин - тогда он еще был капитаном - изобрел способ делать твердый металл малого удельного веса,- напомнил генерал-адъютант Рооп.

Военный министр добавил, что Лопухин своей пуле, несмотря на ее незначительный вес, придал пробиваемость в три раза большую.

- В четыре, - поправил его великий князь Сергей Михайлович.

Генерал-инспектор русской артиллерии сказал, что он лично предоставил Лопухину некоторые средства и тот добился волшебных результатов. Рассказал, как изобретатель демонстрировал надетый на себя легкий панцирь, как он стрелял в него из пистолета, но не мог убить изобретателя, так как он благодаря своей стали неуязвим.

- Чего же он добивается? - спросил Николай.

- Найти употребление своему изобретению в рядах вашей доблестной армии, государь, - сказал военный министр.

- Не понимаю... - произнес император.

Военный министр пояснил. Изобретатель теперь, когда закончился экспериментальный период, требует завод для производства металла.

- Строить новый завод?

- Нет, - сказал великий князь Сергей Михайлович, - хотя бы приспособить небольшое оборудование на одном из имеющихся, но владельцы не соглашаются на это.

- Я не могу взять на себя почина, - сказал Николай*.

*(Г. Шеин. У излучин истории, кн. 1 и 2. М., "Молодая гвардия", 1966, стр. 230 - 232.)

Вопрос. Почему царь противился внедрению в армию новых видов вооружения?

Литература к теме

А. Н. Толстой. Хождение по мукам. Трилогия. М., Гослитиздат, 1961. Кн. 1 - 2. Сестры. Восемнадцатый год.

М. А. Шолохов. Тихий Дон. Роман в 4-х кн., кн. 1 - 2. М., Гослитиздат, I960.

С. Н. Голубов. Когда крепости не сдаются. Роман в 2-х кн., кн. 1. М., Гослитиздат, 1961.

К. Я. Левин. Солдаты вышли из окопов. Роман-хроника. М., "Советский писатель", 1958.

М. С. Тардов. Фронт. Трилогия. Киев, 1962.

Г. Шеин. У излучин истории. Роман в 4-х кн. М., "Молодая гвардия", 1966.

А. А. Игнатьев. 50 лет в строю. Любое издание.