Февральская буржуазно-демократическая революция

Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России была совершена в условиях первой мировой войны, которая разорила страну, усилила бедствия трудящихся, обострила классовые противоречия. Народные массы приходили к убеждению, что единственный выход из положения - свержение царизма. Гегемоном революции стал руководимый большевистской партией рабочий класс.

Книга С. Мстиславского "Накануне" освещает бурные события, происходившие в Петрограде в конце 1916 -- начале 1917 г. Автор описывает победу Февральской буржуазно-демократической революции, деятельность Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, встречу Владимира Ильича с петроградскими рабочими и солдатами на площади Финляндского вокзала 4 апреля 1917 г.

Демонстрация в Петрограде 23 февраля 1917 г.

Сбор был у выборгского Рабочего общества потребителей. Толпа собралась густая - мужчин мало очень, женщины сплошь - обыкновенные, самого бабьего вида, в платках, в душегрейках, в салопчиках. Наташе не поверилось даже: Мариша? С ними? С бабами этими?

С этими бабами, да. Потому что Марину здесь все почти знали: здоровались, окликали, сбились кругом, расспрашивая о чем-то, о своих каких-то женских делах.

- Марина Дмитриевна, - окликнул женский взволнованный голос. - Чего ждем-то? Отчего не идем?

- Сейчас тронемся, - отозвалась Марина. - Заводов ждали, чтобы вместе сойтись. Заводы только с двенадцати выйдут.

- По Сампсоньевскому пойдем? - спросил Никита. - На ту сторону, в город, не двинем? А лихо было бы!

- Нет, - ответила Марина. - На сегодня решили только здесь, дома, у себя. В городе полиция изготовилась: на мостах заставы, на Невском - ребята на разведку ходили - по дворам конные жандармы и городовые запрятаны. Женщины наши - народ еще необстрелянный: как бы беспорядку не вышло. Пусть для первого раза по району походят... попривыкнут...

Никита повел глазами по толпе, и глаза почему-то посумрачнели.

- А это, между прочим, верно. Да и не для баб одних. Улица - она тоже... привычки требует...

- Стройтесь, товарищи. В ряды. Во всю ширину улицы... Чтоб ни пройти, ни проехать!

В рядах запели. Первые, ближайшие, потеснились, давая место Марине и Наташе. Наташе стало холодно и жутко. Наверное потому, что кругом лица баб стали сразу, как только стронулись, по-особому серьезными и строгими и еще более потому далекими и чужими. А это же очень страшно, когда так вот, в одном ряду, локоть к локтю, близко совсем, - чужой и далекий. И хотя пели женщины не революционную, а самую обыкновенную вековечную русскую песню о женской недоле, звучала эта песня здесь на улице, на морозном просторе, совсем иначе, чем в комнате, в темном закутке, где раньше доводилось слышать эту песню Наташе. И это тоже было странно и жутко.

При выходе на Сампсоньевский постовой городовой, сивобородый, с медалями и шашкой, не торопясь, пошел навстречу, помахивая лапой в белой вязаной перчатке.

- Куда, бабы? Расходись!

- Бабы? - крикнул из рядов задорный голос. - Не в ту дудку запел, фараон! Такого нынче и слова нет.

Городовой сердито помотал головой.

- Но-но, там!.. Расходись! Свистну, наскачут конные... Будете потом... полгода спины чесать...

Он и в самом деле вынул свисток... Но без команды, без сговора женские, "бабьи" шеренги бросились к нему бегом, обрывая песню. Быстрые - не по-мужски сноровистые - руки вырвали свисток, сбили круглую барашковую, с разлапым, двуголовым орлом шапку, вытащили шашку из ножен, отобрали, сорвав шнур с шеи, револьвер, под уханье и хохот.

Опять развернулись, сцепились руками, подравнялись ряды. Городовой, понурясь, послушно пошел вперед, по Сампсоньевскому. Но и ста шагов не прошли, из-за поворота показались конные, с офицером. Черные шинели, черные султаны на барашком опушенных шапках, городовики.

Офицер, привстав на стременах, присмотрелся к толпе, к ковылявшей впереди нелепой, согнувшейся фигуре в красном женском платке и медалях, с пустыми ножнами, беспомощно бившими по ногам. Он вздернул поводьями конскую голову, обернулся, скомандовал, и - два десятка людей загорячили лошадей на месте, помахивая нагайками, готовясь скакать.

- Хлеба! - крикнула чернявая и подняла руку с черным длинноствольным револьвером. И по улице всей, тысячью голосов, протяжно, надрывно и гневно пронеслось:

- Хлеба! Хле-ба!

Городовой - "козел" - внезапно сорвал платок, вобрал голову в плечи, метнулся в сторону. Гаркнул что-то впереди офицер. Но раньше, чем стронулись с места полицейские черные шеренги, Марина рванулась вперед, навстречу. За нею, тучею, женщины. Наташа, подхваченная общим потоком, бежала с Мариною рядом, в первом ряду. Прямо на лошадей. Она видела мотающиеся в натянутых поводах, опененные, храпящие морды, бьющие в воздухе копыта. Кони, дыбясь, крутились на месте. На месте крутились, над головами всадников, толстые ременные плети.

- Хле-ба! До-лой!

Еще секунда одна, и - замелькали в глазах хвосты и копыта. Взвод во весь мах уходил по Сампсоньевскому. - Ур-ра!

Марина остановилась запыхавшись. Еле переводя дух, остановилась рядом Наташа. Что такое? Кажется... и она кричала: "Хлеба!"

Кругом - радостные, раскрасневшиеся от бега и мороза, удачей, успехом счастливые лица. И Никита - опять впереди, рядом, хохочущий, веселый, забывший обиду.

- Аи да бабы! Эскадрон разогнали! А "козел" где? Не помяли? Стройся. Ей же ей, повернем мы с такими базами свет. Запевай настоящую.

Вставай, подымайся, рабочий народ... 
Иди на врага, люд голодный...

Открылась широкая даль проспекта. По улице черной громадой близилась, шагая беглым широким - по-военному шагом, колонна рабочих. Над сомкнутыми накрепко рядами колыхались красные знамена.

У Наташи заняло дух. Господи, сколько их! Тысячи? Нет. Наверно, десятки тысяч. Они шли мимо уверенной, твердой походкой, в фуражках и шапках, куртках и полушубках, потоком неудержимым, вбирая в свои ряды встречных*.

*С. Мстиславский. Накануне. М, "Советская Россия", 1958, стр. 58 - 63.

Текст используется как образная иллюстрация в рассказе учителя о Февральской революции.

Февральская революция в Петрограде

На Каменноостровском и по всему Большому проспекту, куда хватал только глаз, стояли трамвайные вагоны. На тротуарах было черно, шевелился народ. Иногда с грохотом опускалась железная ставня на магазинном окне. Падал мокрый снег.

Толпа увеличивалась, занимала теперь всю улицу, тревожно гудела и двинулась по направлению к мосту. В трех местах выкинули белые флажки. Прохожие, как щепки по пути, увлекались этим потоком.

На Литейный проспект с Выборгской стороны вливалась вторая толпа, далеко растянувшись по мосту. По пути ее все ворота были набиты любопытными, во всех окнах - возбужденные лица.

Направо, вдалеке, поперек улицы, стояла цепь солдат, неподвижно опираясь на ружья.

Толпа подходила, ход ее замедлялся. В глубину полетели испуганные голоса: - Стойте, стойте!..

И сейчас же начался вой тысячи высоких женских голосов: - Хлеба, хлеба, хлеба!..

Вдруг точно рванули коленкор вдоль улицы. Сразу все стихло.

Иван Ильич опять услышал гул множества голосов. Это двигалась третья толпа, перешедшая Неву с Васильевского острова. Тротуары были полны нарядных женщин, военных, студентов, незнакомцев иностранного вида. Столбом стоял английский офицер с розово-детским лицом. К стеклам магазинных дверей липли напудренные, с черными бантами, продавщицы. А посреди улицы, удаляясь в туманную ее ширину, шла злая толпа работниц и рабочих, завывая: - Хлеба, хлеба, хлеба!..

Всеобщая забастовк.

К концу второго дня на Невском залегли части Павловского полка и открыли продольный огонь по кучкам любопытствующих и по отдельным прохожим. Обыватели стали понимать, что начинается что-то похожее на революцию.

Стрельба вдоль Невского мало кого пугала. Люди по-звериному собирались к двум трупам - женщины в ситцевой юбке и старика в енотовой шубе, лежавшим на углу Владимирской улицы... Когда выстрелы становились чаще, люди разбегались и снова крались вдоль стен.

В сумерки стрельба затихла.

Фонари не зажигались в эту ночь. Окна были темны, подъезды закрыты.

Утром 25 февраля Знаменская площадь была полна войсками и полицией. Перед Северной гостиницей стояли конные полицейские на золотистых тонконогих танцующих лошадках.

А со стороны Старого Невского увеличивались крики подходившей толпы, и, наконец, стало различимо пение...

В это же время на Старом Невском черно и густо волновались головы подошедшей толпы колпинских рабочих. Ветром трепало мокрый кумачовый флаг. Конные полицейские отделились от фасада Северной гостиницы, и вдруг блеснули в руках их выхваченные широкие шашки. Неистовый крик поднялся в толпе. Иван Ильич опять увидел жандармского полковника, он бежал, поддерживая кобуру револьвера, и другою рукой махал казакам.

Из толпы колпинских полетели осколки льдин и камни в полковника и конных городовых. Тонконогие золотистые лошадки пуще заплясали. Слабо захлопали револьверные выстрелы, появились дымки у подножия памятника - это городовые стреляли в колпинских. И сейчас же в строю казаков, в десяти шагах от Ивана Ильича, взвилась на дыбы рыжая горбоносая донская кобыла; казак, нагнувшись к шее, толкнул ее, в несколько махов долетел он до жандармского полковника и на ходу, выхватив шашку, наотмашь свистнул ею и снова поднял кобылу на дыбы. Всем строем двинулись к месту убийства казаки. Толпы народа, прорвав заставы, разлились по площади... Кое-где хлопнули выстрелы и были покрыты общим криком: - Урра... ур-ра!

- Телегин, что ты тут делаешь?

- Я должен во что бы то ни стало сегодня уехать. На товарном поезде, на паровозе, - все равно...

- Плюнь, сейчас нельзя уезжать... Голубчик, - ведь революция...- Антошка Арнольдов, небритый, облезлый, с красными веками выпученных глаз, впился пальцами Ивану Ильичу в отворот пальто. - Видел, как жандарму голову смахнули?.. Как футбольный мяч покатилась, - красота!.. Ты, дурак, не понимаешь,- революция! - Антошка бормотал, точно в бреду. Стояли они, прижатые толпой, в проходе вокзала. - Утром Литовский и Волынский полки отказались стрелять... Рота Павловского полка с оружием вышла на улицу... В городе кавардак, никто ничего не понимает... На Невском солдаты, как мухи, шатаются, боятся идти в казармы...*

*(А. Толстой. Собрание соч. в десяти томах. Т. 5. Хождение по мукам. Кн. 1. М., "Художественная литература", 1959, стр. 254 - 265.)

Используется для конкретизации рассказа учителя или для подготовки ученического сообщения.

Восстание разрасталось

Мосты были взяты. Еще шли по заводам утренние митинги и сборы и только что доставлены были Сергеевым из захваченного Арсенала уцелевшие от "разбора" винтовки и револьверы, когда в тылу мостов появились уже бесстройные, но грозные ватаги волынцев, литовцев и преображенцев. Мостовые заставы после короткого боя спешно отошли или рассыпались. Восставшие роты бросились в Заречье, братаясь с рабочими. Разгромлены ими последние, не захваченные еще в прошлые дни полицейские участки, в осаду взяты казармы Московского полка, где заперты были обезоруженные солдаты под караулом офицеров, фельдфебелей и прочих "барабанных шкур", бивших пулеметным огнем по подступам к казарменным входам. Занят Финляндский вокзал, где тотчас провозгласил себя комендантом никому дотоле не известный, но объявивший себя социал-демократом (без определения фракции) вулканически энергичный рыженький военный врач. Во все стороны по неезженым улочкам, кренясь на ухабах, понеслись грузовики, перегруженные бойцами. Красные флаги повсюду. И весь город - на улицах.

Взяты были "Кресты" - без крови, одною угрозою взрыва ворот несуществующим динамитом. И следом за освобожденными "политическими" тяжелой, шаг к шагу нараставшей лавиной хлынули выборжцы через мост на Литейный*.

*(С. Мстиславский. Накануне, стр. 131 - 132.)

Зачитывается учителем в ходе рассказа.

Февральская революция в Москве

Из окна гостиницы было видно, как внизу по узкой Тверской улице движется медленным черным потоком народ, шевелятся головы, картузы, картузы, картузы, шапки, платки, желтые пятна лиц. Во всех окнах - любопытные, на крышах - мальчишки.

Кирпично-грязное здание с колоннами, похожими на бутылки, все в балясинах, балкончиках и башенках, - главный штаб революции,- городская дума, - было убрано красными флагами. Кумачовые полосы обвивали колонны, висели над шатром главного крыльца. Перед крыльцом на мерзлой мостовой стояли четыре серые пушки на высоких колесах. На крыльце сидели, согнувшись, пулеметчики с пучками красных лент на погонах. Большие толпы народа глядели с веселой жутью на красные флаги, на пыльно-черные окна думы Когда на балкончике над крыльцом появлялась маленькая возбужденная фигурка и, взмахивая руками, что-то беззвучно кричала, в толпе поднималось радостное рычание.

Наглядевшись на флаги и пушки, народ уходил по изъеденному оттепелью грязному снегу через глубокие арки Иверской на Красную площадь, где у Спасских и у Никольских ворот восставшие воинские части вели переговоры с выборными от запасного полка, сидевшего, затворившись, в Кремле.

Катя, Даша и Телегин были принесены толпой к самому крыльцу думы. От Тверской по всей площади, все усиливаясь, шел крик.

- Товарищи, посторонитесь... Товарищи, соблюдайте законность! - раздались молодые взволнованные голоса. Сквозь неохотно расступавшуюся толпу пробивались к крыльцу думы, размахивая винтовками, четыре гимназиста и хорошенькая растрепанная барышня с саблей в руке. Они вели арестованных - десять человек городовых, огромного роста, усатых, с закрученными за спиной руками, с опущенными хмурыми лицами. Впереди шел пристав, без фуражки; на сизо-бритой голове его у виска чернела запекшаяся кровь; рыжими яркими глазами он торопливо перебегал по ухмыляющимся лицам толпы; погоны на пальто его были сорваны с мясом.

- Дождались, соколики! - говорили в толпе.

- Пошутили над нами, - будя...

- Поцарствовали...

- Племя проклятое!.. Фараоны!..

На тверском бульваре у памятника Пушкину известная писательница, заливаясь слезами, говорила о заре новой жизни и потом, при помощи какого-то гимназиста, воткнула в руку задумчиво стоящему Пушкину красный флажок. В толпе кричали "ура". Весь город был как пьяный весь этот день. До поздней ночи никто не шел по домам, собирались кучками, говорили, плакали от радости, обнимались, ждали каких-то телеграмм. После трех лет уныния, ненависти и крови переливалась через край обывательская душа города.

Когда телеграммы принесли потрясающую весть об отречении царя и о передаче державы Михаилу и об его отказе от царского венца в свою очередь,- никто особенно не был потрясен: казалось - не таких еще чудес нужно ждать в эти дни*.

*(А. Толстой. Хождение по мукам, стр. 272 - 277.)

Используется как иллюстрация в ходе изучения темы или в процессе опроса.

В романе М. Э. Козакова "Крушение империи" описываются события первой мировой войны, Февральской революции и свержение царизма. Ярко показана борьба народных масс против самодержавия и эксплуататорских классов. В приведенном отрывке показывается один из эпизодов этой борьбы.

Первые заседания Петроградского Совета

В эти дни у Таврического дворца и в самом дворце с трудом можно было протискаться сквозь толпу - взбудораженную, шумную, неугомонную толпу солдат, матросов, рабочих и разных других питерских горожан. Люди приходили сюда со всех концов огромного города, - вот уж сколько дней он отверг для себя сон и тишину. Люди делились на охрипших и на тех, кто еще сохранил свой голос. Но этим последним предстояло еще его потерять, потому что каждый только и ждал минуты, чтобы принести его в жертву непрерывному митингу, бурлящему во всех залах думского дворца и перед его зданием на улице.

Победа была уже позади. Она оказалась легкой и мгновенной, и оттого люди испытывали будто некоторую досаду: вот силища-то какая у народа против старого режима, а самого режима-то уже и нет!..

Красные знамена всяческих размеров мирно отставлены были к дворцовой решетке. Их было так много, что они почти наглухо заслонили собой толпу людей, сгрудившуюся перед дворцом. А толпа рвалась, тянулась внутрь, в здание Таврического - к трибунам, чтобы оставить там горячее, расплавленное восторгом и страстью свое слово во славу победившей революции (в эти дни Петроград стал городом неудержимых ораторов), в коридоры, залы и комнаты дворца - чтобы увидеть рожденных революцией новых правителей страны, депутатов Думы и рабочего Совета, услышать из их уст вести о всей стране, о России, о фронте: не грозит ли опасность?., кого надо еще арестовать?., что будет теперь с войной?., не убежит ли царь Николашка?.. почему не объявляют сразу республику?

В белом зале дворца заседает Совет. Гуськом, в затылок друг другу, стоит нетерпеливо у трибуны очередь ораторов.

- Ходоков вперед пускать!.. Ходоков!

Их шлют русские деревни и русские окопы.

Разбитного говоруна-ярославца наградили веселым смехом и рукоплесканиями. Он прищелкивал пальцами и до тех пор не сходил с трибуны, - ухмыляясь, переживая свой успех, - пока стоявший позади него какой-то другой солдат не стащил его сварливо вниз:

- Ты, браток, все байки поешь, а тут настоящее дело есть... Товарищи! Господа депутаты! - показал он им свое мертвенно-бледное, шишколобое, худое лицо, с желтым лихорадочным блеском озлобленных глаз.- Ежели кто только не знает нашу жизнь, как наша матушка-пехота страдает, то пусть приедет и посмотрит, как мы живем, и спросит нас, какие наши дела. Мы ведь только считаемся за солдат, но мы уже без ног и без спины. Мне, к примеру ежели сказать, двадцать седьмой год, но я не стою шестидесятилетнего деда... Тыловые господа депутаты хотят вести войну, но им вести войну можно и надежно, как они не видели горя, какое мы на позиции отхлебали... Ну хорошо, мы пойдем еще кровь проливать, опять миллионы положим нового войска, еще поделаем тысячи сирот, - ну, какую пользу от того мы можем достать России? ...У нас земли и так много, богатства хватит. За богатством в Германию не пойдем, я думаю... Помещиков кончать надо, полицию на фронт - вот что требуют единогласно солдаты у нас!.. Мы очень рады все свободе, но шибко ужасно умирать при таких открытых дверях в России, как теперь есть. Вы сами понимаете, как каждому мало-мальскому солдатику охота посмотреть на светлую теперешнюю жизнь. Какого же черта сгнить навозом в окопах?!

Может быть, этого самого шишколобого русского солдата, мучительно ненавидевшего смерть и помещиков, довелось, стоя у дверей, услышать депутату Думы Шульгину... Он выскочил п коридор, с ожесточением расталкивая толпу, пробрался к своим думским соратникам, забившимся в угловые комнаты дворца. У всех лица были тревожные*.

*(М. Козаков. Крушение империи, т. 2. М., "Известия", 1963, стр. 294 - 297.)

Вопрос. Какие требования выдвигали представители народа и как на это реагировали лидеры господствовавших классов?

Знаменательный приказ в истории русской армии

Соколов постучал по чернильнице.

- Приступаем, товарищи! Работа секции предстоит огромная, товарищи: охватить все стороны солдатской жизни, заложить основы новой - народной - армии, в соответствии с новым, свободным строем...

Приказ надо отдать по всем войскам.

- Приказ? - поднял глаза на Мартьянова Соколов, и в голосе прорвались скрипучие нотки. - Круто берете, товарищ Мартьянов. С момента переворота, с победою революции, Россия стала доподлинно правовым государством. На каком законном основании Совет депутатов будет отдавать приказы по армии?

- А кому еще отдавать, если не Совету? - вспылил Мартьянов.- Кому солдат подчиняться должен? Князьям и Родзянкам, что ль...

- Правильно!- дружно подхватили солдаты.- Пишите, товарищ Соколов. Вы ж так и обещали, когда сюда шли: мы будем говорить, а вы записывать. Пишите: приказ № 1, чтобы с приказами военного начальства не путать. У нас свой счет будет.

Соколов подвинул лист бумаги. Ресницы помаргивали: он напряженно и торопливо соображал. Но депутаты, нетерпеливо теснясь, уже налегали на стол так, что трещали толстые его дубовые ножки.

- Приказ № 1, - продиктовал Мартьянов, следя за рукой Соколова, медленно макнувшего в чернила перо. - О солдатских правах, солдатском устройстве и воле. В первый пункт: "Воинские части подчиняются Совету Рабочих и Солдатских Депутатов".

Соколов положил перо.

- Товарищи...

Но на плечо ему легла крепкая рука Маркова.

- Насчет оружия отметь: чтобы винтовки, пулеметы, броневики и прочее находились в солдатском распоряжении и офицеры к ним доступа не имели. Это пиши во-вторых.

- В-третьих...

Маркова перебили со всех сторон голоса, вперебой:

- Отдание чести отменить... А то по улице не пройдешь.

- Чтоб на "ты" не говорили...

- Офицерство чтоб выборное было... Соколов поднял обе руки.

- Товарищи!.. По порядку. Каждый же пункт надо обсудить. Вот хотя бы насчет выборности... Это же невозможное дело! Вы что хотите: весь офицерский корпус развалить?

- Развалить, именно! - радостно подтвердил Марков.-

Туда ему и дорога.

- Двадцать седьмого с нами хотя б один офицер вышел? А их в городе - тысячи... Все попрятались. Либо с Хабаловым были. Только из фронтовых кое-кто, отпускников... Да и те прапоры ж...

- Все-таки погодите, товарищи. Давайте в порядке. Прежде всего - организационный вопрос: как устроить полковое и ротное управление. Потом, так сказать, декларацию прав. Вносите предложения, но помнить надо, товарищи, что речь идет о воинских частях. Армия - особое учреждение... Вот, например, товарищ Мартьянов говорил о подчинении Совету. Тут надо обязательно оговорить...

- Знаем мы... "оговорки"! - перебил Мартьянов. - Начнут оговаривать - от сути самой ничего не останется. Нет, товарищ Соколов, по этому делу солдат себя стричь не даст. Не за тем за винтовки брались.

Иван оглянулся на стол, на согнутую Соколовскую спину. Марков стоял рядом и диктовал, подкрепляя рукою слова:

- "Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, броневики и прочее, должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям".

- Серьезный мужик, - одобрительно кивнул Иван. - К нам, между прочим, в партию сразу после восстания записался. Кончают, похоже, приказ. Что-то все распрямляться стали.

Приказ кончили, действительно. На солдатских лицах шире и шире расплывалась улыбка, и Мартьянов, веселыми глазами оглядывая товарищей, пристукнул значительно ладонью по столу:

- Кажется, все: о выборных комитетах в частях - есть, о делегатах в Совет, о подчинении Совету - есть, об оружии, об уравнении в правах с прочими гражданами, об отмене офицерского титулирования, обращении на "ты", становлении во фронт - есть. Теперь пишите, как по воинскому уставу полагается: "Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.

Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов".

Соколов встал, собирая исчерканные листки:

- Ну, товарищи... позвольте вас поздравить: в истории русской армии вы открываете историческим приказом этим новую страницу: конец царской армии - начало армии народной. Завтра приказ будет распубликован: через несколько минут мы утвердим его на заседании Исполкома*.

*(С. Мстиславский. Накануне, стр. 163 - 166.)

Вопрос. Какое значение для русской армии имел приказ №1 Петроградского Совета?

Советский писатель Н. Тихонов в очерке "Апрельский вечер" описывает приезд В. И. Ленина в Россию в апреле 1917 г. и восторженную встречу его трудящимися Петрограда.

Чудо апрельского вечера

В двенадцатом часу где-то темноту прорвал гудок, оркестры заиграли все сразу. Был слышен шум и свист подошедшего поезда. Клубы дыма вырвались из-за вокзала. Площадь то замирала до почти полной тишины, то снова начинала наполняться гулом многих голосов.

- Идет! Идет! - раздалось откуда-то от вокзала, но, даже вытянув голову, Анатолий не мог ничего увидеть, кроме группы людей, которая вышла из вокзала и сразу утонула в народной волне. Но площадь, ярко освещенная прожекторами и факелами, осененная знаменами и плакатами, гремела "ура" и под гром оркестров кричала: "Ленин! Ленин! Привет Ленину! Да здравствует революция!"

Как-то вдруг, точно по невидимому сигналу, все стихло, и Анатолий не видел, как Ленин вышел из вокзала на площадь, но когда он поднялся на броневик, он стал отчетливо виден всем, кто был близко. Ленин был в демисезонном пальто и сером костюме. Он стоял на броневике и, вытянув руку к народу, громко говорил, но только отдельные фразы можно было слышать, хотя слушали внимательно, затаив дыхание. Постепенно из отрывочных фраз складывалось нечто, что доходило до сердец слушавших, и совсем отчетливо услышал Анатолий, какой бросил, как факел, последнюю фразу: "Да здравствует социалистическая революция!"

С народом творилось нечто поразительное. Как будто кто-то вдохнул в него волну такой энергии, что теперь-то уж нельзя стоять спокойно. Теперь надо двигаться, теперь надо идти вперед. И невиданное шествие действительно двинулось,

Вся площадь как бы повернулась в одну сторону, и, провожаемый криками и шумом двигающихся тысяч, Ленин еще некоторое время виднелся на броневике, который уже тронулся в путь, но потом сошел с него и, чего Анатолий тогда не знал, сел рядом с водителем, и броневик направился к Финляндскому переулку.

В большой суматохе перестроения машин и колонн Анатолию удалось перескочить с выступа на грузовик и втесниться в стоявшую на грузовике толпу, уже ни на что не обращавшую внимания, кроме как на броневик, который шел впереди.

Теперь начался второй поражающий акт исторической эпопеи этого вечера. Этот удивительный путь входил в глаза отдельными картинами небывалого шествия. Впереди медленно двигался броневик. За ним, уходя в темноту, виднелись несчетные головы, знамена, штыки, броневики, факелы.

Не было конца этому потоку, который останавливался на несколько минут, когда останавливался передовой броневик, и Ленин, стоя на подножке, держась за открытую дверь или выходя на улицу, выступал с краткой речью или просто говорил слова приветствия. Открывались окна в домах. Удивленные люди высовывались из окон, прохожие останавливались, пораженные зрелищем.

При появлении Ленина из всех колонн снова гремели приветствия, в воздух кидали шапки и кепки, подымали винтовки, и в ответ идущим сверкали штыки поднятых винтовок у солдат, стоявших по пути вдоль улиц.

Анатолий был потрясен всем виденным. Ночь, а была уже ночь, преобразила лица. Он с захватывающим дух интересом смотрел на этих людей, живших в одном с ним городе, но он никогда не видел таких лиц.

Из тьмы выступали освещенные прожекторами, факелами, фонарями незабываемые лица, на которых можно было прочесть отважную уверенность, беспощадность к врагам революции, восторг, суровую нежность людей, охраняющих самое для них дорогое.

Во всем этом шествии, в поступи многих тысяч, в тяжелом шуме их ног, в говоре, напоминавшем шум большого встревоженного леса, в песнях, которые вспыхивали, подобно тем "факелам, что освещали идущих, было нечто от эпических времен, когда слово "народ" не требует уточнений.

Одно дыхание, одна мысль, одно чувство владели этой массой, двигавшейся через город с восторженной и угрожающей медленностью. Кому же угрожала эта масса, прожигая огнями ночь и сверкая оружием?

Она угрожала тем силам, которые прятались в окружающей темноте, злобно всматриваясь в неповторимое шествие, и готовились, подсчитав свои возможности, завтра же броситься, чтобы остановить, отбросить, разгромить этих людей, так уверенно идущих вперед, в будущее.

В этих людях жила радость, потому что начало новых дней уже было рядом с ними, в них. Революция должна была подняться на высшую ступень, а тревожное волнение росло, потому что было ясно: понадобятся новые жертвы, новые, решающие бои, когда кровь обагрит улицы старого города на Неве.

Это шествие было таким красочным, таким впечатляющим еще потому, что в нем соединялись все те, кто давно, еще с юности, встал под знамена революции, кто шел за Лениным, кто завтра будет драться за Октябрьскую революцию на всех фронтах, кто начнет строительство небывалого в мире рабоче-крестьянского государства, кто кинет вызов всему старому миру и понесет пламя победных знамен до границ старой империи*.

*("Рассказы и очерки о В. И. Ленине". М., "Художественная литература", 1967, стр. 293 - 296.)

Литература к теме

А. Н. Толстой. Хождение по мукам. Сестры. М., Гослитиздат, 1958.

М. А. Шолохов. Тихий Дон, кн. 1 и 2. Гослитиздат, 1960.

М. Э. Козаков. Крушение империи. Роман в четырех частях. М., Гослитиздат, 1962.

С. Д. Мстиславский. Накануне. 1917 год. М., "Советская Россия", 1958,

A. Н. Васильев. Семнадцатый. Третья книга повести "Смело, товарищи, в ногу". М., Детгиз, 1958.

"Вечно живой". В. И. Ленин в художественной литературе, Лениздат, 1960.

"Рассказы о Ленине". Сборник воспоминаний. М., Детгиз, 1960. "Коммунисты". Сборник. М., Госполитиздат, 1958.

B. Астров. Огни впереди. М., "Советский писатель", 1967.

Н. Бирюков. На крутых перевалах. Кн. I, II (Первый гром. Вихри враждебные). Симферополь, 1965.

C. Г. Струмилин. Из пережитого. 1897 - 1917 годы. М., Гослитиздат, 1957.

В. П. Катаев. Волны Черного моря, тт. 1 - 2. М., Детгиз, 1962. М. Слонимский. Лавровы. М. - Л., "Художественная литература", 1964.

Н. С. Тихонов. Стихотворения. М., 1958.

Б. Д. Четвериков. Утро. Л., 1964.

А. Е. Явич. Жизнь и подвиг Родиона Аникеева. Роман. М., "Советский писатель", 1965.

А. К. Югов. Шатровы. "Московский рабочий", 1967.