Библиотека
Ссылки
О сайте






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава вторая. Юность

 Сотвориша вече на посадника Дмитра
 и на братью его. Не хочим у себя держат
 детей Дмитровых...

Новгородская летопись.

1

Отрочество быстрокрыло... Промчится, как беспечный сон, и лишь оставит в прихотливой памяти случайные вихорьки воспоминаний.

Пять лет у Тимофея с Лаврентием пробежали, как пять месяцев, и уже осталось где-то позади отрочество, появились совсем иные заботы, интересы, и то, чем волновался Господин Великий Новгород, теперь волновало их, было их жизнью.

И когда суздальский князь Всеволод Юрьевич прислал в Новгород мужа Лазаря, приказав ему вместе со ставленниками своими Мирошкиничами убить на вечевой площади ослушника Олексу Сбыславича, когда забурлило вече, и, припомнив все обиды, бросилось к Миропжину двору жечь лиходеев, - вместе со всеми бежали Тимофей с Лаврентием, кричали:

- На поток Вееволодовых подручников!

- Жги грабителей!

Бежали Тимофей и Лаврентий вместе со всеми и к Георгиевскому монастырю - выкапывать мертвого Дмитра Мирошкинича, чтобы бросить в Волхов прах изменника, которого посадником сделал все тот же Всеволод, отняв посадничество у Михалки.

Бежали и кричали со всеми:

- Не хотим детей Дмитровых посадниками!

- Тати они и мздоимщики!

- Вече попирают!

Конечно, ни Тимофей, ни Лаврентий не знали и не могли знать, что Незда и бояре, не желающие подчиниться Всеволоду, подливали масло в огонь, раздували недовольство. После этого посадником был избран Незда, и ему перепали при разгроме двора Мирошки многие долговые расписки того.

Да, время шло в новых заботах...

Тимофей очень вытянулся, но был худ, и под рубахой проступали острые лопатки. На лице его с впалыми щеками, резко очерченным подбородком, широкими, сухими, словно от неутоленной жажды, губами полыхали огромные, строгие глаза. Речь стала быстрой, движения порывисты, а весь он еще нескладнее.

Лаврентий же, напротив, более прежнего раздобрел, оплыл, как свеча, у него появились два подбородка, уступами сбегающие к жирной шее, пухлые пальцы рук словно кто-то перевязал нитками, а мутноватые глаза едва виднелись. Как и прежде, при ходьбе у него терлись щиколотки ног, в бёдрах был он много шире, чем в плечах, как и прежде, любил покушать и особенно - поспать.


- Вот ладно кто-то придумал, что можно поспать,- сказал он однажды Тимофею, наскребывая лоснящиеся щеки, покрытые скудной рыжеватой растительностью. - Хорошо, что не лошади мы и спим не стоя...

Тимофею противными показались подобные рассуждения, и он подумал с возмущением: "Борову подстать так мыслить. Не дам я те спать без меры - ни лежа, ни стоя!"

Лаврентий обучался дома - приходил к нему грамотник из монахов. Учился неохотно, под нажимом, готовый каждую минуту улизнуть от мучителя.

Тимофей же нежданно обрел пестун а-учителя в лице пожилого кузнеца Авраама. Кузница его стояла в стороне от жилой клети, на Роэваже - улице Нерезского конца, у земляного вала.

Были в Новгороде кузнецы: замочники", секирники, гвоздочники, скобочники... Авраам же умел делать не только секиры, гвозди, скобы, но и самые тонкие работы: косы, ножи с узорчатыми лезвиями, а в часы отдыха, "для души", мастерил хитрые пружинные замки с медным рисунком.

Был Авраам широкоплеч, на темную гриву его волос, стянутых ремешком по высокому челу, легла широкая седая прядь. Седые же нити в густой бороде выдавали возраст, не ладились с молодыми приметливыми глазами, с живой умной хитринкой в них.

Авраам сам о себе говорил, что у него не однажды были "рога в торгу" и что жизнь без разбора "била его мордой о земь".

И впрямь, жизнь не щадила его - пережил и перевидал он столько, что на десятерых хватило бы.

Сын молотобойца, ходил в юности Авраам с ватагой на край Новгородской земли, но, кроме своих отмороженных ног, ничего оттуда не принёс. Раненный в бою под Киевом, был подобран монахом, и, пока отлеживался - раны на груди заживали медленно, - обучал его монах грамоте, латыни и греческому.

Позже нанимался вёсельником (Вёсельник - гребец) на ближних и" дальних реках, работал камнетесом и подручным кузнеца.

Где бы ни был Авраам, тянуло его к людям: понять, чем живут, как мыслят, чего ждут?

И сколько чужого горя он подсмотрел - о том мог бы месяцы рассказывать!

Особенно любил он мастеров-умельцев, чьи золотые руки создавали все на земле - от железной скобы до дворцов. Умельцы и обучили его тайнам кузнечного дела. Да опять швырнула проклятущая судьбина нивесть куда. Напали норманнские пираты, захватили его в плен. Проданный ими в рабство, работал в кандалах на италийских талерах. Бежал, скитался у греков и немало еще изрысил чужих земель, узнал чужих языков и обычаев, прежде чем удалось ему добраться до родных пределов.

Тридцати лет женился Авраам на дочери новгородского плотника Пантелея Пасынкова. Жена вскоре умерла, оставив ему двойню. Своими силами поднял он сыновей, но несколько лет тому назад они погибли в бою с крестоносцами, защищая землю эстов у Оденпэ (Оденпэ - Медвежья Голова (эстонская крепость)). Незда ограбил Авраама: дал ему денег взаймы под огромный процент и позже за бесценок скупил его товары.

Но ничто не сломило Авраама, он оставался веселым, общительным, умел выпить с друзьями на пирушке-братчине, не скупясь, вносил в казну артели последнее, что у него было.

Как-то принес он отцу Тимофея в починку СБОИ сапоги. Были они из конской кожи, с высоким железным подбором и множеством гвоздей по всей подошве. Отец Тимофея, поглядев на отвалившуюся подошву, хмыкнул:

- Не поймешь: кузнец громыхалы сии делал или наш брат?

Авраам усмехнулся:

- Кто бы ни делал, а верно послужили...

Здесь-то и приметил Авраам Тимофея. Юноша резал кожу у окна. Он понравился Аврааму своей сдержанностью, почтительностью. Кузнец зазвал его к себе.

Жил Авраам бедно, с сестрой, старше его лет на десять, племянником и матерью - древней старухой. Отец его давно умер.

Тимофей, придя в гости к Аврааму, застенчиво отмалчивался, но жадно слушал его рассказы о дальних народах и странах, о чудных обычаях.

Каждый вечер повадился Тимофей приходить к кузнецу. Совсем незаметно для себя Авраам так прирос душой к этому молчаливому юноше, как можно прирасти только к сыну, и ему захотелось обучить Тимофея грамоте.

- Азбука - к мудрости ступенька, - говорил он Тимофею, показывая буквы.

Писать Авраам учил не на византийском дорогом пергаменте-пусть пишут на нем толстосумы, - а на кусках бересты (Береста - березовая кора). В фартуке, с засученными рукавами, кузнец присаживался к пеньку-столу. Вспотев от усердия, помогая себе языком и неловко держа в огромных прокопченных пальцах заостренную палочку, он процарапывал на коре буквы.

Потом читали. Сначала часослов, псалтырь, затем евангелие. Тимофей самозабвенно полюбил эти часы чтения и разговоров о прочитанном.

- Может, в нашем Новгороде потому и людей грамотных боле и летописание уже два столетия, - приподняв от книги гривастую голову, вслух размышлял Авраам, - что свободнее у нас дышится, чем в других городах? У нас простой людин к грамоте тянется, а в иных странах короли замест подписи крест ставят. Народ новгородский вольнолюбивый: не по нраву тысяцкий, аль посадник -в Волхов его с моста, давай другого!

- Людям всегда надо правду в глаза говорить! - страстно восклицал Тимофей, похрустывая нервными худыми пальцами, - сперва тяжко будет тому, кто сие делает, зато потом всем станет легче...

- Так-то оно, дружок, так, - соглашался Авраам, - правдивое слово не стрела, а к сердцу льнет... Да ведь и очи-то колет... А богатеи, ой как очи свои берегут...

Истинным праздником для них стал вечерний час. вербного воскресенья, когда Авраам зазвал к себе прохожего монаха и тот начал по памяти читать "Слово о полку Игореве", услышанное им недавно в Киеве.

Когда монах произнес: "Солнце светит на небе, - Игорь-князь в русской земле!" - Авраам, побледнев от волнения, сказал хрипло:

- Истинно так... По отчине и кости плачут... Лишь ступил я вновь на землю русскую - помыслил: "Ноне и умереть не страшно - дома".

Они умолкли, и каждый по-своему думал об этой великой силе, что властно подчиняет себе...

2

Тимофей возвращался от Авраама вечером. В подмерзших лужицах отсвечивали далекие звезды. Воздух был по-весеннему чист, и от Волхова шел колкий освежающий холодок. Хрустели тонкие льдинки под ногами и, казалось, в лад с ними звенело сердце от только что испытанного счастья.

Думалось: "Вот бы написать Слово о Новгороде, о Волхове величавом, что скоро покатит неторопливые волны свои мимо лесов, мимо древних селений..."

Луна проложила по реке широкий серебряный мост. Было светло, как днем. Впереди Тимофея, дробно, словно козочка, постукивая каблучками по деревянному настилу, шла девушка в шубке из алого бархата, подбитого мехом, в шапочке-столбунше, из-под которой свешивались косы с красными лентами. Рядом с девушкой плыла, раскачиваясь, полная пожилая женщина. Тимофей слышал, как она сказала с опаской:

- Пойдем поскорее, Оленька, боязно!

- Да ну, тетя, чего бояться, - громко, не для тетки, ответила девушка приятным грудным голосом.

И эта Оленька тоже была в "Слове" о Волхове, о Новгороде, о луне, заливающей землю светом, о нем - неуклюжем, некрасивом, пусть никому не нужном и все же счастливом Тимофее.

Они уже миновали на Великой улице двор с высоким жердяным оплотом, за которым глухо рычали спущенные на ночь с цепей собаки, когда откуда-то вынырнули подгулявшие парни. Один из них - плюгавенький, вертлявый-подскочил к девушке, хихикая, попытался обнять ее:

- И-эх, зазноба новгороцка!

Кровь прихлынула к лицу Тимофея, не помня себя от гаев а, он бросился на обидчика, но его сразу оглушили кистенем (Кистень - гиря на цепи), сбили с ног, стали топтать сапогами.

- Помогите, люди добрые, помогите! - закричала

тетка Ольги, прикрывая собой дрожавшую от испуга девушку.

В дальнем конце Козьмодемьянской улицы послышался торопливый бег, кто-то спешил на помощь. Налетчики трусливо разбежались, оставив Тимофея на промерзшей земле. Тетка Ольги склонилась над ним. Лицо его было бледно, окровавлено. Ольга, всхлипывая, пробила ледок подмерзшей лужицы, смочила платок и подала его. Жен" щина стала обтирать лицо Тимофея.

В это время к ним подоспел спугнувший налетчиков немного хмельной молодой грузчик Кулотка - гроза Новгорода и главный озорник его. Богатырского роста, с мускулами, которыми, казалось, до отказа набит был его небрежно распахнутый кожух, Кулотка вопрошающе поглядел на женщин. Узнав, в чем дело, легко, как ребенка, поднял на руки все еще не очнувшегося Тимофея, спросил усмехнувшись:

- Куда нести-то храбра?

- Да отнеси, добрый человек, к нам, куда ж его такого, - решила тетка.

- Тощенький, а смелый, - робко поглядела на нее Ольга и вздохнула.

3

После этого случая Тимофей, поправившись, заходил иногда к новым своим знакомым в семью весовщика Мячина. У Ольги были еще четыре сестры, все старше ее в все незамужние. Мать умерла при родах Ольги, и девочку баловали в семье.

Невысокая, со вздернутым носиком, с ямочками, играющими на щеках, на локтях, с голубыми спокойно-лукавыми глазами, была она "себе на уме", тихоией, от которой жди неожиданности. К Тимофею относилась по-разному: то становилась строгой и важной, то шалила: незаметно набивала карманы Тимофея пищиками или предлагала кататься на качелях, и, делая вид, что падает, взвизгивала так, что у Тимофея обрывалось сердце. Она умела взглянуть как-то по-особому: волнующе-доверчиво, словно зовя и убегая. И в этом мгновенном ласково-обжигающем взгляде снизу вверх были и обещание, и лукавство, и робость, будто застигли ее врасплох... Улыбка вспыхивала застенчиво, радостно, словно Ольга и не верила и надеялась на возможное счастье.

Ольга
Ольга

Ольге приятна была оцепенелость Тимофея в ее присутствии, и она любила смущать его еще более. Невинно распахнув глава, приблизит их к Тимофею и доверчиво просит, предостерегая:

- Да ты погляди, погляди лучше! Очи-то у меня разноцветные!

Он бормотал, ошалело отворачивая голову, краснея до слез:

- Да ну там...

Но всё-таки глядел.

И правда - один глаз у нее темнее другого, "почти синий. Но и это нравилось ему, как и все в Ольге.

А она, довольная его смятеньем, тихо смеялась. И смех у нее был какой-то особенный, воркующий, будто щекочут ее, а она лениво увертывается.

Ольга сразу почувствовала свою власть над Тимофеем и гордилась, что вот такого, не похожего на всех, сделала ручным, привязала к себе покорной тенью. Но стоило ей не видеть Тимофея несколько дней, как она не только не скучала по нем, но даже переставала и вспоминать, и улыбкой "себе ва уме" поддразнивала уже других соседских воздыхалыциков.

Как-то Тимофей зашел к Мячиным с Лаврентием, и ему очень не понравилось, что Лаврентий, при виде Ольги, прищурил сразу замаслившиеся глаза, облизнулся,. только что не замурлыкал, с ужимками стал обхаживать ее.

"Вон ты какой, бабий прихвоствик!" - сердито подумал Тимофей. Он решил было не приходить больше сюда с Лаврентием, да устыдился этой мысли и виновата улыбнулся другу.

предыдущая главасодержаниеследующая глава





Пользовательский поиск




© Ist-Obr.ru 2001-2018
При копировании материалов проекта обязательно ставить активную ссылку на страницу источник:
http://ist-obr.ru/ "Исторические образы в художественной литературе"


Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь