Глава шестая. Дружба с Кулоткой

 В то же время пошли из Новгорода в Югру.

Новгородская летопись.

1

С отрочества любил Тимофей, забравшись в лесную чащу, слушать переклик птиц, шум деревьев или, лежа на поляне, глядеть, как в поднебесье спешат друг за дружкой тучи-странницы, будто знают край, где живется лучше, и боятся не поспеть туда.

А сейчас все это заменил Тимофею мир книг и рукописей. Он вошел в самую гущу его, и обступили Тимофея герои, чужие жизни, и уже не листья деревьев шелестели, а звучали человеческие голоса, и не тучи проносились над ним, а столетья и государства, и открылись новые, невиданные просторы, и не было им конца, не было предела восхожденью.

Получив от Авраама первоначальные знания греческого и латинского языков, Тимофей сам довольно быстро научился читать на этих языках, разговаривал на них со знакомыми (писцами из мастерской владыки и теперь дни напролет просиживал над мрачной "Хроникой" византийского монаха Георгия Амартола, вновь переживал вместе с Иосифом Флавием историю разорения Иерусалима, восхищался подвигами Александра Македонского...

Его взволновали слова: "Ум без книг, аки птица спешена. Яко ж она взлетети не может, тако жде и ум не o домыслится совершена разума без книг" (Из сборника XII века - "Пчела").

Он надолго задумывался, прочитав в Шестодневе Иоанна:

"В растениях найдешь признаки, похожие на человеческую юность и старость: одни деревья, будучи срезаны, прозябают вновь, а срубленные и обожженные сосны превращались, заметим, в дубы..."

Что хотел внушить этой странной мыслью Иоанн?

Способность человека к стойкости? Ведь рядом со сказочным вымыслом Шеетоднева о птице-фениксе, возрождающейся из огня, о льве, что, дунув в ноздри мертворожденному львенку, дает ему жизнь, - есть и мудрость.

В этом всем надо разобраться, отшелушить золотые зерна, и тогда засияют чудесные открытия, такие, как слова Иоанна: "В некоторых деревьях естественный порок исправляется заботами садовника..."

Бежали недели и месяцы, и с каждой прочитанной книгой Тимофей словно бы взрослел, становился сильнее, поднимался на какую-то новую ступеньку, с которой яснее было видно и дальнее и ближнее.

Он редко бывал в городе, и лишь однажды встретил 8а это время на улице Ольгу. Она потупилась, опросила:

- Что ж не приходишь? Отец спрашивал...

Тимофей пробормотал что-то несвязное, не мог же признаться, что боялся ее, боялся чувства своего, хотел приглушить его временем и разлукой, да плохо ему это удавалось.

Й Ольга не оказала ему, как недавно шла по взгорью позади двух щитников, и один другому говорил с гордостью:

- Тимошка-то наш, с Холопьей улицы, дельник, многим разумом украшен...

И другой ответил:

- Новгородец!

Она вспыхнула, будто это ее похвалили, подумала: "Любят его в городе, хоть и млад".

... Свободные часы проводил Тимофей чаще всего с Кулоткой, и они, к удивлению многих, очень сдружились. Правда, у Кулотки была еще своя уличная ватага, верные дружки Васька Черт, Игнат Лихой, Потап Баран, близнецы Прокша и Павша, у которых лица одинаково обрызганы веснушками, - сказывали потому, что разорили они когда-то ласточкино гнездо.

Но больше, чем ко всем, привязался Кулотка к Тимофею, ходил за ним добровольным охранителем, любил слушать его рассказы, и в такие часы становился покорным и тихим. При всей бесшабашности Кулотки душа у него была незлобивая, открытая.

Охотник пображничать, выпить стоялого меда, по-куралесить, Кулотка умел, как никто другой, проявить широту новгородской натуры, умел не только ломать ребра, но и самоотверженно защищать квёлых.

Была у Кулотки одна смешная слабость: любил он, невзирая на бедность свою, щеголять кушаками. Каких у него их только не набралось! Белые и червчатые, вишневые и сизые, дымчатые и сливные... Надевая новый кушак, он говорил иной раз, усмехаясь: "Рожей подгулял, так кушаком возьму..."

Кулотка охотно принимал участие в воинских играх, когда метали копье в круг на земле, стреляли из лука в войлочные цели, скакали верхом на коне. Но особенно любил он "игрушки" - кулачные бои на масленицу. В драках этих "сам на сам" и "один на стену" был Кулотка непобедим, лучше всех умел давать подрыльник, сваливающий с ног. Лишь однажды кто-то расплющил ему нос, заложив железную бабку в рукавицу. После этого случая он навсегда остался широконосым и, посмеиваясь, говорил:

- Боле мне никакой кулак не страшен - нанюхался...

2

Тимофей, выйдя со двора Незды, зашагал Славной улицей к берегу. Плыли по реке багряные листья, оделась в желто-лазоревый убор иван-да-марья, суматошились белощекие, в черных шапчонках, лесные гаечки, издали, из осиновых зарослей, доносился приглушенный рев лосей.

Высокое новгородское небо, что, как. и Волхов, непрестанно меняло свой лик - то проплывали в нем легкие облака в ласковых завитках, то беспощадной стеной вырастали зловещие, черные тучи - сейчас было задумчиво-спокойно, и в его сероватой голубизне беспечно плескались стрижи. По реке белой цепочкой плыли (впереди ладьи утицы, казалось, тянули ее за собой против течения.

Тимофей был еще весь во власти радости, пережитой только что от увиденных в "Изборнике" рисунков.

"Вот бы, - думал он, - заглавными буквами сказку передать... М - нарисовать, вроде бы, два молодца в кафтанах рыбу сетями ловят; К - воином с копьем и щитом..."

Тяжелая рука осторожно легла на плечо Тимофея. Он очнулся. Перед ним стоял, широко улыбаясь, Кулотка. На нем красная с белыми ластовками холщовая рубаха, низко перехваченная дымчатым кушаком, старательно заплатанные порты, вправленные в сапоги, иод правым глазом расплылся огромный синяк.

- Эк, наука тя куда мотанула!-добродушно произнес Кулотка, ласково - глядя на друга. - Пошли ко мне, посидим! - И, тряхнув плечами, добавил с сожалением: - Хорош день, да некого бить!

- Тебе б только бить, когда остепенишься? - пожурил Тимофей.

- Когда! плешивые перекудрявеют! - захохотал Кулотка.

Они стали пробираться по Торгу. Теснились друг к другу лавки суконного, мыльного, пушного, серебряного рядов. Торг шумел разноголосо.

- Ягодка-клюква! Ягодка крупна! Девки сбирали, с кочки на кочку скакали! - надрывалась бойкая жонка с корзиной в руках.

- Постричь, (поголшъ, ус поправить, молодцом поставить! - зазывал к себе круглый усатый новгородец, звеня ножницами.

- Эй, дружки, нагревай брюшки, под-дой-ди! - нараспев выкликал возле кружала продавец стоялого меда, сладко жмуря сытые глазки.

В конце Великого ряда, там, где он упирался в мост через Волхов, сидел на земле писец в рваной рубахе, на кусках бересты писал грамоты кому надобно.

Но яснее всего в этом шуме (новгородского Торга проступал голос железа-самый сильный голос города.

Тимофей прислушался к нему: железо гирями падало на весы, пело пружинами хитрых замков, откликалось подковным цоком, глухо ворчало в грудах кольчуг и шеломов, скрежетало напильниками и зубилами, нежно звенело и рокотало, как весенний гром.

Ух, силен, славен Господин Великий Новгород!

Они проходили посередине Торга, и Кулотка мимоходом успевал дать кому-то подножку, вылить, не платя, жбан браги, задрать кафтан молодому боярину. Шел, лихо сдвинув шапку на ухо, развернув плечи, озорно поблескивая глазами, то и дело смачно сплевывая.

- Побережись, квашня, не то черепок до мозгу пробью! - зычно предупреждал он, обивая колпак с зазевавшегося толстяка, и тут же советовал ему через плечо: - Плешь зачеши! Загляделся, как гусь на зарево!

Возле ряда с пирогами молодая, полная жонка с таким маленьким подбородком и лбом, что лицо казалось приплюснутым, бросила сердито вдогонку Кулотке:

- Шатается, непутевый!

Кулотка замедлил шаг, лениво повернул назад, остановившись напротив жонки, стал разглядывать ее с удивлением, словно забавную козявку.

Потом, кивнув в ее сторону головой, сказал Тимофею с наигранным восхищением:

- Красава! В окно глянет - конь прянет, на двор выйдет - собаки три дня брешут.

Жонка, свирепо сверкнув глазами, уперлась кулаками в пышные бока и приготовилась принять бой, "о Тимофей решительно потащил друга за рукав.

- Ну к чему те, задирщику, глумление такое? - говорил он, когда воинственная жонка уже осталась позади. - Почто срамословишь?

- Скучно, - с каким-то необычным надрывом вдруг призвался Кулотка и остановился. - Душа мятется! - Он грубо выругался.

Тимофей внимательно посмотрел на друга. Скрывая лукавую улыбку, сказал:

- Вспамятовал я: в Чввсхом государстве, близ града Праги, один злоклянущийся, любитель срамные словеса кидать, обращен судом божьим во пса черного, мохнатого... Лишь голова человечья осталась.

Кулотка усмехнулся, почесал кудлатый затылок:

- Боюсь - и голова у меня собачья станет!..

Они подходили к Кулоткиной избе. Тимофей рад был, что отвлек друга от мрачных мыслей, хотел сказать что-нибудь утешительное, душевное, но, не найдя нужных слов, вдруг предложил, легонько толкнув Кулотку в бок:

- Давай, кто кого перетянет? Кулотка ухмыльнулся:

- Спробуй!

Они стали боком, уперлись друг в друга ступнями правых ног и, сцепившись правыми руками, силились стянуть один другого с места.

Кулотка пыхтел. Оказывается, этого Тимонжу-тонкие ножки не так-то легко было сдвинуть. Тимофей увертывался, делал обманные движения и, наконец, неожиданно резким выпадом вперед одзинул Кулотку, сам оставаясь на месте.

- Удалось картавому крякнуть! - недовольно пробурчал Кулотка.

Тимофей расхохотался, шлепнул друга по спине: - Это тебе не кулаком ширять! - и прокукарекал победно кочетом, вытягивая тонкую крепкую шею.

Получасом позже они сидели на высоком крыльце избы. Все та же бочка с водой стояла у стены; забор, с которого когда-то прыгал Тимофей на крышу, теперь. покосился и стал вроде бы ниже. Возле дороги белели кисти "пастушьей сумки", мальчишки играли в чижика - большой палкой подбивали меньшую. Кулотка опять стал угрюмым.

- Скучно! - повторил он и с ненавистью поглядел и на эту бочку, и на этот забор. - Нет простора мне... Тянет в дальние страны.

Не однажды в последнее время мерещились ему опасные края, богатые бобром и куницей, нехоженые охотничьи тропы. Во снах видел, как пробирается с ватагой ушкуйников за Онегу, минуя мшистые болота и ледяные озера. Ждали его в полуночной стране у Моря Сумрака (Море Сумрака - Ледовитый океан) соболя и горностаи. Только добраться до них - и привезет домой богатую добычу, и женится на крохотке своей Настасье, освободится от вечно полуголодной жизни.

А тут стал Незда собирать дружину ушкуйников (Ушкуйники - участники похода на лодках-ушкуях) - идти на Ютру: выкатил на улицу возле своего дома бочки с брагой, начал в долг продавать шеломы и мечи, снарядил ладьи. "Привезете меха, - говорил он, - долг вернете, за подмогу каждую третью шкурку мне отдадите, остальное куплю, не скупясь".

Кулотка с помощью Авраама сделал себе меч (доспехи, когда возвратились из похода, бояре отобрали), набил зипун железками, продал наградную (гривенку и на вырученные деньги купил лук со стрелами. Отец подарил ему свой деревянный, окованный железом щит, хранивший метины еще половецких стрел. Мать поплакала было, да потом смирилась - все едино не удержишь. Надев на себя доспехи, Кулотка предстал перед Нездой. Тот оглядел его прищуренными глазами, усмехнулся:

- Слыхал, битливый (Битливый - драчливый) ты! Нам такие молодцы надобны.

Про себя подумал: "Уедут, в городе спокойней станет".

Сейчас, рассказав другу обо всех своих приготовлениях, Кулотка нетерпеливо ждал, что ответит тот.

- Застоялся я... Размяться б, силу опробовать, - виновато добавил Кулотка.

Тимофей добро посмотрел на друга. Лицо его было обветрено, загорело, и только у верхней губы, в оамом уголке, белело пятнышко - можно было -подумать: прилип в этом месте листок и солнце не проникло через него.

И полные губы, и это пятнышко придавали его лицу выражение детской наивности, которое никак ее вязалось с богатырской фигурой.

- Только не лезь на рожон, - попросил Тимофей и неожиданно мечтательно добавил: - Вот бы и тех людей, дальних, грамоте обучить!

- Да тебе-то от этого что? - удивился Кулотка.

- Ты не обижайся, - Тимофей одной рукой притянул его к себе, - мыслю: неграмотный, что незрячий - глядит, а не видит...

Догорел вечер, казалось, красное небо нещадно сек синий ливень. В чуть подернутом рябью синевато-розовом Волхове покойно отражались стены Детинца, купола собора...

"Тиха вода, да от нее потоп живет", - вспомнил Тимофей слова Авраама, что произнес тот недавно с угрозой в голосе, видя, как по улице идут, покорно звеня оковами, боярские должники. Тимофей еще подумал тогда: "Какой потоп?", но вопроса задавать не стал.

А сейчас вдруг понял, о чем говорил учитель, и сердце тревожно сжалось.