Глава одиннадцатая. Кулотка в землях Югры

 И бысть им тяжек путь той.

Из летописи

Девять ушкуй отплыло из Новгорода, держа путь на северо-восток, в край непуганых птиц, некошеных трав, неловленого зверя.

Многие из этой ватаги в двести человек не впервой отправлялись на повольничество, бывали уже и за Большим камнем (Большой камень - Уральский хребет), и на берегах Студеного моря, и в Самояди, и в Югре (Югра - северо-восточные владения Новгорода), ходили сквозь льды и тундрой, под парусом и на веслах, пробивались на лыжах и нартах, знали, сколько одиноких крестов разбросано по бескрайним северным просторам.

На этот раз, добравшись до Онеги, ватага разделилась. Шесть ушкуй пошли к Терскому берегу (Позже - Мурманское море), а три, возглавляемые угрюмым племянником боярина Милонега - Дробилой, стали пробиваться к Двине и затем спустились по Вычегде в Югорские земли. В этой ватаге и был Кулотка.

Ушкуи под серыми парусами скользили мимо неприветливых берегов, заросших дремучим лесом, мимо гряд оттоков, что стертыми обмылками то выходили из красноватой глины, то скрывались под водой.

У порогов и водопадов ушкуи приходилось, надрываясь, ссаживая плечи, тащить волоком по земле.

Нет, не забавой оказалось стягивать ладьи с мелей, по горло в воде переходить через реки, сутками брести под проливным дождем или задыхаться от комариных туч.

Среди ушкуйников были и смерды, и бегляне-холопы, и боярские сынки, и черный люд - голь да чадь, - и отроки с Вятки, и бесприютные бродят". Многих съеди-няла жажда наживы, и Кулотка, которого манили опасные приключения, открытия неведомых, богатых зверем земель, очень скоро убедился, что все в этом подходе было не так, как он себе представлял.

Очутившись в Югорских землях, ушкуйники стали бесчинствовать. Поймав жителя, они пытали его, а выведав, где становище, налетали, жгли и грабили.

Особенно отличался Дробила. Беспощадный, с налитыми кровью глазами, он исступленно вырезал югорские семьи, охотился за ними, как за зверьем. Югричи прятались в лесах, в ямах, заваленных хворостом, но Дробила каким-то собачьим нюхом находил их там, приставляя нож к горлу, рычал:

- Соболь давай! Соболь! Дань!

На одном становище он, убив женщину, схватил за ноли ее крохотного ребенка, размахнулся, собираясь размозжить ему голову.

Кулотка не выдержал, подбежав к Дробиле, ударом Б тяжелую, обросшую меднокрасной щетиной челюсть повалил его наземь.

Низкорослый круглощекий югор, с глазами, блестящими от слез и пережитого страха, подхватил свое дитя и скрылся с ним в лесу.

Дробила поднялся с земли. Выплевывая зубы, процедил, с ненавистью глядя на Кулотку:

- В Новгороде... сочтемся... Иди из сотни... с югричами... милуйся...

- И пойду, - тяжело дыша и левой рукой сжимая топор за кушаком, сказал Кулотка, готовый отразить любое нападение. Рядом с ним стали еще два ушкуйника - зверобой Косарик и беглый холоп Гришка Сверчок. Гришка, недобро раздувая ноздри маленького носа, уставился предостерегающе на Дробилу. Косарик, нахлобучив свою шапку на узкие темные глаза, предложил весело сотскому:

- Вали своей дорогой!

А когда Дробила со всеми остальными молча пошел дальше, Косарик помрачнел и неуверенно спросил у Гришки и Кулотки:

- Не пропадем, братаны?

Втроем они двинулись назад, домой.

"Не на грабеж ехали, на прииск, - думал Кулотка, бредя за нартой, запряженной белыми оленями с обломанными рогами, - искатели мы, а не тати и убийцы... И не стыдно будет Тимофею рассказать, как добывал себе мех, чтобы возвратиться к Настюшке с добром".

О Насте думал, как о тепле, как о любимом Новгороде, как о том, ради чего стоит жить и принять любые муки-только бы возвратиться к ней.

Их обступила ледяная пустыня с незамерзающими протоками воды, то там, то здесь выбивающейся откуда-то из глубины. Вода заливала нарты, исчезала также неожиданно, как и появлялась. От натруженного оленьего дыхания вверх подымалось облако пара. Временами, сквозь разрывы тумана, просачивалось безрадостно-серое небо.

Олени выбились из сил, их пришлось бросить и самим впрячься в нарты.

На пятый день, уже в сумерках, настигла непоправимая беда. Они пробирались гуськом по неверному льду. Косарик и Гришка тянули лямки впереди, Кулотка подталкивал нарты сзади. Лед провалился так неожиданно, что Кулотка успел лишь рвануть нарты на себя, повалиться назад. Косарик же и Гришка мгновенно исчезли в полынье. Кулотка подбежал к черному провалу, ширяя в него короткой лыжей, кричал исступленно:

- Хватай, слышь! Я здесь - хватай. - Но Косарик и Гришка больше не появились.

Ошеломленный, подавленный, Кулотка долго стоял у страшной водяной ямы, все не веря в гибель товарищей. Впервые в жизни он плакал. Это был даже не плач, а судорожные всхлипывания, которых он никак не мог унять. Но делать было нечего, и, бросив нарты, тяжело горбясь, Кулотка продолжал путь один.

Северная зима преследовала его по пятам. Он узнал волчий вой вьюг, остервенелые вихри метелей, поземку, что расстилалась по снегу, как белый дым, многоцветные шатры Северного сияния и тлеющий зеленовато-желтый огонь неприветливой зари.

В заплечном мешке у него было десятка два шкурок песцов, и это придавало сил, подбадривало.

Хорошо, что с детства привык он к лишениям, голоду и стуже: в трескучие морозы бегал по двору в одной рубашке, босиком по снегу, часто не имел даже корки хлеба: сызмальства закален был в буести.

...А стужа становилась все невыносимей.

Лютый мороз обжигал лицо, облеплял снежной маской, мешал дышать, казалось, наваливался ледяной грудью.

От нестерпимой снежной белизны ломило глаза.

Но Кулотка упорно продвигался на лыжах, проваливаясь в сугробы меж торосов, падая в расселины, карабкаясь вверх, срываясь и вновь выползая. "Врешь, не осилишь", - стиснув зубы, бросал он вызов снегам, вьюгам, ветрам-север якам, мрачным ледяным глыбам и шаг за шагом пробирался к дому.

У него окончились запасы, и он теперь питался мохом, ягодами клюквы, сохранившимися под снегом. Иногда находил, словно богом посланных, кем-то недавно убитых зайцев, белых куропаток, и удивлялся: откуда бы они?

Рысь близко шла по его следу. Он пустил в нее стрелу, рысь прыгнула, но только разодрала ему плечо. Кулотка размозжил ей голову топориком и потом долго с наслаждением пил ее горячую кровь. Насытившись, разглядел рысь получше: хвост короткий, словно рубленый, черные кисточки на ушах, а в боку - что за чудо - не его, Кулотки, стрела, а чья-то чужая. Он уже отвык удивляться чему бы то ни было в этой суровой стране, поэтому не удивился и теперь.

К вечеру он стал переправляться через узкую, глубокую речку, достиг уже её середины, когда лед проломился и вода нестерпимо обожгла тело, жадно охватила его. Кулотка успел только сбросить с себя мешок с мехами, и тот закачался на поверхности, как поплавок. Последняя мысль Кулотки была о Настеньке: "Вот и не доведется нам встретиться..."

Он пошел ко дну.