Глава тринадцатая. Тайный совет

 ... Вятшие люди составили совет зол...

Новгородская летопись.

ынешняя зима была страшной для Новгорода. Еще летом все пожгла сухмень, осенью мороз убил озимицу, потом обрушилось на людей и скот моровое поветрие. Болезнь, словно рогатиной, ударяла человека под ключицу, горло делалось красным, набухали железы - он начинал харкать кровью и на третьи сутки сгорал.

Некий монах видел не во сне, не в привидении, а наяву знамение: шла богородица, и кровь стекала с ее ризы, и явился змий безглавый, ухватил того монаха, аки ветер, понес и под мост бросил, и лежал он овцой бессловесной. И было после того в небесах обильное шествие звезд хвостатых, словно бы с волосами распущенными, и звонили сами колокола.

Народ сокрушался, неспроста это: духи умерших скачут на конях по улицам, поражают всех без разбора. От мора и глада мерли тысячи, живые не поспевали хоронить мертвых. Смрад стоял над городом. Наемщики свозили трупы на церковные дворы, клали по нескольку в фоб, без счета бросали в окудельни (Скудельня - место погребения).

... Пятый день валил снег. Намело сугробы у стен Софийского собора, и кажется - подпирают его белые, высокие лаги. Давно бы пора прийти весне, но она, видно, забыла о новгородцах, прогневалась на них неведомо за что.

Резкий ветер свищет подгулявшим ушкуйником, ударяясь о звонницы, заставляет тихо стонать колокола, взметает вихри снега на пустынной вечевой площади и, куралеся, мчится по Великому мосту к дальним городским воротам.

Редкий прохожий, плотнее запахнув полу меховой шубы, упрямо пригнув голову, пробивается в этот вечер сквозь метель. А снег все валит и валит, облепляет башни и стены Детинца.

В такую непогодь трудно представить весенний Волхов, шумливый Торг, трудно представить, что можно делать что-либо, а не сидеть у печи, подбрасывая в нее поленья.

Но к дому Незды одна за другой пробираются какие-то тени, скрываются в воротах. Вот идет, тяжело сопя, с трудом преодолевая ветер и снег, дородный муж - старый посадник Захар Ноздрицын. Внезапно он шарахается в сторону: почти у самого дома Незды, рыча и сверкая зелеными глазами, гложет труп младенца одичалый пес. Возле младенца лежит мертвая женщина. Захар крестится и торопливо вваливается во двор.

У Незды сегодня сбор тайного совета.

Владыку скрутила болезнь, он пил настойку из семи трав и жалобно стонал. Незда же решил собрать совет у себя - дела не разрешали откладывать его.

В гридне с образами, прикрытыми занавесками, со стенами, обитыми сукном, с ковром на полу собрались все те же: прежние посадники и тысяцкие да Милонег. Сидели на меховых полавочниках, оттаивали заиндевелые бороды.

Свечи в железных ставцах на стенах, в хоросе, подвешенной к потолку, щедро освещали дубовый стол посреди гридни, уставленный яствами.

Золотилась гусятина в судках с резными птицами, манили подрумяненной кожицей поросята. Копченые сиги, величиной с руку, распластались на серебряных блюдах с самоцветами по ободьям. Ендовы, наполненные пивом, венгерскими и романейокими винами, выстроились стражами меж блюд. Огни свечей играли на высоких стоянцах кубков, на серебряной оковке турьих рогов, на солонках с чешуйчатыми маковками под пузом.

Незда отпустил слуг, сам гостеприимничал:

- Не побрезгайте... Сига-то давно для вас берег...

Был Незда сегодня особенно возбужден и красив, чаще других пригублял ковш с любимым питьем - медом, ставленным на дрожжах и хлебе, - но не пьянел. Верно, потому, что нервничал: "Сказать им иль нет, что подозреваю: владыка со Всеволодом снюхался? - Решил: - Не скажу. Милонег первый побежит завтра к Митрофану выдавать... Мстислав к Киеву пошел, и прикончит Всеволод меня, как Олексу..."

Недолюбливал Незда и Мстислава, но не считал его опасным для себя и не прочь был бы, чтобы тот находился сейчас где-нибудь поблизости.

От Всеволода Незда не ждал для себя добра. "Хочет сделать сыновей своих самовластными князьями в Новгороде, своего мужа посадником поставить. То Митрофан рад был бы, да вече ее даст, - довольно подумал Незда, отпивая из ковша и делая вид, что опьянел окончательно. - Что мне с того, что Всеволод сильнее станет, мне забота - наш род крепить, нашу мошну полнить. Вече надо не разгонять, как вожделеет Митрофан, а по-своему поворачивать... - Усмехнулся, сузив глаза: - В случае чего, дам знак своим, подпалим (город с разных концов... завьюжит огненная метель, в ней сподручней свершить замысленное".

Вздрогнул нервно, как от озноба. Жутковато было вести эту игру, но вел ее безоглядно, веря в свое неизменное счастье.

С мороза выпили немало и гости, языки вскоре развязались, а голооа стали громче.

От этих громких голосов и проснулся Тимофей з соседней клети. Он лежал на полу, укрывшись тулупом, за изгородью из рукописей и книг, которые словно бы составляли колодезный сруб. В этот сруб с вечера забрался Тимофей, решив домой не идти, а утром встать пораньше и дочитать увлекшую его рукопись киевского митрополита Иллариона "Слово о законе и благодати", - уж больно хорошо писал Илларион о предках русских, "мужеством и храбрством прослывших в странак многих..."

Тимофей предупредил Ольгу, что домой не придет, Незда же перед сбором гостей заглянул в клеть с книгами, но никого там не заметил и решил, что книгохр аниден ушел.

Тимофей прислушался:

- А я взаймы даю муку... Пошто не дать, если в ногах ползают?-раздался надтреснутый голос, и Тимофей узнал старого посадника Захара.

- Да ведь затхлая та мука твоя, - прорычал тысяцкий Анастасий и громко рыгнул.

- А кто ж им брать велит, пусть дохнут! - Захар крепкими зубами разгрыз гусиную кость, стал обсасывать ее. - Для другое последний кусок съем...

"Подлые вы, подлые! - ужаснулся Тимофей. - На гладе и море наживаетесь..."

А за дверью раздался вкрадчивый голос Незды:

- Вот что, мудрые мужи новгородские, хочу вам немаловажную весть поведать: в Торжке черный люд гиль поднял...

Он помолчал. В гридне воцарилась тишина, только кто-то чавкал и казалось - мнут мокрое белье.

- А нам-то что с того? - пьяно вопросил Анастасий.

- Да хоть в преисподнюю провалиться Торжку! - подтвердил и Захар.

- А мы вече призовем идти на Торжок,- продолжал Незда.

- Да кто ж пойдет? И какая нам с того польза? - не понимая, допытывался Милонег.

- Вот какая, законодавцы,-еще вкрадчивее произнес Незда, - скажем на вече: глад в Новгороде потому, что в Торжке возы с хлебом задерживают... Наши ж люди те возы в Торжке и задержат... И отправим в Торжок чернь на чернь - самых буявых... Выходит, есть нам польза - поубавится сброда...

Снова воцарилась тишина. Первым изумленно нарушил ее Анастасий:

- Ну, дальновиден ты, Незда! Дальноввдец! Замыслить такое? А? Пусть свиньи пережрут друг друга! - он радостно захохотал, и они.see ©месте стали оживленно обсуждать, как лучше подбить чернь на поход, когда собрать вече.

- Я на вече, - сказал Незда, - возвещу: жалую на поход обоз муки... Да и вы раскошельтесь... Окупится...

Тимофей лежал ни жив, ни мертв. Так вот какой Незда, вот каков! Ему припомнились слова Авраама: "Спрятал, коварник, душу грязную в темный угол..."

А голос Незды уже иное предлагал:

- Мы, мужи великие, - смертны. Заберет нас господь к себе в рай, а на земле и памяти о нас не останется, не обидно ли сие? Ночи проводим в бдении о Господине Великом Новгороде... Не вечно гладу быть. Снова придут золотые дни, мы к ним новгородцев приведем. И вот надо бы еанисать летопись о Новгороде... Чтоб наш муж написал... Мыслю, может се сделать Тимофей, что приютил я... сиротина безответчивая... Поручим ему... Дабы потомки знали справедливость передних мужей... Слово - ветер, а письмо - век...

- Может, боле пристало ту летопись владычным писцам писать? - с сомнением спросил Милонег.

- Думал я о сем... - раздался в ответ голос Незды. - Пусть пишут... А Тимофей не описатель, а оам писатель... Приглядываюсь я к нему, премудр не по летам... К тому же, друг сына моего, покорлив... А поглядели бы, какие заставки делает!.. Да я сейчас принесу...

Тимофей похолодел, сжался в комок. Незда поднялся, чтобы взять поставец со свечой и пойти в соседнюю клеть, но Милонег сказал:

- Тебе, посадник, виднее... Тимофей так Тимофей...

А нам пора расходиться - время позднее...

Они задвигали лавками, затопали сапогами, и скоро в гридне наступила тишина.

Тимофей лежал с широко открытыми глазами... Он видел трупы на улицах Новгорода, слышал умоляющий шепот умирающих: "Хлеба... хлеба..."

Ему нестерпимо стыдно стало своих прежних мыслей о "вечной красоте", одинаковой и для Незды, и для Кулотки.

"Множить красоту! - издеваясь над собой, презрительно шептал он. - Для кого? Вот для сих богатин, что замышляют черное дело? Разве не ясно тебе, глупец, что неподкупная правда - родная сестра красоты? А губителей надо зубами рвать, зубами! - Он до боли сжал кулаки, так, что ногти впились в ладони. - Господи, дай силы завтра не выдать себя, дай силы... Опишу я ваш золотой век - запрыгаете..."