Библиотека
Ссылки
О сайте






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Книга первая

Глава первая

1


Твердохлеб остановился и недоуменно пожал плечами. Где же Смеливец? Вчера так настойчиво просил прийти к нему в кузницу, а сам куда-то убежал.

О чем же Смеливец собирается ему рассказать? Так горячо просил вчера, все о серпе говорил: будет, мол, благодарить Твердохлебиха за острые зубья; уж он-то наточит и выкует - серп сам будет резать рожь, стоит лишь прикоснуться к стеблю. И жена что-то уж очень рано сегодня поднялась, словно бы невзначай намекнула: пора, мол, серп отнести к ковачу; жатва скоро. Прямо - таки вытолкнула его из дома, сунув в руки серп: "Иди, Твердохлеб, к Смеливцу".

Видно, задумали что-то жена и Смеливец. Только сейчас догадался: может, надумала Твердохлебиха породниться со Смеливцем? Улыбнулся и даже ногой притопнул Твердохлеб, подумав о дочери своей Роксане. Чем она хуже боярских дочек? Не остер ли взгляд у нее, не дугой ли изгибаются брови соколиные, не стройнее ли она боярышень? Только бедная. Да и откуда быть богатой дочери смерда? Сердце больно сжалось, когда он вспомнил о вчерашнем разговоре с женой. Снова она повела речь о вышитых рушниках, да о сапожках, да о полотне. А где все это взять? Ему тяжко смотреть, как Роксана старательно ставит заплаты на свою юбку, как бережет сорочку с вышитыми рукавами, чтобы на людях не осрамиться. А где же взять денег на сапожки? Ведь целых пять ногат* нужно, да и то хватит ли? В сердцах Твердохлеб порывисто обернулся и зацепился за гвоздь, торчавший из стены, - рубаха разорвалась от рукава до самого пояса. Он прикоснулся к ней пальцем - да, треснула! А как же ей быть крепкой, если она в соленом поте перетлела! Твердохлеб махнул рукой - будет упрекать Ольга, ну и пусть! Не носить же в руках эту рубаху, как игрушку, - пускай себе рвется!

* (Ногата-денежная единица в Древней Руси. Гривне соответствовали 20 ногат, 50 резан или 25 кун. Для сравнения можно привести такой расчет: за 20 ногат можно было приобрести вола или молодого лошака. )

Он начал искать под стрехой место, где бы оставить серп, чтобы не нести его домой.

- День вам добрый! - раздался чей-то голос, и Твердохлеб оглянулся.

Почтительно склонив голову, к нему неслышно приближался сын Смеливца - Иванко. Тряхнув курчавым чубом, парень глянул на него быстрыми насмешливыми глазами и подошел к двери. Сняв замок, он доверительно подмигнул и пригласил Твердохлеба в кузницу.

Твердохлеб переступил порог и остановился - из кузницы пахнуло удушливым, настоянным на ржавом железе воздухом, пропитанным пылью.

- Ничего, - суетился Иванко, - я сейчас окно открою.

Он потянул за веревку - открылась деревянная створка, и в кузницу ворвалась свежая утренняя прохлада.

Словно споткнувшись о наковальню, Иванко вдруг упал Твердохлебу в ноги.

Твердохлеб смутился:

- Ты что, Иванко?

- Челом бью, - заторопился юноша. - Челом бью... Роксану прошу выдать за меня замуж.

- Почему же так вдруг? Почто спешишь? Ужель не мог отец прийти к нам со сватами, как у людей делается? Встань! - сердито буркнул Твердохлеб.

Иванко мгновенно вскочил на ноги.

- Роксана сказывала, что вы надумали отдать ее в Коломыю. Боялся я - придем мы к вам, а вы скажете: "Вот бог, а вот порог".

- Боялся! Ха-ха-ха! Ты, Иванко, ко мне зайти боялся? Да от тебя как от огня парни бегают. Ты хоть одного испугался? Хоть один тебя смог обидеть?

- Никто не обидел.

- А меня испугался!

- Испугался. Думал, узнаете о замыслах боярина Мечислава и отвезете Роксану в Коломыю.

- Что такое? Кто сей Мечислав? - задрожал от неожиданности Твердохлеб.

- Князя Романа упрашивал Мечислав: молвил, что желает забрать Роксану в свой терем... Не беспричинно и к княгине ее поставили, чтоб жила, пока из похода вернутся. А я...

- Постой! - удивился Твердохлеб. - К княгине поставили? Ну, так что же?

- Мечислав просил княгиню, чтоб Роксану от меня укрыла, чтоб не встречались мы с нею. А мне невмоготу... Я... Я убью его, как только он вернется.

- Не кричи, а то услышат. - Твердохлеб тревожно посмотрел вокруг.

- Не боюсь! Никого тут нет. А Роксану никому не уступлю! Я...

- Замолчи! Что ж вы таились от меня?

- Боялись.

- Боялись? Ты снова за свое?

- Вас боялся. Отец мой молвил: "Дядя Твердохлеб- коса, да и ты востер. Нельзя сводить вас вместе".

- Отец так молвил?

- Он.

- А как вернутся из похода?

- Заберут Роксану, силой заберут... - Иванко снова упал в ноги Твердохлебу.

Твердохлеб задрожал от гнева, не знал, что ответить юноше. Как надумал Мечислав, так и сделает - заберет Роксану. Что супротив боярина сделаешь?

- А где же отец? Отец куда пошел? - крикнул он на Иванку.

Тот вскочил и попятился назад.

- Не ведаю. С утра здесь должен быть: тиун князя Романа прибегал вчера и кричал вельми, чтоб мечи быстрее ковали. Отец сказал, что рано будет здесь. Я проснулся - его уже дома не было. Мыслил я, что здесь он, и сам сюда подался...

Слишком много неожиданностей посыпалось на Твердохлеба - грозящая Роксане опасность, челобитье Иванки и это подозрительное отсутствие Смеливца... Вчера сам звал сюда, а теперь его нет.

Твердохлеб вышел во двор. Ясное, золотистое утро рассветало над Галичем. Окропленная легким дождиком земля отдыхала под ласковыми солнечными лучами. В утренней тишине радостно щебетали птицы. Струился чистый воздух. Но Твердохлебу показалось, будто он попал в глухой, темный угол, в котором нечем дышать. Он подошел к коновязи и тяжело опустился на толстое бревно, лежавшее в траве. "Роксану хочет забрать к себе боярин. Как же это так? Страшное слово - отнять!" - одна за другой проносились горькие думы. Иванко стоял за спиной у Твердохлеба и не знал, что сказать.

Молчание нарушил Смеливец. Он появился внезапно - выбежал из-за угла длинной клети, стоявшей на скрещении двух улиц.

- Ты тут, Твердохлеб? - запыхавшись, подбежал он к гостю и забыл даже поздороваться. - Давно пришел?

- Давно, - проворчал Твердохлеб и поднялся с бревна.

- Куда же ты? - забеспокоился Смеливец.

- Домой.

- А я мыслил, что пойдем на пристань, туда, к Днестру, да послушаем, про что люди гуторят.

- Про что ж они гуторят?

- Есть новость. Видел я бояр Василия и Семена, они поехали к крепости. Потому я и задержался.

- Василий и Семен? Они же в походе с князем Романом.

- Были в походе. А теперь приехали. Умер Роман.

- С чего бы это?

- На ратном поле голову сложил*.

* (Галицко-волынский князь Роман Мстиславович погиб 19 июня 1205 года под Завихостом-на-Висле, во время похода.)

- Что же теперь будет? Горько нам жить.

- И я так мыслю. Плохо вам в оселищах. Плохо и нам, горожанам, ковачам да каменщикам. Эх, погуляем, помянем князя! Мало пожил у нас, да вельми насолил боярам. - Смеливец сорвал шапку и ударил ею оземь. - А знаешь, зачем я звал тебя? Поговорить хочу с тобой. Может, убежим куда-нибудь на Понизье? А? Говорят, там вольготнее живется... А сегодня передумал - всюду одинаково. Эх, живем, как воробьи.

- Э, да ты уже браги отведал! - только сейчас понял Твердохлеб, почему Смеливец так словоохотлив.

- Отведал. С горя выпил. Ногату разменял.

- Рано.

- Э, Твердохлеб! Как тут спокойным быть! В Галиче теперь буря поднимется, бока нам обломает. Эти бояре очень умные. Увидишь, что будет. А мне что - плакать!.. Ох, будет!

- Увидите. Вам на Подгородье виднее, вы ближе к крепости живете, а мы в оселище.

Беседа была прервана появлением всадников. Кузница Смеливца стояла на полпути между Днестром и крепостью, и Смеливцу отсюда все было видно.

- В крепость помчались, - кивнул он головой.

В крепости уже второй месяц царила тишина. Да и кому было нарушать покой, когда все войско во главе с Романом двинулось в поход. Осталось лишь человек двадцать дружинников для охраны. На страже они стояли ночью, а днем спали или бражничали в укромном месте, - на башнях неотлучно находилось лишь четверо. Редко кто заходил в крепость, стража не пускала сюда посторонних.

Жена Романа Мария затосковала без мужа. Хотя бы дети были постарше - поговорила бы с ними, но Даниилу пошел лишь пятый год, а Васильке скоро два исполнится. Вот и сегодня - какое чудесное утро, а ее томит одиночество. Металась одна в опочивальне, подушки жгли, словно раскаленное железо. Мария вышла в длинные сени, а оттуда по крутой лесенке поднялась на башню. Высоко взвилась эта башня над подворьем. Здесь никто не мешает Марии, потому и любит она башенную светелку больше всех своих хором. Часто, очень часто Роман садится на коня и мчится в поход, - а где печаль развеешь, где наплачешься наедине, как не здесь: ведь никто не увидит. Так уже повелось, что мужчины сюда не ходят, - женщины заняли эту светелку. Она уютная, круглая, нет в ней углов, как в гриднице или в княжеской палате. И широкие окна со всех сторон. Наверно, в этом тереме плакала когда-то Ярославна, прощаясь с родным Галичем и отъезжая в Новгород-Северский, чтобы стать женой князя Игоря.

Мария замечталась и вдруг вздрогнула - ее напугал колокол большого Успенского собора. Он басовито загудел, будто недовольный чем-то после длительного сна. А на подмогу ему подоспел надтреснутый голос колокола домашней княжеской церкви - звал к заутрене. И вот уже откликнулись все галицкие церкви и монастыри.

Сколько раз сидела Мария в этом тереме и любовалась Галичем. Далеко, до самого Днестра, протянулся город. Не раз говорил Роман: "Смотри, каков наш город! Вослед за Киевом и Новгородом разрастается".

В утреннем тумане едва-едва угадывается берег Днестра, на котором раскинулись большие и малые дома Подгородья и оселищ. А княжеский город-крепость высится на горе, которую с трех сторон окаймляет речка Луква и широкий поток. Только с юга нет реки. Там вырыты глубокие рвы и насыпаны могучие валы. Галич-город - надежная крепость, со всех сторон он обнесен каменными стенами. Роман укрепил, сделал еще более неприступными эти стены из серого камня, а сверху уложил на них толстые дубовые бревна. Широки стены галицкие, и заборола на них крепкие - от вражеских стрел защищают. Днем и ночью на четырех башнях стража глаз не смыкает. Двое ворот в Галиче: одни - над рекой Луквой, а другие - на юге, там, где валы. Со стороны Подгородья через Лукву в город переброшен мост. Но он не всегда опущен: вечером его поднимают на толстых цепях, и стоит он до самого утра, прислоненный к воротам крепости, а когда враг приближается, то и днем мост стоит торчмя, подтянутый к воротам.

Заскрипели ступеньки лестницы, кто-то поднимался в терем. Мария оглянулась и, увидев Светозару, улыбнулась.

- Ты снова князя Романа выглядываешь? - подбежала Светозара. - Не тоскуй, скоро вернется. Какой мне сон снился! Будто мы вдвоем с тобой по Днестру на ладье плывем. А день такой солнечный, теплый...

- Я не тоскую, Светозара.

- Пойдем в церковь, слышишь, колокол зовет. А потом - к Днестру.

Как они не похожи друг на друга - жена Романа Мария и Светозара, дочь боярина Семена Олуевича! Порывистая, словно лесная птичка, Светозара никак не усидит на одном месте. Звонким смехом своим веселила она Марию. Не ошибся Роман, взяв Семенову дочь в свой дворец. Молчаливой, строгой, как монахиня, жене его нужна была именно такая подруга.

- А я колты новые надела, - не умолкала Светозара, - вот посмотри.

Она отбежала на несколько шагов и стала напротив восточного окна.

- Куда ты так нарядилась? - спросила Мария.

- А что? День такой веселый.

Золотые колты сверкали на солнце. Мария втайне позавидовала: такие колты не каждый день встречаются, и княгине не зазорно было бы их носить.

А Светозара, освещенная солнцем, прищурив глаза, ждала, что скажет Мария. "Ну, скорей же!" - всем своим существом ждала похвалы Светозара. Будто бы все на месте: платье заткано сверкающими нитками, и волосы старательно выложены завитушками, и золотой кокошник словно бы прирос к русой головке, и на тоненьких цепочках висят колты...

- Ты как из сказки, - тихо промолвила Мария и пальцем прикоснулась к серьге.

Эти серьги делали умелые руки. По золотому полю шли причудливые узоры голубой эмали. Как тонки линии этих узоров, как искусны крестики и лепестки цветов!

- Это подарок отца. Ковач принес вчера вечером. Долго он делал... А пахнет как! - Светозара сняла колт с цепочки и поднесла к лицу. - Словно цветы чудесные! Один купец принес это масло...

Девушка не договорила, смутилась. Почему же княгиня молчит? Почему не похвалит ее? Трудно расшевелить эту задумчивую женщину.

Не только сегодня она молчалива. И Роман, горячий, непоседливый, столько раз говорил ей: "Ну почему ты такая скупая на слова, почему не улыбаешься?"

Выходя из светелки, Светозара выглянула в окно. Она уцепилась за подоконник и закричала от радости:

- Отец едет и с ним боярин Василий Гаврилович! Значит, и князь скоро будет. Пойдем в гридницу.

По мосту в ворота въезжали Семен Олуевич и Василий Гаврилович. Их сопровождали двадцать дружинников.

У дверей княжеского дома Семена Олуевича и Василия Гавриловича встретили два отрока. Они стояли с копьями в руках и с мечами на поясе. Один из них открыл дверь, и приезжие вступили в передние сени. Шагов не слышно - пол в сенях покрыт медвежьими шкурами. По ступенькам поднялись наверх и тут, в огромных сенях, оставили шеломы. Отсюда несколько дверей вело в светлицу, в гридницу и княжескую опочивальню. Светозара выскочила из гридницы и бросилась к отцу:

- Сюда идите, тут и княгиня вас ожидает.

"А почему это отец не улыбнется, как всегда, и глаза прячет, а боярин Василий в пол смотрит?"

Семен Олуевич молча обнял дочь, поцеловал в лоб и еле слышно промолвил:

- Пойдем к княгине.

Переступив порог, бояре поклонились на образа в углу, а вторым поклоном приветствовали Марию. Солнце щедро заливало комнату своими лучами, зайчиками играло на драгоценных украшениях, развешанных по стенам, заглядывало в сверкающие кубки и чаши, которые рядами стояли на столе, накрытом скатертью, вышитой золотом и серебром.

Мария сидела на краешке скамьи у стола, торопливо перебирая мониста; вошедших встретила легким поклоном.

- Нас послал Мирослав Добрынич, - начал Семен Олуевич. - Прямо к тебе, княгиня, приказал ехать, чтобы приготовилась встречать мужа своего, князя нашего Романа.

- А где же князь? - задрожала Мария. - Почему же он ничего не передал мне?

- Должны поведать тебе весть вельми печальную... нет нашего отца. Умер князь Роман.

Мария побледнела, подняла руки, словно защищаясь от удара. Мгновение стояла, а потом упала на стол и зарыдала. Из сеней в гридницу вбежала Роксана, хотела броситься к Марии, успокоить ее, но Василий Гаврилович посмотрел на нее так грозно, что она отпрянула назад.

Иванко не один раз озабоченно выбегал из кузницы и быстро возвращался обратно. Сегодня он работал особенно упорно, изо всей силы бил молотом по раскаленному железу, проворно устремлялся к меху, как только отец подавал знак, и, ухватившись за ручку, нагнетал столько воздуха, что тот своей струей вырывал из печи уголь и кидал его под ноги ковачам. Увидев, как отец схватил клещами длинную красную полосу железа и начал осторожно стучать по ней маленьким молотком, Иванко снова метнулся к двери, но его остановил неприязненный голос отца:

- Что ты носишься, словно ветер?

- Я... - начал и не договорил Иванко.

- Кто там ожидает тебя?

- Никто. Я смотрел, скоро ли сядет солнце.

Отец ничего не ответил, только улыбнулся и сказал ласково:

- Одевайся.

Парень давно уже ждал этого слова, мигом сорвал с гвоздя замасленную рубаху и через голову набросил ее на плечи. В кузнице он работал обнаженным по пояс: и жарко было здесь, да и небезопасно - непрошеная искра могла прожечь рубаху, к тому же трудно уберечь ее от грязи, которая липнет со всех сторон. Не так уж много рубах у Иванки, чтобы он мог пропустить мимо ушей справедливые слова матери - не забывать, что полотна мало, ибо тиун забрал последний кусок для боярина.

Оставшись один, Смеливец продолжал работать. Он снова положил в горн железную полосу и стал к меху. Но отковать ее сегодня ему так и не удалось - в кузницу стали собираться смерды и закупы. Они частенько сюда наведывались. Кто принесет ухват или лемех поправить, кто просто так забежит - узнать новости или рассказать о своем горе.

Первым заглянул Людомир, закуп Судислава. Переступив порог кузницы, он бодро крикнул:

- Желаю тебе удачи, Смеливец! Куешь?

- Спасибо, кую. Заходи, добрый человек!

- А я и зайду. Для того и пришел к тебе.

Он крепко пожал руку Смеливцу.

- Ого! - воскликнул Смеливец. - Да у тебя не пальцы, а клещи!

- Покамест есть еще сила. - Людомир взмахнул черной загорелой рукой. - Видишь?

- Вижу, - улыбнулся Смеливец. - Вола поднимаешь?

- И подниму! - простодушно похвалился Людомир. - Да что там вола! Я бы пятерых бояр поднял да об землю так ударил, чтобы они дух испустили.

- Ты что так зол на них!

- Ух, зол я, Смеливец! - Он сжал кулаки и стал перед ковачом, высокий, страшный.

Редко видел его таким Смеливец. Из-под белесых бровей сверкали голубые глаза, - казалось, гнев вовсе не идет к ним, но сейчас они были колючие, до краев налитые ненавистью. Этот русобородый великан и впрямь мог бы пятерых поднять.

- Вот это видишь? - он ткнул пальцами на свою истлевшую от пота рубаху. - Завтра похороны князя, а во что я оденусь? А штаны какие? - Он осторожно прикоснулся к полотняным штанам, будто отряхивая с них пыль. - Посмотри, только и всего, что на животе держатся да грешное тело прикрывают. - Он расхохотался. - Хочу в святые идти!

Потом подтащил бревно и сел на него, вытянув длинные, загрубевшие от хождения по полю босые ноги.

- Значит, не пойдешь на люди в этом праздничном одеянии? - по-дружески подтрунивая, спросил Смеливец.

- Пойду! Непременно пойду! Пускай бояре из кованых сундуков вытаскивают свои охабни. А у меня нет сундука. Людомириха счастлива - ей нечего прятать. Я пойду! Хоть князь и не друг мне, да уж больно хорошо прижал он этих бояр. Жаль, что до шеи Судислава не добрался. Давно бы нужно было повесить этого волка. Я бы и сам его задушил.

- Что ты? - сказал Смеливец, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться. - Боярин у тебя добрый, почтенный, ласковый, а ты - душить.

Людомир понял, что Смеливец шутит, и ударил его по плечу:

- Ох, хороший, да если бы его, хорошего, бог к себе в гости позвал, так я бы вот этакую свечу в церкви поставил... Смеюсь я, Смеливец, а здесь, - он показал на грудь - смола горячая кипит. Ух, и волк этот Судислав! Закрутил меня своими гривнами, света белого не вижу. Дал мне взаймы две гривны, чтоб у него глаза лопнули! Я мыслил коня купить, да не купил. И гривны развеялись - чем теперь отдавать? А на гривны резы растут, тихо-тихо, как на дереве листья... Он мне коня дал, чтобы я на его поле работал, и рало боярское дал. Работаю я, Смеливец, а слезы меня душат. И сегодня у него, и завтра, и вчера, а дома когда? Говорит мне жена: "Стал ты рабом, Людомир". Раб и есть - никуда не вырвусь. А резы растут. Куда убежишь?

Смеливец слушал гостя, не перебивал. И Людомир о бегстве думает. Но куда же спрячешься от князей и бояр?

- Вот рало к тебе притащил, - продолжал Людомир. - Пожаловался тиуну Судислава, а он посмотрел и шипит: "Сам поломал, сам и исправь". А что я поломал? Я пахал боярскую землю, лемех затупился, не режет. "Иди, - кричит тиун, - починять, а то скажу боярину, так он еще гривну накинет..." И накинет! На раба петлю можно набрасывать... Бери лемех - откуешь, а я две ногаты найду тебе заплатить.

- Найдешь? - прищурил глаза Смеливец.

- Найду! Знаю, ты такой, как и я. Не хочу за спасибо.

- Сделаю, сделаю, - успокоил его ковач.

В кузницу вошли еще двое - худощавый, с желтым лицом дед и однорукий смерд.

- Да вас здесь двое, - откашлялся дед. - А мы думали, что ты один, развеселить тебя хотели.

- Спасибо, что пришли, - поблагодарил их хозяин.

- А ты все кашляешь, дед? - обратился Людомир к старику.

- Кашляю, кхе-кхе. - тяжело дыша, через силу прохрипел тот. - Нет здоровья. Отбил печенку, черт проклятый!

- А ты бы с тиуном поласковее да поприветливее... - посоветовал Людомир и подвинулся, освобождая старику место возле себя на бревне.

- Я-то с ними... приветливо, - тяжело дыша, ответил дед, - да они со мной не так.

- Они! - со злостью буркнул Людомир. - С ними если любезничать, так они зубы повырывают, нечем будет и укусить. Что, дедушка, пойдешь князя хоронить?

Дед смотрел на него, мигая глазами.

- Что, плохо слышишь? Не тиун ли тебя по ушам погладил, - громче крикнул Людомир.

- Слышу... Пойду. Хоронить князя надо, храбрый был воин. - Он подмигнул Людомиру и посмотрел на всех. - А вот если бы... - он откашлялся, - если бы в гроб всех бояр положить, да и тиунов вместе с ними, повеселился бы я завтра.

- Пожалуй, и на обед бы нас позвал? - залился смехом Людомир.

- Позвал бы, - весело ответил дед. - Не будь тиунов, я в боярских клетях меду нацедил бы да мяса взял - вот и обед на всех.

- Хитрый дед! - вставил свое слово однорукий. - Вишь, к клетям боярским подбирается.

- А ты что? Ну! - цыкнул на него дед. - Мы ведь туда и возили. Или, может, боярин сам все приготовил?

- Боярин! А то кто же? - подмигнул Смеливцу Людомир.

- А ты скажи, Смеливец, - ты тут у дороги, видно, больше слышал, - как теперь, легче нам будет без князя или бояре запрягут? А? Кто будет править Галичем?

Дед спросил и, не получив ответа, глянул на Людомира, потом на однорукого.

- Почему вы молчите?

- Мыслишь, тебя поставят? - насмешливо сказал Людомир.

- Зачем так говоришь? Кто меня поставит? Куда нам! За боярами не поспеешь. - И, подумав, добавил:- Думаешь, не могли бы править - вот хотя бы ты или Смеливец?

- Поди Судиславу расскажи об этом.

Дед замахал руками.

- Ты что это удумал? Чтобы Судислав голову оторвал... Князья да бояре есть - на них земля держится.

- Держится? - вспыхнул Людомир. - Эти руки держат, - он протянул к деду свою руку. - А в бой с врагами кто идет? Бояре? Сколько их там есть? Люди стеной идут - это сила. Вот кто, - он указал на однорукого. - Разве мало он на поле брани был? А руку свою где он потерял? Половчанин отрубил.

- Отрубил, - отозвался однорукий и прикоснулся к пустому рукаву. - С князем Романом был в битве.

- Люди есть сила. Вот всем бы нам да на бояр с князьями, - подмигнул Людомир.

- Ты что? - испуганно схватил дед Людомира за руку. - Бог накажет... Еще услышит кто-нибудь...

- А тут все свои, своих не бойся. Не дрожи, как лист от ветра.

- Я? Нет! - оправдывался дед. - Только ты потише. Услышат... Люди! Верно сказал ты, люди - сила.

- Сила. И на поле, и у рала, и в бою.

- А если не пойдем на битву? - осторожно спросил дед.

- Как не пойдем? Кто же, сами бояре врага прогонят? Много они навоюют! На бояр я зол - звери они, но, когда позовут воевать, пойду, врага на нашу землю не пустим, горло перегрызем. А ты - не пойдем на битву!.. Как это не пойдем?

Несколько минут все молчали.

- Слух прошел у нас в оселище - угров будут звать, - сказал однорукий.

- Угров? - встрепенулся Людомир. - Баронов чернохвостых? Были они у нас, знаем. Кто же звать-то их будет?

- Бояре, видать, - ответил однорукий.

- А княгиня? А Мирослав? Ох, вижу, горе будет нам, буря поднимется, нам несдобровать. Бояре будут ссориться, а у нас зубы затрещат. Так, говоришь, угров? - допрашивал он однорукого. - Это судиславы все выдумывают...

Долго сидели друзья в кузнице Смеливца, обсуждали события. По-своему гуторили, не по-боярски.

Тяжело приходилось смердам. В оселищах-общинах живут они, на земле трудятся, но вся земля в боярских да княжеских руках. Сидит смерд на земле, да не он хозяин; пашет землю, поливает ее своим потом, но боярину и князю должен отдавать лучшую часть урожая. Бояре угнетают смердов, все туже вокруг шеи петлю затягивают - не уйти смерду от этой боярской милости. Выгодно боярам - смерды все им доставляют: и зерно, и мясо, и полотно. На этом и держится боярское хозяйство, от этого и богатеют бояре.

Много надо трудиться смерду, чтобы и дань натурою оплатить боярину, и свою семью прокормить. Но и это еще не самое страшное: хуже всего, когда целиком лишится он свободы. Стрясется какая-нибудь беда - пожар ли подворье уничтожит, скот погибнет или неурожай случится, - тогда к боярину нужно идти, в ноги ему кланяться, гривны занимать. Гривны-то он даст, но дорогой ценой - свободой своей приходится платить за них: смерд становится полностью зависимым человеком - закупом.

Смерды хоть без боярского кнута на свой лоскут поля идут, а закуп продался - гонит его боярский тиун на проклятую работу. Будто и нет разницы - ведь смерд тоже под боярином ходит, - и все же смерд свободнее, чем боярский закуп - холоп.

Горевали друзья Смеливца, думу думали. Закуп Людомир всю душу раскрыл перед ними, рассказал обо всем, что на сердце накипело. Худо трудовому люду, нет свободы - бояре отняли ее. Дети подрастают, но суждено ли хоть им увидеть счастье?

Оставив отца в кузнице, Иванко помчался по улицам Подгородья. Дома ли сейчас боярский конюх Михайло? Может быть, он не возвратился еще с боярского двора? Вот и клеть его с ободранной крышей. Дома! Михайло сидит у порога с женой и с сыновьями-подростками.

- Иванко! - радостно воскликнул Михайло. - Не ждали мы такого гостя.

- К тебе я. День добрый! - взволнованно поздоровался Иванко с хозяином и его женой.

Михайло таинственно улыбнулся.

- Пришел расспросить, как в походе были? Все расскажу.

Иванко не понимает, с чего это радуется Михайло: "Почему он такой веселый? Может быть, насмехается. Знает ведь, что мне сейчас не до веселья". Он жадно ловит каждое слово Михайлы и ничего не может понять.

- Что такое? Рассказывай! - подгоняет он Михайлу, а тот не спеша кончает ужинать.

"И чего это он медлит? - думает Иванко.- Говорил бы быстрее!"

Но вот Михайло поднимается.

- Иди в клеть, - говорит он жене, - укладывай ребят спать. - Потом поворачивается к Иванке: - Идем под ракиту, посидим.

Они отходят от клети и садятся на насыпи неглубокого рва, отделяющего двор Михайлы от соседского двора.

- Ну что? - тормошит Иванко неразговорчивого Михайлу.

- Многое увидели мы. Тебе в кузнице не увидать такого.

И Михайло рассказывает, как шли они походом, как князь Роман говорил, что не скоро возвратятся домой. Иванко подгоняет его, чтобы еще и еще рассказывал. Ведь он еще ни слова не сказал о том, что больше всего интересует Иванку. А Михайле словно и невдомек, чего ждет от него парень.

- А все, все возвращаются? - будто невзначай спросил Иванко.

- Нет, не все! Один зверь сдох...

- Кто? Кто? - нетерпеливо дернул его за руку Иванко.

- Что ты спешишь? Зверюгу кто-то копьем ударил... может быть, и из своих кто-нибудь - в бою разве разберешь. Мечислава-боярина закололи... Так думаю, что свои нечаянно, - улыбается Михайло.

- Ой! - изо всех сил выкрикнул Иванко. - Ой! Неужели правда? Добрую весть ты мне привез, Михайло!

- А я знал, чем тебя порадовать можно, - полушутя, полусерьезно сказал Михайло.

- Ой, хорошо, ой, хорошо! Побегу я, - заторопился Иванко.

- Куда же ты, словно ветер? Должен мне корчагу браги поставить, а ты удираешь.

- Нужно бежать, Михайло, не могу задерживаться, а брагу поставлю...

Иванко и впрямь как ветер летел в оселище. Хотя уже наступили сумерки, он не смотрел себе под ноги: спотыкался на выбоинах, когда бежал по улицам Подгородья, наталкивался на стволы деревьев, когда шел лесной тропинкой. До оселища не близко, - выйдя из Подгородья, нужно было миновать большое кладбище, потом пересечь овраг, а потом уже идти лесом.

Роксана ждет его с нетерпением - об этом Иванко знает наверняка: она еще не знает, чем кончился разговор Иванки с ее отцом, надо ей сообщить и важную весть, принесенную Михайлой. Какое счастье, что Мечислава больше нет!

Иванко готов был обнять весь мир. Никогда еще не было так весело у него на душе: теперь им никто не угрожает... Вот и опушка, посеребренная луной; тополя стоят, будто прислушиваясь, что скажет он, Иванко. А как тихо! Там, за ветвистым дубом, хата Роксаны. Вышла ли она ему навстречу? Иванко поворачивает налево и бежит к обрыву, к знакомому дубу. Он не видит Роксаны и останавливается в нерешительности. А она сидит на земле, прислонившись к дубу, словно приросла к стволу. Увидев Иванку, она медленно поднялась и молча пошла к нему.

- Что случилось, Роксана? Почему молчишь? Отец что-нибудь сказал?

- Нет, отец ничего не сказал. Маму мне очень жалко... голова у нее сильно болит... Пообещала она пойти вместо своей хворой сестры грести боярское сено. Они же закупы, мамина сестра и ее муж. Тиун приехал к нам, кричит: "Взялась работать за холопов - беги теперь!" А мама и сама заболела, просит, чтобы подождал один день, но тиун ее плетью по голове побил, проклятый зверь... Ой, мамочка моя!

Иванко так стиснул руки Роксаны, что она застонала.

- Иванко! Рукам больно! - Она с трудом разжала пальцы.

- Прости! Не хотел тебя обидеть. Это я от злости. - И он осторожно взял пальцы Роксаны. - Тиун ударил? Это ему даром не пройдет! Припомню!

- Иванко! Мне страшно. Что ты с ним сделаешь?

- Не бойся, ничего не сделаю.

- А говоришь ты так грозно, и голос у тебя такой...

- Какой, моя лада? Не на тебя это я, а на волков... Не печалься. А к тебе я летел с радостью.

Роксана не дала ему закончить, закрыла губы рукой.

- Не надо, Иванко! Я знаю, о чем ты сказать хочешь. О Мечиславе... Не надо. Я уже знаю.

Он отвел ее руку.

- Такая радость, а ты - не надо!

- Зачем же к ночи? Еще леший услышит, нашу радость украдет. - И она быстро прошептала: - "Пошел дед в лес, свое зло понес, нас не видел и не увидит. А мы наше счастье от него спрячем. Иди, дед, не оглядывайся. Счастье мое, не твое. Иди, иди в лес - пусть тебя гром разобьет, волк разорвет..."

Иванко не мешал ей договорить заклинание до конца. Когда он был маленьким, мать учила его: если отгоняют злого духа, сиди и не дыши, а то можешь вспугнуть. Притих Иванко и не сразу опомнился. А что, если и впрямь леший беду на них нашлет, их счастье разбить захочет?

- Роксана! - еле слышно прошептал он одними губами.

Но она уловила его дыхание и тихо ответила:

- Теперь нам никто не страшен.

- Никто.

2

Весть о смерти князя разнеслась по городам и оселищам, и отовсюду к Галичу потянулся люд. Узенькие улицы Подгородья с утра заполнились народом. Были тут не только горожане - из ближних оселищ пришли смерды и закупы. Все спешили к пристани, шли пешком и плыли по воде. Одна за другой приставали ладьи. Скоро приблизится к Днестру похоронная процессия. Простой люд толпился на берегу. Надменные бояре стояли вдалеке на пригорках - не к лицу им затеряться в толпе смердов и шуметь вместе с ними. Судислав косо поглядывал на толпу, щеки его дергались от злости. Наклонившись к Глебу Зеремеевичу, он прошипел ему на ухо:

- Разбрелись по всему берегу, не проберешься. А бояре позади. Дубинами надо гнать голытьбу отсюда!

Глеб Зеремеевич пожал плечами, развел руками - ничего, мол, не сделаешь - и тихо сказал:

- Помолчи, Судислав. Будет время и для дубин, но не сегодня.

Иванко, ловко действуя плечами и локтями, расталкивал толпу и быстро продвигался вперед, как вьюн в воде. Он разыскивал отца, чтобы сказать ему о ковачах, которые хотели собраться вместе. Куда же отец девался? Только что видел его здесь, а он уже пропал. Трудно найти человека в этом море голов. Иванку уже не раз потчевали тумаками в бока, но он не обижался и не ругался, - ибо с кем тут сцепишься, если так тесно, что и размахнуться нельзя. А толпа гудит, шумит. И в этом шуме многое услышишь, стоит только прислушаться:

- Крепко Роман держал...

- А теперь бояре на шею сядут...

- Твой Роман тоже волк...

- Сейчас самое время бояр копьем под ребро...

- Какой ты быстрый!

- Будешь быстрым, когда шкуру сдирают...

Эти слова веселят Иванку. "Под ребро!" - хохочет он и идет дальше. Отца нет, - видно, не удастся встретить его.

Светозара потихоньку открыла дверь и, шепнув Роксане, чтобы та шла за ней, ступила в светлицу. Одетая в черную одежду, Мария лежала на скамье, закрыв лицо шелковым платком. На полу белела измятая подушка. Светозара на цыпочках подошла к Марии и окликнула ее. Мария не поднялась. Испуганная ее молчанием, Светозара кивнула Роксане, сняла платок, и они вдвоем подняли Марию.

- Это ты, Светозара? - отозвалась Мария. - А я думала, что и тебя уже нет.

- Что ты, княгиня! Я всегда с тобой. Пойдем, пора,

- Я боюсь, Светозара! - Мария дрожала и, схватив руки Светозары, сжала их. - Я боюсь на него взглянуть. - Она заголосила: - Всего-то один раз месяц небо обошел, как они в поход отправились, и уже нет моего сокола! Ой, что же я буду делать одна? И как я на него гляну? Не увижу я больше его светлых глаз, не расчешу его черные кудри... Ой, Роман, мой Роман!

Мария упала на стол и снова зарыдала. В комнату вошел Семен Олуевич, наклонился к Светозаре и спросил:

- Ну что, дочь моя, говорила с нею?

- Говорила, но она очень убивается.

Услыхав разговор, Мария поднялась.

- Это ты? Ведите меня, а то сама я не пойду - боюсь взглянуть на него. А дети где?

- Дети в саду за теремом, играют, там с ними девушки, - ответила Роксана. - И я туда иду.

- А чего бояться? - успокоительно промолвил Олуевич. - Если живого не боялась, то мертвый и вовсе не страшен.

- Снился он мне сегодня. Такой ласковый был, о детях расспрашивал, Данилку искал.

Боярин взял ее за одну руку, Светозара за другую, и они повели ее из светелки.

Во дворе стоял возок, в него и сели Мария и Светозара, а Семен Олуевич сел на коня.

На обоих берегах Днестра затих шум: все увидели, как по Звенигородской дороге начала спускаться к реке похоронная процессия. Впереди ехали два трубача, немного поодаль - дружинник с княжеским стягом, а за ними медленно двигалась повозка, на которой стоял гроб, укрытый коврами. За повозкой верхом ехали бояре, сопровождаемые дружиной. Дружинники ехали по пять человек в ряд; в руках у них колыхались копья; на солнце сверкали щиты и шеломы. За ними выступал пеший полк.

У Днестра процессия остановилась, дружинники спешились; сняв гроб с повозки, они осторожно понесли его к большой ладье.

...Как только ладья коснулась правого берега, зазвучало пение соборного хора. Гроб вынесли из ладьи, и теперь он поплыл над головами галичан. Печальные шли за гробом князя его верные боевые друзья - Семен Олуевич, Василий Гаврилович, Мирослав Добрынин. Воевали они под Романовой рукой и на Волыни, и на Галичине, и в половецких степях, и у стен Царьграда. Шли галицкие бояре - Судислав, Глеб Зеремеевич, Семюнко Красный, Глеб Васильевич... Дальше - войско, а уже за ним горожане - ремесленники да смерды и закупы из оселищ.

Мирослав наклонился к Семену:

- Сегодня похороны или, может, завтра?

- Думали, что завтра. Боялись - запоздаете вы, а ныне еще лучше. Воскресенье сегодня, и людей много, да и зачем понедельника ожидать: понедельник - тяжелый день. - А потом, наклонившись к уху Мирослава, тихо шепнул: - А нам мешкать нельзя - врагов много. Роману теперь все равно, сегодня или завтра похороним его. А нам туго придется. О будущем помышлять надобно.

- А что скажет княгиня?

- Ничего не скажет - она про все забыла.

- Надо сказать ей.

Мирослав подошел к Марии. Она склонилась на его плечо и зарыдала. Успокаивая ее, Мирослав промолвил:

- Хоронить сегодня будем.

Мария молча, в знак согласия, кивнула головой.

Много народу собралось на похороны. Всего лишь пять лет княжил Роман в Галиче, но люди галицкие хорошо знали его. Рука у князя была твердая и взгляд орлиный. Нещадно бил врагов на поле ратном и бояр держал в покорности - не давал им голову поднять, лют был с ними, нещадно наказывал их за крамолу.

В оселищах и городах всем хорошо известны слова Романа: "Не будешь есть мед, если не передавишь пчел". Так говорил он о богатых боярах, и не одному из них голову отрубил за то, что продались чужеземцам. Он хорошо знал, что с изменником один разговор - меч острый. Именитые галицкие бояре ненавидели Романа, понимали, что он не чета Владимиру, сыну Ярослава Осмомысла. С тем не так было: мягкая, как воск, душа Владимира к ним склонялась, и бояре делали с ним, что хотели. Откуда только взялся Роман Мстиславович - налетел с Волыни, словно буря, и обломал крылья именитым боярам. Потому-то норовистые галицкие бояре и рады были его смерти - шли за гробом, незаметно ухмыляясь в длинные бороды. Радости своей открыто не показывали, потому что люд галицкий любил князя, да и бояре волынские, осевшие здесь, тоже были злы на крамольников. А волынские острые мечи да копья не один непокорный уже испытал на своей шкуре.

Буйными волнами катилась толпа в городские ворота, прижимала войско к собору, до краев заполняла весь двор, - казалось, вот-вот раздвинутся стены.

Семен Олуевич суетился в соборе, расставляя дружинников плотным кольцом вокруг гроба. Справа от алтаря, у южных дверей, стояла мраморная гробница. Сделал ее галицкий мастер, всем известный Николай. Когда- то такую же гробницу он выдолбил для Ярослава Осмомысла из огромной каменной глыбы. И эту сделал он, вложил в нее все свое умение, - прочный получился гроб, многие века будет стоять. Не один год Николай обтесывал неподатливую твердую глыбу, и неизвестно было, для кого эта каменная постель приготовлена. Князю Роману пришлось лечь в нее на веки вечные. С трех сторон гробница украшена фигурами, высеченными из камня. И так искусно нанесена позолота, что кажется, будто эти узоры не человеком созданы, а сами выросли на камне.

Гробницу поставили на возвышение в центре собора. Каждый, кто смотрел на Романа, не верил, что перед ним покойник, - казалось, уснул князь, утомленный походом, лег отдохнуть не раздеваясь. Ой, ты, буй Роман Мстиславович, лежишь в своем боевом уборе. Твои непослушные черные кудри расчесаны чужой рукой. Лежишь ты в кольчуге, храбрый русский воин, и меч у пояса, как перед боем.

В соборе уже полно людей, но тишина стоит такая, будто здесь никого нет, лишь шепот разносится под высокими сводами да монах на клиросе чуть слышно читает Евангелие.

- Мама! - вдруг раздался голос Данилки. - А где отец? Мне сказали, что он здесь. - И ребенок начал карабкаться по ступенькам на возвышение.

Мальчик заглянул в гробницу и застыл - там лежал его отец. Даниил смотрел то на отца, то на мать, кусал губы, закрывал глаза, но слезы все же сдержал. Мирослав учил его, что мужчины не плачут, что воину стыдно проливать слезы.

- Посмотри, - прошептал Семен Олуевич Мирославу, - такой маленький и не плачет.

- Будет храбрым воином, - ответил Мирослав.

Из алтаря вышел епископ, за ним священники, и началась служба. В переполненном соборе было душно, и когда густо закадили ладаном, стало легче дышать.

Всю службу Мария стояла неподвижно и смотрела на мужа, только изредка наклонялась к Данилке и еще крепче прижимала к себе мальчика. А он, увидев мертвого отца, не проронил ни слова.

Когда пропели "вечную память", молодая вдова не выдержала и заголосила на весь собор. Она уже не видела, как закрыли гробницу, - припав к ступенькам, Мария рыдала, никого не узнавая. От нее не отходила Светозара. Мирослав, поговорив с сотским, которому было поручено следить за порядком во дворе, подошел к Марии.

- Тяжко тебе, знаю, слезы горе утоляют...

Затуманенными глазами глянула она на Мирослава.

В этот миг Семен подвел к ней Данилку. Мальчик испуганно оглядывался, потом дернул руку, вырвался, подбежал к гробнице и приник к ней. Семен сказал Марии:

- Решается судьба твоя и детей, твоих. Возьми сына за руку. Сейчас присягать ему будут.

От собора до княжеского дома и дальше, до самой каменной стены, площадь была вся заполнена народом. Перед входом в собор расположилось войско. В первых рядах стояли вооруженные дружинники. В правой руке они держали копья, в левой - щиты; мечи у пояса. Их сильные тела прикрывали кольчуги, на головах сверкали шлемы. Шеломы закрывали переносье, и от этого лица казались еще более суровыми.

За дружинниками стояли мечники и лучники - пешее войско, смерды княжеские и боярские. Мечники были со своим оружием: в руках держали копья и щиты, а на поясе - мечи. Лучники-стрельцы держали в руках луки, за спиной у них висели колчаны со стрелами. Кроме луков, у них были и мечи: всяко в бою случается, стрел не хватит - руби врага мечом.

Выйдя из собора и спустившись с крыльца, Глеб Зеремеевич, оглядываясь, шепнул Судиславу:

- Сила! Ничего не сможем сделать. Ты говорил, что на похоронах свернем шеи всем Романовым псам, а их, видишь, сколько! А где наши?

Судислав, не поворачивая головы, процедил одно только слово: "Молчи!" - и больно наступил на ногу Глебу, будто камнем с размаху ударил. "Беда с этим болтуном Глебом, язык у него как помело. В такой тесноте и не заметишь, как подслушают, а он, глупец, разболтался!" Судислав видел - все произошло очень быстро, и с похоронами поспешили: хитер Мирослав! Судислав дрожал от злости: "Подожди, и хитрости твои не помогут, снова будет по-нашему, мы всех волыняков, приведенных Романом, истребим мечом". Не смог удержаться Судислав - ехидно улыбнулся в бороду при мысли, как он обуздает волынских бояр. Едва не вырвалось вслух оскорбительное для этих пришлых слово: "Оборванцы!" Еще бы - привел их сюда Роман, роздал им лучшие земли с оселищами, а старых бояр - кого на виселицу, а кого в застенок, под меч. Подождите!

Глеб Зеремеевич притих и спрятался за спиной Судислава.

За войском толпились горожане, смерды, закупы, изгои, холопы. Все пришли сегодня сюда. Словно растревоженный пчелиный рой, гудит подворье княжеского города.

Найдя в толпе Смеливца, Твердохлеб обрадовался. Теперь, чтобы не потеряться, они держались вместе.

- Смотри, Смеливец, все уже выходят! - крикнул Твердохлеб и кивнул на дверь, откуда Мирослав вел за руку Данилку.

За ними шла Мария, ее сопровождали бояре: Семен, Василий, Илья, два Юрия - Щепанович и Домажирич, Держикрай, Филипп...

- Твердохлеб, а ты погляди - бояре галицкие отворачиваются от волынских. Вон посмотри, Семюнко к Судиславу примостился, а тот нахохлился, и Глеб возле них.

Смеливца толкнул в бок сосед, курносый, с рыжей бородкой смерд, подмигнул и показал на ухо. Наклонившись, шепнул:

- Разве ты забыл, что всюду есть уши? А сегодня смотри, сколько ушей - тьма!

Смеливец пренебрежительно посмотрел на него: зачем, мол, предупреждаешь, сам знаю. Но в это время кто-то наступил ему на ногу. Смеливец хотел было уже выругаться, но увидел дружинника, который, локтями расталкивая смердов, пробирался к собору. Твердохлеб подмигнул Смеливцу и улыбнулся. Их еще сильнее сдавили, прижали к дереву. Они крепко уцепились друг за друга - уже невозможно даже пошевелиться, а если не держаться - оттиснут в сторону. Толпу словно ветром качало. И Твердохлеба со Смеливцем тоже наклоняло то в одну, то в другую сторону. Твердохлеб сжал руку Смеливца, и тот посмотрел на соборную дверь - оттуда выходил епископ, а за ним священники и диаконы. Епископ остановился, диакон, шедший за ним, взмахнул кадилом, и тотчас же запел невидимый хор. Еще катились подворьем отзвуки торжественного пения, а епископ, подняв руку с крестом, начал дрожащим голосом:

- Братие! Нет конца печали нашей. Отец наш и защитник князь Роман сложил свою голову на поле брани. Остались мы, как сироты, без отца. Но не будет крамолы между нами. Земля наша велика, и много у нас врагов. А князь Роман бился с ними, аки лев. Он был таким, как и его прадед Мономах. К лицу ли нам забывать о Романе? Оставил он нам живую память - сына своего княжича Даниила. Поцелуем же крест святой и перед богом скажем: "Будем слушать молодого князя". А пока подрастет он, пусть правит нами княгиня Романова.

Епископ двумя руками обхватил крест, поцеловал его и высоко поднял над собой. И сразу же ударили во все колокола в церквах и монастырях галицких. Как на пасху, торжественно вызванивали звонари. Хор ревнул басами, словно вдруг взревели трубы медные:

- Князю молодому слава!

Боярин Мирослав взял на руки княжича Даниила и, держа перед собой, выкрикнул:

- Вот князь наш! Будем ему верны!

В войске и в толпе кричали:

- Наш князь! Будем ему верны!

Боярин Семен Олуевич поднял руку с мечом, и шум стих.

- Клянусь живот свой положить за князя Даниила!

Он подошел к епископу, приник к кресту и поклонился всем. Молча, один за другим, подходили бояре. Семюнко, пропуская вперед Судислава, ехидно процедил сквозь зубы:

- Иди целуй.

Судислав со злостью ответил:

- Поцелую. И ты будешь целовать. А попробуй отказаться - голову оторвут.

И они вместе со всеми подошли к епископу.

Мирослав незаметно толкнул локтем Семена, глазами указав на Судислава. Семен улыбнулся. Боялся он, что не избежать стычки во время похорон, а все обошлось благополучно. К ним присоединился Глеб Зеремеевич. Вытирая ладонью щеку и печально вздыхая, он обратился к Мирославу:

- Как теперь жить будем без Романа, без головы старшей?

- А у нас разве своих голов нет? Мыслить должно.

Глеб не ответил ничего, только еще ближе придвинулся к Мирославу.

- Смотри, уже войско присягу дает, - толкнул Твердохлеб Смеливца.

Епископ, дав боярам поцеловать крест, подошел к Марии, а на паперти в ряд стали священники с крестами, и к ним начали подходить дружинники, вой. Уже все войско прошло, к крестам двинулись горожане и смерды, а колокола не умолкали. Мирослав держал Даниила на руках. Мальчик удивленными глазами осматривал многолюдную площадь. Он здесь ежедневно играл, бегал с ровесниками по тихим переулкам, а сегодня тут столько взрослых!

Бом! Бом! Бом! - не утихает на всех колокольнях веселый перезвон, и хор поет на переходах. Сквозь медное гудение прорывается:

- Слава!

Толпа таяла. Поцеловав крест, люди расходились по домам. Твердохлеб и Смеливец с толпой приблизились к паперти и остановились справа от Мирослава, перед худощавым высоким священником.

- Княжич на нас смотрит! - прошептал Твердохлеб.

И верно, увидев широкую, взъерошенную бороду Твердохлеба, Данилко улыбнулся ласковой детской улыбкой. Твердохлеб поклонился, коснувшись правой рукой земли, и припал к кресту, ощущая губами холод железа. Отойдя в сторону, он разыскал Смеливца.

- Чего стоишь? Пойдем! - взял его за руку Смеливец.

- Пойдем! Только в людскую заскочу, там Роксана, спрошу, - может, домой пойдет.

Но увидеть дочь так и не удалось. Подошел отряд дружинников, и сотский велел всем убираться из крепости - наступает вечер. Твердохлеб начал пререкаться с сотским, но тот приказал дружинникам обнажить мечи. Твердохлеб отступил и потянул с собой Смеливца.

Уже все поцеловали крест, уже епископы и священники вошли в собор, а Мария все стояла на паперти. Опустел двор. Остались только дружинники.

Мирослав подошел к ней и коснулся ее плеча.

- Княгиня! Иди в терем. Веди ее, Светозара. Уже и Данилку забрали - кушать захотел.

3

Ноет спина, ломит руки, будто их жгут раскаленным железом, кажется - нагнешься, чтобы серпом срезать новый пучок ржи, и уже больше не выпрямишься: усталость клонит ко сну, глаза слипаются.

Ольга поднимается, выпрямляет спину и осматривает поле - то тут, то там белеют платочки жниц. Проклятый рыжий пес Никифор, боярский тиун, сосет кровь, жилы вытягивает, грызет всех. "Откуда он взялся на нашу голову? - шепчет Ольга, оглядываясь. - Несчастье горькое... И родится же такой зверь!"

Снова, как и во время сенокоса, Ольга вынуждена была отрабатывать за свою больную сестру на боярской земле. Наступила жатва - гонит тиун закупов. А сестра умоляет: "Пойди, Ольга, за меня жать, спаси нас!" И Ольга пошла.

Все закупы проклинали тиуна Никифора - такой жестокий был этот боярский управитель: нигде ничего не упускал, все помнил, все видел, никто не мог от него укрыться. Сегодня он выгнал женщин на боярскую ниву и расставил их так, чтобы меньше между собой разговаривали, а больше жали. Еще и выругал всех:

- Соберешь вас вместе, так вы только языки чесать будете. А кто рожь уберет?

Ольга посматривает на сложенные шалашом снопы - там в тени спит маленький Лелюк.

- Сыночек мой! - шепчет она.

Уже три дня жнет Ольга на боярской земле. Просили тиуна и муж ее, Твердохлеб, и она, чтобы разрешил позже выйти, - ничего не вышло. Не ответил, а зарычал Никифор:

- Свою рожь уберете, а боярская осыплется.

- А наша разве не осыплется? - пробурчал Твердохлеб.

- Мне от этого ни холодно, ни жарко, - ответил Никифор.

- А ведь может-таки и осыпаться, - не унимался Твердохлеб.

- Вот как? - Никифор взмахнул плетью, окованной железом. - А это видел? Как ударю, так у тебя из головы все высыплется.

Чтобы не случилось беды, Ольга потащила мужа в дом, а сама ни свет ни заря вышла на боярскую ниву.

На небе ни облачка. Солнце палит так, словно стоишь в печи, а вокруг огонь. Нечем дышать. Хотя бы немного отдохнуть - вон там, в лесу, вздремнуть в тени. Ольга оглядывается вокруг - нет, не видать тиуна. Ольга украдкой подбежала к ребенку, схватила его на руки и направилась в рощицу. Лишь здесь она облегченно вздохнула. Могучие дубы своими ветвями преграждали путь ослепительным солнечным лучам, и вокруг царила прохлада. Лелюк сладко спал на руках у матери. Ольга осторожно положила его на пушистую траву и сама, полулежа, прислонилась головой к дубовому пню, показавшемуся ей пуховой подушкой.

- Я недолго, я недолго, - прошептала Ольга, - только немножечко отдохну...

Она уже не могла больше выдержать: третий день жала рожь, уходила из дому на рассвете и возвращалась в сумерках, да к тому же ребенок капризничал ночью, не давал спать. Ольга совсем выбилась из сил. Если бы на своем поле, можно было бы после обеда вздремнуть, а тут - неволя.

Но даже нечеловеческая усталость не могла исказить нежные черты ее лица. Щеки горели румянцем, на губах играла улыбка, - наверно, ей снилось что-то приятное. Твердохлеб часто любовался своей женой, когда она спала. В такие минуты он осторожно садился возле нее и смотрел, - смотрел на такие знакомые губы, на широкий, без единой морщинки, лоб. А когда она просыпалась, шептал ей:

- Ты все такая же, будто лишь вчера поженились, а ведь нам уже по тридцать семь лет...

Ольга улыбалась в ответ на эти слова и шутя отталкивала его от себя:

- Уходи, старик!

...Лежит Ольга на спине, правую руку под голову подложила, широкий рукав сполз до плеча. Что это? Снится ей, будто кто-то кусает ее за руку, она хочет поднять ее, но рука тяжелая, как каменная глыба. Ольга внезапно открыла глаза и ужаснулась - в ее руку, как клещ, впился своими скользкими, холодными губами тиун Никифор. С испугу Ольга не могла пошевелиться, не понимала, явь это или ужасный сон, но когда попыталась подняться, она сразу ощутила тяжесть тела Никифора. Он сжимал ее руку, дрожал и хватал воздух своим редкозубым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Ольга уперлась ногой о пенек и изо всей силы наотмашь ударила Никифора по лицу. Дико вскрикнув, он вскочил на ноги, обеими руками закрыл рот и запрыгал на месте. Потом в несколько прыжков оказался рядом с младенцем и замахнулся на него толстой дубиной. Ольга оцепенела. Все это произошло так молниеносно, что она не успела даже вскрикнуть. У нее отнялся язык. Она знала, что этот душегуб способен на все. У него поднимется рука на беззащитное дитя, - ведь он недавно избил до смерти старуху, соседку Ольги, а мальчика зимой столкнул с моста в ледяную воду. И все ему сошло с рук - разве перед боярами да князьями будет виноват их тиун? Ольга закрыла глаза и отшатнулась. Сейчас случится самое ужасное - умрет ее любимый сыночек Лелючок. Но почему так истошно закричал Никифор?

Ольга не знала, что жницы заметили тиуна, видели, как он на цыпочках подкрадывался к ней. За ним зорко следили, и Бараниха схватила Никифора за руку в тот самый миг, когда он уже готов был опустить на голову Лелюка страшную дубину.

Увидев женщин, Никифор мигом стал действовать по-иному: прикинулся обиженным, схватился рукой за щеку и застонал.

- Смотри, что она сделала, - шагнул он к Баранихе и выплюнул запекшуюся кровь.

Чтобы запугать женщин, он размазал кровь по лицу и умышленно продолжал тереть окровавленную щеку.

- Смотри, что она сделала - на боярского слугу руку подняла, кровь мою пролила... Это ей так не пройдет. За это ей, разбойнице, голову снимут.

Ольга только теперь поняла, какую беду накликала на свою голову. Княжеский суд короткий - ее и слушать не будут, а поверят тиуну. Она упала на колени перед Лелюком, прижала его к груди и зарыдала.

Тиун, ощерив желтые зубы, злорадно улыбался.

- А ты вот будешь свидетелем, - показал он пальцем на Бараниху, - и ты, - крикнул он женщине, которая выглядывала из-за дуба. - Вы видели, как она меня била. Подожди! - пригрозил он и хотел дернуть Ольгу за руку.

Бараниха выступила вперед и заслонила Ольгу.

- Тиуна ударила? Кто видел? - И она стала наступать на Никифора.

- Как это, кто видел? Вы все видели. Все и скажете. Все! - выкрикнул он. - Заткни глотку, Бараниха, я еще и тебе покажу.

Встревоженная Ольга начала уговаривать Бараниху:

- Ой, что же ты делаешь? Зачем ты с ним так разговариваешь? Пропали мы!

Но Бараниха не унималась и продолжала наступать на Никифора:

- Так ты, беззубая свинья, рот мне заткнешь? Скажешь боярам, что тебя ударила Твердохлебиха? Скажешь, да?

Тиун рассвирепел. Он выхватил из-за пояса плеть и размахнулся, чтобы ударить Бараниху по лицу. Но она так крепко сжала его руку, что лицо его перекосилось от боли. Плеть бессильно повисла, как увядшая ветка.

- Да еще и плетью хотел ударить? Знаю: если скажешь в княжеском дворе боярам, нас замучат насмерть. Б-р-р... не хочу и касаться этой пакости!

Бараниха с отвращением оттолкнула тиуна и юбкой вытерла руку.

Тиун подул на свои пальцы, будто они были обожжены, и, отбежав от женщин на несколько шагов, завизжал.

- Теперь повесят! Обеих повесят! - И побежал было к своему коню, который на опушке леса щипал траву.

- Стой! - властно крикнула Бараниха таким сильным голосом, что тиун даже присел от неожиданности. - Кому ты скажешь? Боярам? Говори! Много злых собак. Как похоронили князя Романа, так бояре стали еще свирепее - на нас зло срывают, поедом едят людей. Говори! А я пойду к твоей жене и скажу, как ты к чужим бабам лазишь. Скажу, как ты целовал руку Твердохлебихи. Тьфу! - сплюнула она и захохотала. - Этими слюнявыми губами лез... Пойду сегодня же и скажу! Жена тебе задаст. Последние волоски из рыжей бороденки выдернет. И еще скажу...

Никифор съежился. Слова Баранихи напугали его. Он побежал обратно к женщинам и стал возле Баранихи.

- Не говори, - льстиво улыбнулся он ей, - не говори жене! А я ничего боярам не скажу... Я здесь не был и ничего не видел. - Он поспешно вытер рукавом губы и щеки.

- Не скажу! - сурово ответила Бараниха. - Если попросишь, не скажу.

Никифор подошел к ней еще ближе, хотел взять за руку, но Бараниха брезгливо отодвинулась в сторону.

- Не скажу, - бросила через плечо.

Тогда он, не оглядываясь, подлетел к коню, вскочил на него и помчался по Галичской дороге.

Взволнованная Ольга молча прижимала Лелюка к груди и самозабвенно целовала. А он тянулся ручками к ее лицу, хватал в кулачки растрепанные волосы матери.

- Что молчишь? - Бараниха ласково толкнула Ольгу. - Испугалась?

- Испугалась! - ответила Ольга и сквозь слезы улыбнулась.

- Все уже прошло, - успокоила ее Бараниха. - А было страшно. Я все видела. Как ты упала, и как он, словно уж, подполз, и как ты ударила его - все видела.

- О том, что будет, я и не подумала. Такое зло взяло, я и размахнулась... Противный слизняк! - оправдывалась Ольга.

- Не накажут, а ведь могли бы... - Бараниха взяла ее за руку. - Забрали бы, сыночек, твою маму, и не увидел бы ты ее больше, - она пошлепала Лелюка по щечке. - Не накажут, Ольга. Я против этого знаю лекарство. Видали? Сразу удрал, как лиса. Жена ведь его толчет, как просо в ступе. Бьет и плакать не дает. Такой гнилой сморчок, а к женщинам лезет. Сколько их плакало от него... Ох, что же это мы, - всполошилась Бараниха, - надо жать, а то угостят плетью по спине.

Женщины быстро разбежались по своим местам. Ольга уложила Лелюка под снопами, нажевала черного хлеба, завязала в тряпочку и дала ребенку. Лелюк, схватив тряпочку руками, начал жадно сосать.

Сон и усталость улетучились, как легкое облачко под дуновением ветра. Ольга со злостью резала серпом сухие стебли ржи. С такой же злостью вязала снопы, словно это была не рожь, а тиун Никифор. Готовила тугие перевясла, и когда завязывала ими снопы, изо всей силы нажимала на них коленями, а потом закручивала с таким наслаждением, будто это была шея тиуна. Ольга углубилась в свои мысли и не замечала, что происходит вокруг. Из головы не выходила назойливая мысль: как она могла так неосторожно уснуть? Ведь мерзкий Никифор мог скрутить ей руки, заткнуть рот и обесчестить ее. Ольге даже представить это страшно - сгорела бы от стыда: ведь у нее дочь Роксана уже взрослая, шестнадцать лет! Как бы в глаза ей смотрела? Лезут страшные мысли. От позора утопилась бы в Днестре. Но тут же вспомнила о Лелюке: как такому младенцу оставаться без матери? Ольга краснеет от стыда. Хорошо, что никто не видит, не ведает, что сейчас творится у нее на душе.

Ольга шепчет заветные слова, которым давно-давно, еще у бабушки, научилась:

"Сгинь, сгинь, проклятый туман, не тревожь моих ран, придет солнышко ясное, солнышко красное, прогонит врагов, настрашит недругов. А самому большому недругу Никифору, чтобы больше солнца не видать, по земле не ходить. Чтоб он в первую яму упал, чтоб его леший взял, чтоб его первая стрела не миновала, чтоб его острый меч настиг..."

Что она Твердохлебу, мужу своему, скажет об этом постылом тиуне? Сколько он крови людской выпил, этот боярский пес! А до него был безрукий Шестак, еще более свирепый зверь. Зимой и летом гнал закупов на боярский двор, на боярское поле. Тут, в степи, вон у того дуба, Ольгина сестра родила дочь. А он, подлец, насмехался: "Чего тебе еще надо? Медведица вон живет в лесу, а не в хоромах, и хорошо ей. Ревет лишь, когда рогатиной ее подденут. А тебе что? У тебя клеть есть - понесешь и обмоешь своего медвежонка". Так и не пустил домой.

Клеть! А что в ней, в той клети? И какое оно, это жилище? Жить в ней ничуть не лучше, чем медведю в его берлоге. Но медведю свободнее живется - к нему не приходят ни тиуны, ни биричи. Клеть! И у Ольги такая же клеть. Чего только не делала Ольга, чтобы как-то украсить ее, но как ее приукрасишь, если стены земляные, оплетенные хворостом! И окон нет, не заглядывает сюда солнышко. В боярских хоромах весь день солнце, там в окнах прозрачное стекло, привезенное из Киева. А у смердов окна затянуты воловьими пузырями. Света они почти не пропускают. А когда на улице становится тепло, пузыри снимают, и тогда ветер гуляет по клети, да и солнце одним глазком посмотрит, что делается в смердовских клетях. А зимой так и приходится сидеть постоянно в полутьме.

Посмотрела Ольга вверх - солнце еще высоко - и снова с серпом ко ржи склонилась. А мысли одна за другой вереницей тянутся. Вздрагивает Ольга: хоть бы Твердохлеб здоров был, хоть бы с ним не стряслось беды...

Многие горестные картины вспомнились ей.

...На том месте, где дорога от Подгородья к пристани сворачивает влево, когда-то был густой лес. Вместе с мужем Ольга выжигала деревья, корчевала пни. Оселище выросло на ее глазах. На том месте князь Владимир, сын Ярослава Осмомысла, поселил людей. Твердохлеб с молодой женой Ольгой соорудили там клеть-землянку. Так понемногу и росло оселище, новые землянки лепились одна к другой. Поселение у Днестра - выгода князьям да боярам: тут и рыба есть, и звери в лесу. Смерды рожь сеяли, рыбу ловили, мед собирали (пчел в лесу водилось множество).

Много земли вокруг - и поля и леса, - да только ходить свободно нельзя: куда ни ткнется смерд, всюду на деревьях боярские или княжеские зарубки сделаны, а на полях столбы в землю вкопаны.

Много горя хлебнули Твердохлеб и Ольга. Сколько князей ни менялось, а для смердов все одинаково. То оселище, в котором они живут, княжеское, но жить в нем так же горько, как и в боярском. Твердохлеб с Ольгой должны были отдавать князю и рожь, и лен, и овес. Тиун ничего не забывает, все тащит в княжеские клети. Появится шкура какая-нибудь - Твердохлеб зверя в лесу поймает, - а тиун уже тут как тут: "Давай сюда, знаю, что вчера поймал". Да и еще требует: "Давай пять вевериц". Твердохлеб клянется, что у него их только три, а тиун стоит на своем - пять требует. Снова идет Твердохлеб в лес, еще двух вевериц ищет. А потом тиун опять тянет, говорит: не будет же, мол, князь сам в лес ходить мед брать или на птицу охотиться. Что ответить тиуну на эти слова? Только и скажешь, что правду говорит он, - и верно, не будет князь ни за ралом в поле ходить, ни за веверицей в лесу гоняться. Нужно покориться. Дали Твердохлебу землю, которую он сам же от кустарников да от пней очистил. А с этой земли вез пшеницу в княжеские клети.

Отец и мать Ольги живут не в княжеском оселище, а в боярском, но им от этого не легче - везде один черт. На бояр надо "страдать", дань им возить.

Укрепления в городах возводить и мосты строить - тоже повинность смерда. Нигде не обходятся без смерда! Не забывают его и тогда, когда на Русскую землю нападет враг. Князь кличет людей защищать отчизну, и смерды идут в пешие полки, спасать родных детей от врага.

Горькой, невыносимой была жизнь смерда, а стоило поднять голос против притеснителей - его жестоко карали. А чтобы душа смерда не горела ненавистью к угнетателям, церковь учила покорности и долготерпению: "Несть власти, аще не от бога", покоряйся своим властителям, ну, а что плохо живется и дети голодные, - не беда, подожди: на небе, в раю, жизнь будет лучше...

Не оправляя повисших колосьев, отбрасывает Ольга снопы в сторону и продолжает дальше резать серпом, будто самому горю горло перерезает. Хочет отогнать тяжелые мысли, но они так и кружатся в голове. Горе ходит близко-близко - возле каждого смерда. Вот вчера вечером наведывался ее двоюродный брат Дубовик, из соседнего боярского селения, и страшную весть принес - он стал закупом. Не видать больше брату даже куцей смердовский свободы. Купил боярин его тело и душу. Тянут закупа на боярский двор, как бессловесную скотину, заставляют все делать и домой, к семье, не пускают.

Слезы невольно полились ручьем. Ольга вытерла их рукавом и, будто разговаривая с кем-то, произнесла вслух:

- Что же будут делать дети твои, бедный мой брат?

Душой болея о брате, Ольга думала и о Твердохлебе: а что, если и ему тиун сделает какую-нибудь пакость? Что, если и ему придется идти в закупы?

...Не зря Ольга так убивалась - она ведь хорошо знала, что происходит повсюду. Простой люд опутан повинностями со всех сторон. Князья позаботились о том, чтобы смерды и закупы не могли выйти из повиновения. Боярские и княжеские тиуны стращают их законами, хотя смерды и не знают этих законов, не читали их - они ведь неграмотны, не знают замысловатых букв, выведенных на пергаменте. Тиун ближе всех стоит к смерду; как он скажет, так и будет. Все законы выгодны только боярам да князьям. Есть устав великого князя Ярослава Владимировича о судах, именуемый "Русская правда". В том законе записано о боярском и княжеском имуществе - о конях, ралах, боронах, на которых закуп работает: "Но еже погубить на поли или в двор не вженеть и не затворить, где ему господин его велел, или орудия своя дея погубить, то ему плати ты". Да еще боярин-господин имеет право бить закупа, не забыли и об этом записать в "Русской правде": "Аще ли господин бьет закупа про дело, то без вины есть". А кому же докажет закуп, что он не виноват, что не "про дело" бьет его боярин или тиун? Что бы ни случилось, всегда виноват закуп, а боярин-господин "без вины есть". Жестоко судили и смердов. Строго наказывали за то, что не привез дань князю или боярину. В княжеских оселищах распоряжались подручные князя, те же самые бояре, а в боярских оселищах судили сами бояре своим вотчинным судом. Особенно зверствовали бояре, когда смерды убегали. Боярин, возвращая беглеца, наказывал его и своей властью навсегда прикреплял к своему селению.

Ольга и не заметила, как дошла до конца нивы, и только у дороги опомнилась, бросилась назад - ведь там, возле снопов, остался Лелюк. Она мчалась по сжатому полю и не чувствовала, как колючее жнивье ранит ноги. А когда подбежала, услышала, что мальчик плачет. Он возился на дерюжке, пока не слез с нее и пополз между снопами. Он хватал ручонками комья земли и засовывал их в рот. Наглотавшись земли, ребенок заплакал и начал размазывать по щекам грязь, тер глаза, царапал пропитанную пылью кожу на голове.

- Сыночек, Лелючок мой! Что ты наделал? - бросилась к нему Ольга.

А он, обрадовавшись, что увидел мать, пополз к ней. Зацепившись о высоко срезанный стебель ржи, он уколол пальчик и снова заплакал.

Ольга схватила Лелюка на руки и понесла к снопам. Там, вынув завернутый в тряпку жбанчик с водой, она брызнула и умыла сына. Мальчик успокоился и потянулся к груди. Ольга пугливо оглянулась: нет ли поблизости ненавистного тиуна? Как бешеный зверь, набрасывается он, увидя, что мать на работе возится с ребенком.

- Ешь, Лелючок, быстрее, пей свое молочко, мой голодненький! - заворковала она, тыча ему в губки грудь.

Ребенок от удовольствия закрыл глаза и затих - было слышно лишь его причмокиванье. Ольга спешила накормить мальчика и снова вернуться к серпу.

Немного посидев около сына, Ольга почувствовала усталость во всем теле. Болела поясница, руки были словно переломленные; с трудом могла она разогнуть спину. А перед тем, когда жала, ничего не чувствовала, потому что в мыслях далеко-далеко куда-то улетала от этого места, где ее так обидел выродок Никифор. Она без устали резала и резала серпом, работой заглушала едкую боль, стыд. Ольга дрожала так, будто она стояла раздетая на холоде; стучали зубы, и она до крови закусывала губы. Этот трус ничего не скажет боярину после угроз Баранихи, его нечего теперь бояться, но Ольга была оскорблена. Мерзкий тиун протянул к ней свои паскудные лапы, пытался обесчестить мать взрослой дочери! Ей хотелось немедля бежать во двор к боярину, найти там этого рыжего изверга, схватить его за горло и задушить.

Возле Лелюка Ольга начала успокаиваться. Насытившись материнским молоком, он задремал. Ольга качала его на руках, напевая колыбельную песню без слов, пока он не уснул; потом осторожно, чтоб не разбудить, отнесла его в тень, под снопы, и побежала заканчивать жатву. За работой Ольга не заметила, как к ней подошел дед Дубовик, ее дядя по матери.

- Бог на помощь тебе, дочка! - негромко промолвил он.

Но и от этого спокойного приветствия Ольга вздрогнула и испуганно оглянулась.

- Ой! Вы! - обрадованно воскликнула она. - А я думала, что снова тиун пришел.

- А зачем ему сюда идти? Жницы ведь жнут.

- Садитесь. Да что я говорю! Не в гости же к нам домой пришли...

- Не хлопочи, дочка.

- Вы, может, кушать хотите?

- Сказал бы нет, так не могу.

- Хотите?

- Со вчерашнего дня ничего не ел.

- Я мигом...

Ольга быстро сбегала к снопам, где лежали ее пожитки, принесла краюшку хлеба и воды в жбанчике.

- Спасибо, дочка. Горько мне прошеный хлеб есть. - Старик вытер слезу и отвернулся.

- Кушайте, а я буду жать и вас слушать.

Дед Дубовик дрожащими руками держал хлеб; осторожно откусывая, он подставлял под краюшку ладонь, чтобы не уронить ни крошки. Запивая водой, он рассказывал Ольге о своих скитаниях.

- Тяжело мне, дочка. Без одного лета мне уже восемьдесят. Куда я пойду? Сын зовет, спасибо ему, почитает он меня, но я не могу к нему пойти - у него семеро детишек и жена больная. Горе лютое закупами их сделало. Чем он будет кормить меня? Он и сам хлеба не видит.

- А вы ведь в монастыре были?

- Был, да прогнали меня - стар стал. Не сладко приходилось мне, холопу монастырскому, да все же жил кое-как, хоть хлеба давали за мои труды. А когда обессилел, так и со двора вон. "К сыну иди", - говорит игумен. А что сын? Сам знаю, какая беда у него... А был и я молодым. Не только поле пахал, но и в походы ходил, половцев бил. И не один раз. Они мне отметины в боку да на ноге оставили - стрелы загнали. Когда ненастье приближается, болят эти раны, ноет мое тело... У боярина Гремислава холопом был - вот там горя хлебнул! И как же это хорошо сделал дикий медведь, разорвав Гремислава на охоте! Легче дышать нам стало. Землю Гремислава князь подарил монастырю, мы стали монастырскими холопами... Думали, что лучше будет. А вышло - одинаково. Работаем мы день и ночь, как закупы у боярина. Огромными богатствами владеет монастырь - есть у него и земли, и леса, и борти с пчелами... А карают нас строго - и за больного коня, и за плуг поломанный... Игумен злющий, все равно что боярин. А дань как выжимает!

- Какую дань? Что вы, дедушка? Святая церковь...

Старик не дал ей закончить:

- Церковь-то святая, да люди в ней что звери. Так ты не знаешь о дани? Такую дань, как боярин или князь берут. Есть у монастыря оселища, подаренные князем, и люди там на монастырь работают. Жил я в монастыре, слезы проливал от обиды. Холопов там и за людей не считают. А монахи, как раскормленные псы, и едят и пьют без меры. Келарь не успевает возами для них привозить. А мы, холопы, брашно для них готовим. Сулят монахи да игумены: там, на небесах, для всех людей добро будет, а сами здесь на медах да на мясе жиреют.

- А в поле монахи ходят?

- Да как бы не так! Что им там делать? Для работы холопы есть, а монахам молиться велено.

- Куда же вы теперь пойдете, дедушка?

- Не знаю...

Ольга бросила серп на землю и взяла старика за руки.

- Идите к нам. И у нас хлеба немного, да уж что-нибудь будем есть. Лелюка будете нянчить.

Дед задумался. Слезы текли из глаз по его щекам и исчезали в длинной серебристой бороде.

- Нянчить Лелюка? Пойду! - ответил он и склонил голову.

Ольга поцеловала его снежно-белую седину.

К вечеру жара спала, да и о Лелюке не нужно было тревожиться (ведь теперь присмотр за ним был хороший), и Ольга еще быстрее орудовала серпом. Оставалось уже не очень много, она хотела сегодня закончить, чтобы завтра жать на своей нивке. Роксана передавала - отпросилась у княгини Марии на завтра, чтобы помочь матери. Уже осталось два раза пройти. Ольга спешит изо всех сил. Она крикнула деду, чтобы брал Лелюка и шел с вещами к дороге.

Последний сноп - самый тяжелый, словно в нем собрана тяжесть всех перекиданных за день снопов. Кажется, никогда не наступит мгновение, когда он уже будет перевязан и поставлен рядом с другими. Ольга обводит перевяслом вокруг снопа, скручивает его и хочет выпрямиться. Но какой это проклятый сноп! Перевясло развязывается, и золотистая солома расползается во все стороны. Ольга со злостью снова собирает сноп, делает перевясло и с гневом восклицает вслух:

- Чтоб вы подавились, когда будете хлеб этот есть!

Подойдя в тот момент, когда Ольга швырнула от себя сноп, Роксана не узнала матери. Всегда приветливая к дочери, Ольга сегодня была какой-то замкнутой. Роксана заколебалась. Ольга заметила это и подбежала к дочери, ласково улыбнувшись. Она обняла Роксану и начала целовать.

- Доченька моя! Пять дней тебя не видела, сердце истомилось.

Роксана ласкалась к матери, крепко прижимала ее к себе. Встревоженная видом матери, Роксана спросила:

- Мама! Что с тобой? Ты такая сердитая, на себя не похожа.

Слова дочери обожгли сердце Ольги. Ей не хотелось обо всем рассказывать Роксане, совестно было.

- Сердитая, доченька, и лютая. Приходил сюда рыжий Никифор и ругал меня: плохо, мол, жну, говорит. Разозлил он меня. Плохо жну! А кто же лучше меня сделает!

- Мамочка моя, успокойся, - Роксана целовала мать в глаза, в щеки и в губы и не давала ей слова сказать. - Сегодня я буду с тобой, отпросилась до утра.

Ольга удивилась:

- Почему же только до утра?

Роксана сразу стала грустной.

- Сначала княгиня обещала отпустить меня на весь день, а потом передумала. Согласилась, чтобы я только переночевала.

- Не разрешила?.. А что у князей просить? Разве они поймут! Ничего не поделаешь, доченька. Ночь со мной побудешь, и то мне легче станет. А жать я и одна буду.

Лелюк узнал Роксану, потянулся к ней, она схватила его на руки и прижала к себе.

Домой шли не спеша, не замечая ничего вокруг. Мать с дочерью так редко видятся! Пять дней назад Роксана прибежала вечером, посидела малость и снова умчалась в княжеский терем. А сегодня можно наговориться вдоволь. Много рассказала Роксана матери о том, что видела и слышала на княжеском дворе и в княжеских хоромах. Ольга со страхом слушала, оглядывалась - не слышит ли кто-нибудь. Роксана рассказала, что галицкие бояре головы подняли.

Долго сидели Ольга и Роксана. Уже давно уснул Твердохлеб, скоро и рассвет забрезжит, а они все никак не наговорятся. Ольга гладила дочь по голове, прижимала к груди, шептала горячие материнские слова:

- Береги себя, Роксана, смотри, чтоб и тебе плохо не было, когда они между собой ссориться станут.

- Боюсь я. Страшно мне в княжеском дворе, мамочка. А княгиня не хочет отпускать.

4

Такая уж у князя Романа угрюмая, неприветливая жена. Уродилась нелюдимой. Карие глаза темнеют под густыми бровями, как осенняя ночь, пронизывают холодным взглядом. И губы всегда сжаты, редко на них играет улыбка. Только на охоте вспыхивали золотистые искры в прищуренных глазах Марии и щеки пылали огнем, - яростно рвалась она туда, где охотились на диких кабанов. Рука у княгини была твердая, метко пускала она рогатину. Случалось, и в походы вместе с мужем ходила. Своим присутствием она не обременяла воинов. Мария ни разу не пожаловалась на тяготы походной жизни. Роман разрешал ей ехать с войском, надеясь втайне, что она хоть в походе повеселеет. А она и впрямь оживлялась. Дома не чувствовала себя такой уверенной, как в походах. Бодрым становился взгляд, порывистыми были движения; как вихрь, скакала на коне, мчалась все вперед и вперед. В такие минуты радовалось сердце Романа. Думал он, что степные ветры рассеяли печаль Марии. Но возвращалась она домой и - снова предавалась унынию.

- Ну почему ты все молчишь? - ласкал ее Роман, щекотал жесткой бородой.

А она смотрела на него ледяными глазами и виновато отвечала:

- Такая уж я есть, не сердись на меня, - и льнула к нему.

Сжимая ее в объятиях, Роман шутил:

- А я снежинку мою растоплю огнем!

Похоронив мужа, Мария стала еще молчаливее. Но Мирослав скоро начал замечать, что ее молчаливость обратилась в твердость, и обрадовался этому: большая помощь будет во всех делах, не придется лишние силы тратить, чтобы подбадривать ее. Значит, и детей она воспитает, и наглым обидчикам ответит. А врагов - много.

...Всего лишь несколько месяцев прошло после смерти Романа, а сколько неприятностей им пришлось пережить! Еще круче заварились княжеские усобицы. Разгорелись глаза на Галич и у черниговских князей, и у киевского князя Рюрика. Черниговские князья со своим войском до самого Галича добрались, вместе с Рюриком шли. Прогнали их отсюда, но разве не появится кто-нибудь другой? Во все стороны надо зорко смотреть, ибо не так страшны пришельцы из других русских княжеств, как опасны свои вельможные галицкие бояре, продававшие Русскую землю чужеземцам.

Мирослав переселился в княжеские палаты, ближе к княжичам. Чувствовал, что теперь им, волынцам, нужно еще теснее сплотиться. Он разговаривал с Семеном Олуевичем, с Василием Гавриловичем - они часто собирались в гриднице, куда приходила и Мария с Данилкой. Но мальчик не любил долго сидеть возле матери - ему хотелось бегать, играть, что-нибудь делать. Как только отпускала его Мария, он, обрадованный, вырывался во двор к детям и вместе с ними ветром носился, заглядывая во все уголки галицкой крепости.

Сколько раз Семен Олуевич жаловался на Марию своей дочери Светозаре. А Светозара возражала ему:

- Чего ты, отец, хочешь от нее? Она же не воин, не дружинник. С ними ты и меду выпьешь и развеселишься, а с ней и слов не находишь. А я привыкла к ней, вижу, что надумала она хорошее: "С галицкими боярами, говорит, надо круто обращаться".

...Вечером Мария позвала к себе Светозару. Дети давно уже спали в своей опочивальне. Тускло мерцали восковые свечи, полумрак окутывал стены, в темном углу чернела кровать. Мария полулежала, облокотившись на подушку.

- Ноет мое сердце, Светозара. Злые люди вокруг. Кому поведать о своем горе?

Она умолкла и, припав к подушке, заплакала. Светозара вскочила со скамьи и стала на колени у кровати.

- Прости меня, Светозара. Может быть, плохое и о тебе подумала. Печалюсь я о князе. А тут еще и другое горе у меня... После похорон князя подошел ко мне один человек и рассказал, что близкие люди собираются причинить мне зло. Не хотела я об этом говорить - боязно, да уж не знаю, что и делать. Дети мои, дети! Куда мне с вами укрыться? - зарыдала она.

Взволнованная Светозара начала уговаривать ее:

- Расскажи, княгиня, какое горе сушит тебя, какое зло хотят враги причинить тебе.

Не отрывая головы от подушки, Мария, всхлипывая, рассказала, что погубить ее хотят те, что друзьями называются, - они хотят управлять Галичем без нее и княжичей.

- Кого же ты подозреваешь? Ведь самые близкие тебе бояре - Мирослав Добрынич, да отец мой, да Василий Гаврилович.

Мария молчала, а Светозара дергала ее за рукав, допытывалась:

- Ну, кто же? Кто же твои вороги?

С поставца на пол упала свеча. Мария задрожала, вскочила с кровати, посмотрела на окна, прижалась к Светозаре.

- Что я скажу тебе, Светозара? Говорят... - И вдруг замолчала. - Боюсь я говорить. Чудно и страшно как-то...

Светозара поняла, что Мария хочет что-то сказать, но никак не решится. Мария пряталась от нее со своими мыслями: значит, кто-то наговорил на отца Светозары, Семена Олуевича.

- Это, может, на отца моего? - произнесла Светозара с испугом и пренебрежением.

Мария не ответила, уткнулась лицом в платочек Светозары, потом рванулась, побежала к кровати.

- Не подходи ко мне, Светозара, - закричала Мария, - и не спрашивай! Легче мне теперь. Будто я все тебе рассказала. Усну теперь. И ты иди отдыхай.

Светозара уже хотела идти к отцу, но на пороге встретилась с Роксаной. Девушка вбежала в светелку и упала у кровати на колени.

- Не ругай меня, княгиня, за то, что так поздно прибежала, - не могла до утра вытерпеть. Ходила я к отцу в гости и узнала там страшную весть. Владиславовы люди ходят по Подгородью и по оселищам и о тебе плохие слова говорят. Шепотом они говорят, но злые слова, как туча, плывут, закрывают солнце... Что-то задумали они против тебя, княгиня.

Мария соскочила с кровати.

- Что ты сказала, Роксана? Ясно в голове у меня стало, будто солнце озарило. Да... Да... Я все поняла, А мне говорили... Теперь знаю, что подослал их Владислав...

Новые огоньки сверкнули в глазах Марии, и Светозара обрадовалась.

- Я отца позову в гридницу, - вызвалась Светозара.

- Иди зови, я скоро приду. Роксана, подай мне теплый платок.

Светозара сбежала по ступенькам в сени, где шагали два гридника.

- Возьми смольник, в боярский терем пойдешь со мной, - велела одному из них.

Молодой гридник быстро наклонился, взял из-под стола пропитанную смолой сосновую лучину и зажег ее от свечи. Вышли во двор. Их окутала темная ночь. Гридник шел впереди, освещая тропинку. Миновали собор и спустились с пригорка - там, неподалеку от крепостной стены, стоял боярский терем, в котором жили ближайшие помощники Романа - Семен Олуевич и Василий Гаврилович.

Гридник постучал в дверь и перемолвился с боярским слугой, стоявшим на страже в сенях. Слуга открыл дверь.

- Боярин дома? - запыхавшись, спросила Светозара.

- Дома.

Отец еще не спал. В светлице горели свечи, висевшие над окнами в железных поставцах. Они освещали увешанные оружием стены. На простенках красовались шеломы и кольчуги. Длинный стол был накрыт вышитой серой скатертью. Лавки стояли и вокруг стола, и вдоль стен. Шкуры, разостланные на полу, заглушали шаги.

Со скамьи поднялся молодой сотский Дмитрий. Он низко поклонился Светозаре и учтиво отошел к стене.

- Не ожидал я тебя, дочь. А мы вдвоем с боярином Дмитрием советовались, как завтра на охоту поехать, - встретил дочь встревоженный Семен.

Светозара подошла к столу, хотя и не оглянулась, но почувствовала на себе взгляд Дмитрия. Почему он здесь? Зачем к отцу пришел?

- Отец, тебя и боярина Василия Гавриловича княгиня зовет, - промолвила и взглянула на Дмитрия.

Он стоял склонившись и не заметил ее острого взгляда.

- Садитесь поближе! - пригласила Мария. - Боязно мне, - окинула гостей внимательным взором из-под платка. - Тревога у меня на душе. Рассказывайте, что происходит в Галиче... Я разговаривала с вами часто, но не о том речь шла... - Мария посмотрела на них твердым взглядом, не прикрывая глаза платком, как это делала раньше. - Боялась я вас и не знала, что делать... Роман так внезапно умер... Не сердитесь на меня, снова говорю: не знала, что делать. Боялась я... и тебя, Семен, боялась.

- Мне дочь сказала, когда мы шли сюда, - отозвался Семен Олуевич.

Мария покраснела и торопливо стала оправдываться:

- Напугали меня, и о вас я плохое подумала.

- Сказали, что мы крамольники? - улыбнулся Василий Гаврилович. - Да?

- Да, - просто и искренне призналась Мария.

- Мы все знаем, - продолжал Василий Гаврилович. - Злых языков много. И что о нас говорят, знаем.

- Продолжай, боярин, - опершись о стол, прошептала Мария. Теперь она не была похожа на недавнюю растерянную Марию, в глазах ее сверкали твердость и воля.

- Неспокойно в Галиче. Крамольники снова зашевелились, князь Роман мало их уму-разуму учил, - не спеша говорил Василий Гаврилович. - Очень неспокойно в Галиче... Не только нам, волынцам, не нравится это. И в Галиче есть друзья князя Романа. Эх, если бы он был жив! Но мы и без него потакать крамольникам не станем, зубами будем грызть их, но на своем настоим... А там князь Данило подрастет. Лишь бы только землю Русскую сберечь, чтобы ее псы чужие не расхватали.

Мария оживилась, голос ее стал звонким, глаза веселыми. Она обратилась к Василию Гавриловичу:

- Прости меня, боярин, нехорошо я о вас думала, И горевала все время, не знала, на кого опереться. Мне на второй же день после похорон наговорили о вас. Я все боялась, не могла угадать, где мои верные друзья.

И о земле нашей ты мудро сказал. Пеклась я до сих пор только о детях своих.

- А должна мыслить о всей державе нашей, - улыбнулся Семен Олуевич, проводя ладонью по рукоятке меча.

- От всяких наговоров голова разрывалась, - могла ли я о чем-нибудь ином думать? - повернулась в его сторону Мария.

- Догадываюсь. То вороги злые. В открытом бою легче с ними воевать. А когда нашептывают - не узнаешь, где друг, а где недруг.

- Сегодня Роксана прибежала. Молвит, что всюду по оселищам бродят люди Владислава.

- И об этом знаем. Придет время, и Владислава поймаем, язык ему отрежем. Но только ли он опасен? А чем дышит Судислав? Как вьюн изворачивается. И рядом с нами, а не наш, голову даю на отсечение - не наш. А в глаза об этом не скажешь, ибо только тот тать, кого за руку поймают. Хорошо, что и ты теперь обо всем узнала, княгиня. От этого всем нам будет лучше - легче бороться с врагами...

Василий Гаврилович встал со скамьи и подошел к Марии:

- Вельми хорошо, что ты уразумела, кто есть друг твой истинный. А чтобы все это увидели, такой совет тебе даю - собрать всех бояр и о Галиче поговорить. Будут знать нашу силу.

Утром Светозара и няня привели Даниила к матери. Солнце будто по-новому озарило светлицу, и княгиня словно моложе стала. Данилко весело прыгал, прятался под стол, под скамью, с маленьким мечом нападал на мать, а она шутя защищалась от него. Щеки Даниила разрумянились, темные кудряшки прилипли ко лбу, кафтанчик расстегнулся.

Другой стала и Светозара, и ей теперь было радостно дома.

- Княгиня, как я рада, что ты повеселела, и жизнь в тереме стала светлее, и Данилко теперь смелее играет и смеется. А то мы были как затворницы в монастыре.

Мария в ответ улыбнулась и шутливо погрозила пальцем. Светозара схватила Даниила, закрыла ему глаза, оттолкнула от себя, а сама спряталась под стол. Мальчик не успел заметить, куда она скрылась, и с криком бросился к скамье, побежал к двери, а оттуда, поняв свою ошибку, подлетел к столу, схватился за скатерть.

- Поймал врага! Под столом! Выходи сюда, помилую.

Светозара медленно вылезла и, склонив голову, подошла к победителю. Данилко схватил ее за руку и повел к матери.

- Мама! Вот я к тебе пленника привел.

- А кто это воюет? - спросил Мирослав, входя в светелку. - О, да это ты! Завтра же беру тебя в дружину.

Гордый от похвалы, Данилко подбежал к своему воспитателю и, подняв вверх меч, приветствовал его.

- А теперь, Светозара, проводи его во двор - там, за клетями, сверстники устроили игрища.

Обрадованный Данилко схватил Светозару и изо всех сил потащил ее во двор.

- А мы, княгиня, пойдем в гридницу, там бояре ждут.

Услыхав шаги на лестнице, бояре почтительно встали с лавки. Мария, переступив порог, окинула всех взором и подумала: "Кланяетесь льстиво, а сколько здесь волков сидит!" За эти месяцы она уже научилась распознавать людей и знала: часто бывает так - боярин ласково улыбается, едва не переламывается в поклоне, а за пазухой камень держит. А тот, кто внешне будто и суров, на самом деле твой ближайший друг. Мария и ее единомышленники кое-кого уже раскусили, но всем ведь не залезешь в душу, не узнаешь, что у кого на уме. Мария приветливо улыбается и садится на княжеское место. Семен Олуевич также оглядывает бояр и удовлетворенно потирает руки. Когда шли сюда, он разговаривал с Мирославом Добрыничем: нынче стало спокойно, уже не будет княгиня мешать своими подозрениями. "Знай, Семен, - сказал Мирослав, - такой твердой руки, как у князя Романа, нет у нас. Княгиня - не то. Значит, Романовой рукой мы должны быть. Пусть княгиня молчит, лишь бы нам не мешала".

Мария села, сели и бояре. Поскрипывали скамьи, у кого-то выскользнул из руки посох и загремел по полу, но никто даже не пошевелился - непристойно обращать внимание на такие мелочи. Мария неторопливо осмотрела гридницу. Среди бояр выделялся самый старый - Твердята Остромирич. Его длинная белая борода опускалась на вышитую рубашку, подпоясанную широким поя- сом. Красные штаны были заправлены в сапоги, сшитые из зеленого хза и украшенные серебром. Сидел он, опираясь на толстый посох.

Мария кивнула Семену. Он поднялся и начал:

- Все собрались, нет лишь Глеба Васильевича. Он еще вчера в Теребовлю поехал.

- Спасибо тебе, Семен, за то, что всех пригласил, - Мария обратилась к Мирославу: - Боярин, ты хотел рассказать нам.

- Дозволь начинать, княгиня. - Мирослав подошел к столу. - Очень горькая пора у нас настала. Вражья сила зашевелилась. Если мы не подумаем, то плохо будет - не жить княжичам, уничтожат крамольники род Мономаховичей в Галиче. А нам князь Роман завещал беречь землю Галицкую и Волынскую, чтобы одна она была, едина. Об этом и мыслить должны, - сказал и посмотрел вокруг.

- Глаголил Роман, чтобы вся Русская земля единым дыханием жила, - поднялся Василий Гаврилович.

- Знаем об этом святом деле, - отозвался Семен Олуевич, - да не знаем, кому удастся сделать это. А нам надо беречь отчизну князя нашего, ибо уже из чужих земель руки тянутся.

- И еще говорил князь Роман, что веру нашу православную надо беречь, ибо папа римский хочет склонить Галич к католичеству, - добавил священник Юрий.

Долго говорили на боярском совете, вспоминали храброго и смелого князя Романа; внимательно слушали дряхлого боярина Твердяту Остромирича, который в 1200 году возглавлял посольство Романа в Царьград. Почтенный старец говорил сидя - это дозволялось ему из уважения к его преклонному возрасту и мудрости. Говорил он медленно: мешала одышка. Он откашливался и вел речь о том, как пышно встречал их в Царьграде византийский император Алексей Ангел.

- Людей русских знают там, уважают, ибо силу чуют нашу. - Твердята закашлялся и тяжело вздохнул. - Князю Роману царь греческий Алексей челом бил, просил спасти от половцев. И ведь спас князь Роман. Собрал полки свои галицкие да волынские. Три года назад это было. А куда в прошлом году греческий царь убегал из Царьграда от крестоносцев? К нам в Галич. Везде о Руси знают.

Он снова закашлялся и долго сидел, тяжело дыша. Все молчали, в гриднице стояла тишина.

- И на запад зорко смотреть нам нужно, - продолжал Твердята, передохнув, - ибо многие там недовольны нами. Все знают, что князь Роман приютил царя греческого...

- А разве мы забыли, как приходили к нам послы из Рима, от папы Иннокентия Третьего, после взятия Царьграда? - спросил Василий Гаврилович. - Помните, что ответил им князь Роман?

В памяти у всех всплыли гневные слова князя Романа, сказаные папским послам.

"Такой ли то меч Петров у папы? - говорил Роман.- Иж имать такой, то можеть городы давати, а аз доколе имам и при бедре, не хочу куповати ино кровию, яко же отцы и деды наши размножили землю Русскую".

- Меч русский могуч в руках наших, и держать его должно острым, - закончил Твердята Остромирич.

Мирослав радостно улыбался, посматривая на Семена, а тот в знак согласия утвердительно кивал головой.

Долго сидели бояре, о многом переговорили и не услышали, как в гридницу вошел сотский Дмитрий. Молодой красавец стоял у порога. Он снял сверкающий шелом, русые кудри рассыпались по плечам. Кольчуга плотно облегала его широкую грудь. Держа шелом в левой руке, он земным поклоном приветствовал гостей. Все уважали Дмитрия. Он был любимцем князя Романа. Князь Роман назначил его сотским, хотя Дмитрий был еще молод.

- Что скажешь, боярин? - обратился к нему Мирослав.

Дмитрий тряхнул кудрями, откинул их рукой со лба - они спадали на глаза - и подошел к столу.

- Дозволь молвить, отче, - начал он, еще раз поклонившись всем и отдельно княгине. - Ездил я недалеко от Звенигорода, в свое оселище, князем Романом пожалованное. Это оселище князь Роман отобрал у изменника боярина Владислава. Поведали мне смерды, что вчера у Звенигорода побывало два всадника, хулу изрекали против княжича Даниила, стращали, что вернется боярин Владислав с земли Северской.

Разговоры оборвались, всех ошеломила зловещая новость. В повседневных хлопотах начали забывать о Владиславе, изгнанном князем Романом. Наглым крамольником был боярин Владислав. Владел он многими оселищами, много земли захватил он и разных угодий. Пятьдесят пять оселищ было у него. Владислав был против князя Романа, не хотел, чтобы соединились в одну землю Галич и Волынь. Да еще и к венгерскому королю наведывался, вел с ним тайные переговоры.

Семен Олуевич покраснел и, разъяренный, выскочил на середину гридницы.

- Слышите, что молвил Дмитрий? Лезут к нам змеи - гадюки, кусают нас. Слышите? Можем ли мы сидеть спокойно?

Тяжело стуча коваными сапогами, в круг вошел Судислав, стал впереди Семена. Из-под мохнатых бровей по-волчьи забегали его зеленые глаза. Он окинул взглядом все скамьи, вытер пот с широкого приплюснутого носа, постучал посохом о пол.

- Почто шумишь? - впился он пронизывающим взглядом в Семена. - А вы все слушаете! Увидели двух всадников и уже струсили. Да разве так Роман учил нас встречать недруга?

Бояре зашумели. У Судислава, старавшегося перекричать их, сорвался голос, и он, кашляя, визгливо выкрикивал:

- Убоялись! Вояки! Княжичей надо беречь, чтобы ночью не выхватили их. Служить княжичам - честь для бояр! Я Данилку к себе возьму: у меня двор надежный и дружина своя вооруженная.

- Зачем брать?

- Сыскался родственник!

- Пускай берет!

- Болячка бы его взяла!

- Кого же слушать? Княгиню?

- Боярам, боярам честь!

- Взять княжичей!

- Не давать!

Все, вскочив с мест, толпой двинулись к столу. Мария отшатнулась к стене и умоляющими глазами искала Семена, Мирослава, Василия. Но их завертело в клокочущем водовороте. Дальновидный Мирослав быстро сообразил, что в такой неразберихе недалеко и до беды. Он еще не забыл, что случилось двадцать лет назад. Тогда своенравные, упрямые галицкие бояре выступили против могущественного и грозного Ярослава Осмомысла и сожгли на костре его возлюбленную Настасью. Двадцатипятилетний дружинник Ярослава Мирослав со страхом наблюдал бурю боярского гнева. Осмомысла захватили в гриднице и не выпускали оттуда до тех пор, пока Настасья не сгорела на костре, разложенном во дворе замка. Особенно неистовствовал Судислав, молодой, тогда тридцатилетний, боярин, науськиваемый степенными боярскими старшинами. Он больше всех суетился и выкрикивал: "И князя тащите сюда - пусть погреет свои косточки..."

Вспомнил обо всем этом Мирослав. В его памяти сохранились ужасные мгновения, когда он, выхватив из ножен меч, бросился к двери гридницы, чтобы защитить Ярослава Осмомысла. Но кто-то сзади ударил его по голове, и он, Мирослав, упал, потеряв сознание, - позже ходили слухи, что это Судислав подослал своих людей на кровавое дело. Но подтвердить эти слухи никто не хотел, и Мирослав так и не узнал, кто поднял на него руку, хотя был уверен, что Судислав.

И теперь больше всех бушевал Судислав, разжигая страсти. Но кричал он не против княжичей. Он ругал злых людей, что-то выкрикивал о Галиче и перешептывался в углу с долгоносым боярином. Гул не утихал. Никто уже не слушал Мирослава и не обращал внимания на побледневшую Марию, которая неподвижно сидела за столом и шептала молитвы. Вокруг Судислава начали собираться его единомышленники.

Мирослав смекнул, что настала решительная минута, и кивнул дружиннику, который все время стоял на страже у порога. Тот быстро выскочил во двор, и через мгновение в гридницу вошло двадцать дружинников с мечами. Если бы не это, могла бы стрястись беда: сторонники Судислава могли бы схватить княгиню Марию и увести с собой княжичей. Увидев дружинников, Судислав растерялся: он не предполагал, что Мирослав так предусмотрителен. Если бы Мирослав не опередил его, то появились бы другие дружинники - дружинники Судислава.

Как только вошли суровые дружинники, шум сразу утих. К Марии вернулась смелость, благодарными глазами она взглянула на Мирослава. Однако не растерялся и Судислав, он поклонился Марии и льстиво закричал:

- Это ты очень хорошо придумала, что позвала дружинников, а то ведь недалеко и до беды было! - А сам еле сдерживал гнев, ругал себя, что не приказал своим дружинникам прибежать раньше.

- Правдивы слова твои, Судислав. И я скажу - хорошо придумала княгиня. Такой ветер повеял тут, в гриднице... - спокойно промолвил Мирослав.

Василий подошел к Мирославу.

- Нет князя Романа. Вижу я - много крамолы будет, много горя придется хлебнуть. Смута великая надвигается на нашу землю.

Не успел сказать Василий о крамольниках, как на середину гридницы выскочил Дмитрий.

- Крамольники? А у нас мечи есть. Будут руки протягивать - отрубим. Не так ли завещал нам князь Роман?

- Так! Так! - загремело в гриднице.

Но это уже была буря гнева, вселяющая радость в сердце Марии. Она слышала голоса преданных ей людей. Теперь Мария поняла, что для нее навсегда прошли беззаботные дни, дни спокойной жизни, когда Роман все решал сам. Взволнованная, выбежала она из гридницы, чтобы обнять Данилку и Васильку. К ее детям протягивали свои когти звери-крамольники.

5

Ночью Смеливец спал плохо, - жгла неотступная мысль о вчерашнем случае. Княжеский бирич забрал выкованные им мечи, а обещанные за работу гривны до сих пор не отдавал. Хвалил мечи Смеливца, говорил, что лучше их нет ни у кого, очень острые и удобные. И понуждал делать новые. Вчера Смеливец поругался с ним. Бирич приехал на копе и накричал на него, стал поторапливать, а когда Смеливец напомнил о деньгах, тот хотел ударить его плетью. Хорошо, что никого не было поблизости, хорошо, что никто не видел, как Смеливец, вспыхнув от обиды, вырвал плеть из рук бирича и еле удержался, чтобы не ударить его по противной волчьей морде. Бирич дернул коня в сторону и оглянулся вокруг - нигде никого нет. Смеливец отдал ему плеть - и только пыль заклубилась из-под биричева коня... Смеливцу казалось, будто его уже потащили во двор князя и бросили в поруб, а сверху в дыру заглядывает бирич и, издеваясь, показывает язык. Смеливец раскрывал глаза, шевелил руками и убеждался, что спит дома. Он подгребал под себя высохшую траву, служившую ему ложем. Рядом лежит на полу его жена Татьяна. Они вдвоем укрываются одной и той же заплатанной дерюгой, а под головами у них твердая, как дерево, подушка. Давно уже собиралась жена сделать новые подушки, но так до сих пор и не удается ей - все перо забрали на княжеский двор.

Смеливец боится пошевельнуться, чтобы не разбудить жену; осторожно тянет на себя дерюгу и поворачивается на левый бок. Закрыл глаза, но сон не приходит. Думает об Иванке: смышленый парень, хорошим ковачом будет - все у отца перенимает. Хотя бы пожить еще, чтобы Иванку вывести в люди! Все эти тиуны да биричи дышать не дают, того и гляди, наговорят о тебе боярам - и голову срубят. Невольно сжались кулаки. Эх, вцепился бы этими руками в горло спесивому биричу! Надоел, сколько раз уже пугал он Смеливца. Боязно отцу за Иванку - горячий парень, сдерживать его надо.

Не спится Смеливцу, тяжелые думы ползут, надвигаются. Видит он себя десятилетним мальчиком па берегу Днепра, в Киеве. Отец еще не брал его в кузницу, не мешал ему забавляться с мальчишками-ровесниками. Целыми днями бегал Смеливко по киевским улицам, лазил на высокую колокольню Десятинной церкви, шнырял по густым лесным чащобам за крепостными стенами, плавал в темной днепровской воде. Давно это было, три с половиной десятка лет. На всю жизнь запомнился последний день в Киеве. Была тихая погода, ласково грело весеннее солнце. С вечера условился Смеливко со своими сверстниками, что утром пойдут они вдоль Днепра до самого Печерского монастыря. А ночью вдруг тревожно зазвонил вечевой колокол у Софии. Смеливко проснулся и тихонько позвал отца, но ответа не услыхал. В клети он был один. Тогда Смеливко пополз к выходу, но и во дворе не нашел отца. От непрерывного колокольного звона Смеливко вздрагивал, боялся лезть обратно в клеть. Где-то на горе вспыхнул огонь, - видно, на площади зажгли кучу соломы. Это означало тревогу - так делали, когда к Киеву приближались половцы. Смеливко посматривал на огонь и прислушивался: звонили у Софии, а здесь, на Подоле, было тихо. Он прислонился к дубу и дрожал от прохлады. Вскоре послышались шаги, и Смеливко узнал голос отца: "Идите сюда, я позову сына, а сам сбегаю в кузницу!.." В ту же ночь они выехали в Коростень - отец с несколькими ковачами сопровождал галицких купцов, которые упросили их охранять обоз с товарами. Дней на десять думал отец отлучиться из Киева, а вышло так, что не возвратился совсем. И не каялся - утром в Киеве произошло такое, что путь назад был для него навсегда отрезан...

Волынский князь Мстислав Изяславич, княживший тогда в Киеве, и суздальский князь Андрей Боголюбский враждовали между собой. Андрей не мог примириться с тем, что Мстислав захватил Новгород и посадил там своего сына Романа. Чтобы ослабить своего противника, Андрей решил напасть на Киев. Князья грызлись между собой, а страдали от этого простые люди - смерды и горожане. У отца Смеливца часто собирались ковачи, изливали друг другу свои сокровенные мысли, ругали князей: "Бежать надо!" Не один раз слышал Смеливец горячие слова седобородого ковача. Бежать! Но куда? Никто не знал. Знали, чувствовали только одно - княжеские междоусобицы до добра не доведут. И это случилось. На этот раз Андрей, ворвавшись в Киев, забыл обо всем, не мог сдержать себя - его опьянила победа над Мстиславом. И он приказал разрушать, грабить. Вместе с Андреем Боголюбским на Киев пошли смоленский и переяславский князья, да еще присоединились к ним мелкие князья, владевшие небольшими уделами на Киевской земле. Все они были недовольны Мстиславом Изяславичем и хотели отомстить ему.

Через два дня в Коростень пришел знакомый Смеливцева отца и рассказал о таких ужасах, что ему даже верить не хотелось. Не может, мол, быть, чтобы свои, русские, такое учинили!

- Князья словно звери! Людей убивают, своих в плен берут! - возмущался отец. - Не вернусь в Киев!

Тогда и послушался он галицких купцов. Говорили они, что нужны в Галиче умельцы ковачи, и он поехал в Галич.

Так Смеливец с берегов Днепра попал на берега Днестра. Только ничего хорошего не нашел его отец и на новом месте. Везде одинаково. Куда ни поедешь, точно так же сосут кровь бояре и князья. Но выхода иного не было - пришлось осесть в Галиче, и после смерти отца Смеливец продолжал его кузнечное дело...

Иванко ни на что не обращал внимания - мчался к заветному уютному местечку на крутом берегу Днестра, где шумели над обрывом широколистые дубы. Уже давно стемнело, а Роксана все еще не приходила. Что бы это могло означать? Юноша побежал по тропинке назад, навстречу Роксане. Хоть бы не разминуться - ведь она должна прийти прямо из крепости. Неужели забежала домой? Говорила же, что домой заходить не будет. Иванко не заметил, как миновал полянку, и, встревоженный, снова побежал к обрыву. Так и есть - прозевал. Роксана сидит на сухой дубовой колоде, охватив голову руками. При бледном свете луны вырисовывается ее белая вышитая сорочка. Иванко всегда терялся при встречах с Роксаной. Ему очень хотелось обнять ее и не отпускать от себя. С какой горячностью бросался он к Роксане, брал ее за руки, а она сдерживала его обычным: "Иванко, остынь!" И отводила его руки от себя, усаживала рядом и говорила, говорила... Он порывался к ней, губами искал ее губы, сжимал маленькие пальчики Роксаны - и всегда уступал, покоренный ее настойчивым шепотом: "Не надо, а то убегу и больше не приду..." И Иванко сидел смирно, упрашивал ее не оставлять его. Роксана не сердилась, когда он брал ее за руку. Ее маленькие кулачки, словно воробышки в гнезде, прятались в широких Иванковых ладонях. Уже второй год встречаются они, но до сих пор Иванко так и не отважился поцеловать Роксану. Он мог это сделать насильно, но разве это будет тот поцелуй, о котором он мечтал, поцелуй, который Роксана сама бы подарила ему? И он давно уже лелеял скрытую от всех мысль о желанном мгновении. Все его существо жило Роксаной. О ней он думал, засыпая после тяжелых трудов; она стояла перед ним, стройная, в задымленной кузнице отца и подбадривала его; он все время помнил о ней, когда возвращался с отцом домой, когда одиноко бродил по рощам, когда с друзьями купался в Днестре. И утром, когда просыпался, первой его мыслью была мысль о Роксане.

Иванко, бесшумно ступая, приблизился к Роксане и тихонько окликнул ее. От неожиданности она испуганно вскочила с колоды и задрожала, подняв руку, будто защищаясь от невидимого злого врага. А потом, узнав Иванку, бросилась к нему, порывисто обняла и горячо поцеловала. Ошеломленный Иванко не знал, что делать. Стучало сердце, одеревенело все тело от приятной истомы, он обессилел и, крепко обнимая Роксану, только и мог произнести: "Моя лада!" Как неожиданно пришел этот первый поцелуй!

- Иванко, мой золотой! - вырвался стон из груди Роксаны.

Минутную радость как рукой сняло. В предчувствии чего-то страшного, неведомого Иванко еще сильнее прижал к себе Роксану и посмотрел в ее лицо. А она, склонив голову на его плечо, зарыдала.

- Скажи, кто обидел тебя, Роксана моя?

Роксана долго не могла говорить. Он повел ее, посадил на срубленный дубок и начал успокаивать.

- Ой, горе нам, Иванко! Не хочет княгиня, чтобы была наша свадьба. Так строго сказала мне ныне: "Забудь и думать об этом!" Злые бояре крамолят, боится она, хочет убежать куда-то и меня берет, а я не могу без тебя. - Она прильнула к любимому, вся дрожа от обиды, которую причинила ей Мария.

- Бежать? Куда?

- Я не знаю... Сказывают, такие страхи были в гриднице... Бояре кричали. Михайло говорил - он был недалеко, во дворе, - дружинники бежали туда с мечами. Что же будет, Иванушка?

- Бояре кричали? Нет князя Романа - потому и кричат... А ты не бойся, Роксана, ведь я с тобой.

- Со мной... А если разлучат нас?

- Всюду найду тебя, лада моя!

Иванко успокаивал Роксану, а сам тревожился. Подумав о том, что Роксаны не будет в Галиче и он не сможет видеться с ней, Иванко опечалился. Радость встречи, радость первого поцелуя, о котором он так мечтал, омрачилась; казалось, он падает в яму и никто его не поддержит, не вытащит из нее. Иванко обнял Роксану так крепко, будто ее сию минуту насильно вырвут у него из рук. В этой зловещей тишине он ощущал, как быстро-быстро билось сердце Роксаны под его рукой, - так близко она еще никогда не сидела рядом с ним. Только сейчас, когда нависла ужасная опасность, он понял, как дорога была для него Роксана.

- Я пойду к княгине! Я скажу ей!.. - воскликнул Иванко.

Роксана покачала головой и ласково сказала:

- Золотой ты мой, горячий! Куда ты пойдешь? Что ты ей скажешь?

Иванко овладел собой, в нем проснулась его решительность.

- Куда? К ней пойду. Пускай не тянет тебя с собой.

- Кто же тебя послушает?

- Я... Я... Я пойду с ме... - но Роксана не дала договорить, ладонью закрыв ему рот.

- С чем ты пойдешь? С мечом? - Она горестно улыбнулась. - И меня погубишь и себя.

- Не пойду я к ней... - опомнился Иванко. - Мы с тобой убежим вдвоем в Берладь и дальше, на Дунай. Живут там люди, есть и галичане.

Роксана обняла руками шею Иванки.

- Иванко! Подумай - мы убежим, а тут отца и маму замучают. Нет, горячий мой, о другом думать должны. Убежишь - и твоим родителям не жить.

- А я стою на своем: бежать нам надо, Роксанушка... Я у людей расспрошу...

Не такая уж длинная августовская ночь - Иванко и Роксана и не заметили, как настал рассвет. Роксана немного успокоилась, но Иванко чувствовал, что она чего-то не досказала. Она была необычайно взволнована и, взяв пальцы Иванки, тихо перебирала их. Иванко не хотел расспрашивать ее, а это еще больше тревожило Роксану; сама она не отважилась поделиться с ним тем, что у нее было на душе.

- Иванко! Иванко!.. - с болью в голосе прошептала она.

Юноша насторожился и застыл, крепко стиснув ее руки.

- Что такое? Что тебя тревожит, лада моя?

- Прости меня, Иванко. Я тебе не все сказала... Боялась... Ой, как тяжко мне! Как стыдно!..

Иванко вздрогнул, его руки вдруг стали холодными, и он отшатнулся от нее.

- Нет, Иванко, - исступленно закричала Роксана, - не подумай чего дурного! Роксана твоя... Только боязно мне, меня душит слово клятвы.

- Какой клятвы? - Иванко и обрадовался и одновременно был сбит с толку. - Роксана, говори!

Она вся сжалась, будто стала меньше, и приникла к его груди, как ребенок к матери. Потупив взор, она через силу выдавила неприятные для нее слова:

- Я не хотела тебя огорчать... Уже не раз было, два раза, а ныне - третий раз. Но сегодня не могу... Иванко! Когда я шла к тебе, меня встретил страшный человек с черной бородой.... У-у-у! Какие у него глаза- как нож острый. Он, как клещами, сжимал мои руки и говорил, что любит меня, чтобы я оставила тебя.

Иванко прервал рассказ Роксаны.

- Кто он? Кто он? Я его задушу, как паршивую собаку! - дрожал он от обиды.

- Иванко, молчи, не говори так! Он страшный... Они сильные... Их много, он не один... Хотела тебе сказать, да он так напугал, что зарежет тебя, как только узнает, что я тебе сказала... И я боялась... боялась, что больше не увижу тебя.

- Не он меня, а я его убью! - все более разгорался в гневе Иванко.

Теперь уже Роксана успокаивала порывистого юношу. Она гладила его руки, ласкала пальцами его кудри, а он не успокаивался:

- Кто он? Скажи!

- Не знаю, Иванко.

- Какой же он?

- Высокий, черная борода, черные глаза и юркий, ловкий такой... Быстро, не знаю откуда, появлялся и исчезал так же быстро.

- Как зовут его? - не унимался Иванко.

- Я не знаю. Я его нигде не видела в Галиче.

- Я найду его. Я...

- Иванко! Послушай меня! - Роксана глубоко-глубоко вздохнула. - Иванко! Страшные слова говорю тебе: не я нужна ему. Те два раза он неправду мне говорил, смеялся надо мной. А сегодня признался, что давно за мной следит... ему нужно знать, что делается у княгини, чтобы я передавала ему и, когда он придет, чтобы впустила к княгине в терем...

- Чей он? Чей он? - громко выкрикнул Иванко.

- Ничего не сказал, Иванушко мой... Ой, я боюсь!

- Не бойся!

- Боюсь! Он угрожал: как только скажу тебе - и тебя убьет. Ой, лада мой! - Она крепко обняла Иванку, будто сейчас кто-то уже вырывал его из ее рук.

- Роксана! Не бойся, не убьет. Я найду его. Я отцу скажу. Найду его!

В это мгновение случилось такое, чего ни Иванко, ни Роксана не могли и подозревать. Неожиданно для них раздался неприятный, скрипучий голос:

- Не ищи! Я сам пришел.

Роксана узнала этот голос и от ужаса потеряла сознание. Она выскользнула из рук Иванки и упала на землю.

Иванко был настолько ослеплен ненавистью к врагу, что, забыв о Роксане, выхватил из-за пояса нож и замахнулся, чтобы броситься на непрошеного гостя.

- Ты щенок еще, - засмеялся неизвестный, - жизни не знаешь! Кто на такие свидания идет в полотняной рубашке? Слушай! - И он постучал пальцами по своей груди.

Иванко услышал стук железа. На неизвестном была кольчуга.

Иванко нерешительно сделал несколько шагов назад.

- Ха-ха-ха! Щенок как есть! Помоги девушке-то!..

Иванко послушно склонился над Роксаной и прошептал ее имя - она не ответила. Испуганными глазами юноша умоляюще смотрел на неизвестного. Уже рассветало, и Иванко убедился, что это тот самый человек, о котором говорила Роксана. Особенно поразил его острый взгляд черных глаз, их невозможно было забыть.

Неизвестный продолжал издеваться.

- Щенок! Почему медлишь! Воды! - решительно приказал он, и Иванко засуетился, оглядываясь вокруг.

- Что? Обрыв? Боишься? - захихикал неизвестный. - Возьми, у меня есть вода. - Он вытащил из кармана небольшой рог и протянул юноше.

Обрадованный Иванко схватил рог, вытащил пробку и хлебнул несколько глотков. Это была не вода, а крепкий, хмельной мед. Но размышлять было некогда - Иванко набрал в рот меду и брызнул им в лицо Роксаны. Девушка, вздохнув, пошевелила ресницами и открыла глаза.

- Это я! Это я! - крикнул обрадованный Иванко.

Роксана повернула голову и, увидев неизвестного, впилась в него взором. Да, это был он, тот самый ночной леший, встречавшийся ей на поляне. Она исступленно закричала и зарыдала.

- Тихо! - неизвестный ладонью закрыл ей рот. - Не бойся!

Роксана умолкла.

- Слушай меня, - пренебрежительно бросил неизвестный в сторону Иванки. - Щенком не буду называть. - И он снова залился неприятным смехом. Его простуженный голос дребезжал, как лопнувшая посудина.- Ты искать меня хотел, а я сам пришел... Слушай меня и не забывай моих слов. Я слышал все, что тебе сказала Роксана. Гак и случилось бы: я убил бы тебя, если б узнал, что Роксана открылась тебе... Никто не должен знать, о чем я ей говорил. Но она сказала при мне, и никто еще об этом не знает - значит, ты будешь жить. А теперь я тебе скажу, слушай меня. Обоих вас пожалел. Из-за нее пожалел... Такая краса... и ты еще молод. Меня слушай: скажешь кому обо мне - задушу, как щенка. Вот так. - Он протянул свою длинную волосатую руку к Иванковой шее.

Роксана застонала - ей показалось, что это чудовище уже душит Иванку.

- Молчи! - гаркнул неизвестный на Роксану. - Вот так задушу и брошу в Днестр, а к шее камень привяжу- никто и не найдет. Уразумел? А перед тем еще покажу Роксану в своих руках! - Он оскалил зубы, и снова задребезжал его отвратительный смех. - Ведь так. моя лада? Ладой же называл тебя этот безусый?

Иванко был совершенно подавлен. Такого ужаса ему еще не приходилось переживать, с такими хитростями не приходилось еще сталкиваться. По своей наивности он привык действовать прямо, напрямик говорить людям в глаза то, что думает. А оказывается, были люди, которые говорили одно, а делали другое. Но когда незнакомец снова заговорил, Иванко удивился.

- Слушай меня. Не по своей воле пришел я сюда, и княгиня ваша нужна мне, как вон та тучка, - он показал пальцем на белесые облачка, плывшие над лесом. - Что мне князья? Мед мне с ними не пить. Куда ты смотришь? Меня слушай... Есть у меня хозяин. Как волом, понукает мной. А я иду, куда он укажет. - Неизвестный прищурил глаза и посмотрел на Иванку и Роксану, чтобы убедиться, какое впечатление произвел на них его рассказ. - И не боюсь я тебя, Иванко, назову свое имя. Я - Теодосий, проклятый закуп и раб Владислава. Слыхал о таком боярине? Слыхал, знаешь! Что надумал теперь? Скажешь княгине или Мирославу? Скажи, а завтра раки будут тебя есть. Меня слушай, мое слово твердое. Тиун Никифор не поверил мне - и теперь он на дне Днестра.

Роксана, услыхав об этом, обрадовалась и в то же время еще больше испугалась. Обрадовалась потому, что мать последнее время печалилась и плакала, побаивалась, что этот тиун принесет несчастье, а теперь Никифор уже не страшен больше. Испугалась потому, что коварный Теодосий мог отомстить ее любимому и убить его. Она с испугом смотрела на этого страшного человека. Теодосий заметил, что юноша и девушка испугались.

- Молчишь? - Его рот искривился в ехидной улыбке. Помолчав, он добавил дружелюбно: - Не бойся, не трону тебя. Меня слушай - ради твоей невесты делаю это... да к тому же вы и родные мне - такие же, как и я, простые люди... - Теодосий умолк, наклонив голову, потом порывисто выпрямился. - Когда-то и я был моложе, была и у меня жена, моя лада. Половцы обесчестили ее и убили. Твоя Роксана похожа на мою Федору... Смотрю на нее...

Роксана вскочила и подбежала к Иванке, схватила его за руку и прижалась к нему, словно защищаясь от нападения.

Теодосий с завистью посмотрел на них.

- Слушайте меня! Живите... А о том, что я сказал, не забывайте. Слово у Теодосия твердое. Никому ничего не говорите обо мне - все равно узнаю. А ты, - он подошел к Роксане, - помни: за всем наблюдай в крепости, когда нужно будет - спрошу, когда понадобится - пустишь в терем. А от тебя слова жду, что ж молчишь? - спросил он, положив руку на рукоять меча.

Иванко посмотрел на Роксану, немым взглядом спрашивая у нее согласия. Она утвердительно кивнула головой, радость засверкала в ее глазах: Иванко будет с нею! Тогда он не спеша произнес:

- Не скажу.

Теодосий подошел к ним и положил руки на их плечи. Он вдруг преобразился, и они услышали теплое, дружеское: "Живите!" Через мгновение Теодосий скрылся за дубами.

Растерянные Роксана и Иванко смотрели друг на друга так, словно и не было этого ужасного чернобородого привидения. Первым опомнился Иванко. Он крепко обнял и прижал к себе Роксану, долго смотрел в ее голубые прозрачные глаза - в них отражались радость и счастье. И тогда он впервые в жизни осмелился сам поцеловать девушку в губы. Роксана не оттолкнула его, не рассердилась, и от этого зашумело в голове. Иванко приник к груди Роксаны.

- Иванко! - погладила она его кудри. - Мне пора уже возвращаться. Смотри, как стало светло.

И они нехотя расстались.

Иванко спешил домой, а в ушах все звенели слова Теодосия. "Никому не говорить? Но хорошо ли это будет? Может, крамольников схватят, если сказать..." Иванко напряженно думал и ничего не мог придумать. Ему трудно было понять все это. О крамольниках он слыхал, но из-за чего они грызутся с князьями - не знал. "А может, отец знает?" С твердым намерением рассказать обо всем отцу он прибежал домой.

Мать встретила его во дворе и ничего не сказала. Еще ниже наклонилась над грядкой.

Отца Иванко застал в клети. Смеливец еще не вставал. От бессонницы болела голова; думал хоть утром вздремнуть, с головой укрылся, чтобы не слышать, как суетится Татьяна, но сон так и не пришел. Вошел Иванко. Он осторожно открыл дверь, переступил порог и молча остановился у скамьи. Отец сурово воспитывал сына, требуя беспрекословного подчинения своей воле. И вообще непослушание детей он считал величайшим грехом, за который непокорных сынов и дочерей карают в аду. И Иванко рос, уважая отца. Ни разу не пошел он наперекор его воле.

Отец услыхал шаги Иванки, но не подал виду, что уже не спит. Иванко переступал с ноги на ногу, порывался сесть на скамью, но, вспомнив, что она скрипит, удержался. Только теперь, дома, он почувствовал, как сильно устал.

- Это ты, Иванко? - послышался голос отца.

- Я.

- Где же ты бродил? - спокойно спросил отец; Иванко не почувствовал гнева в его голосе.

- В лесу был, - ответил Иванко и понял, что сказал не то.

- А что же ты видел в лесу? - поднялся отец и сел на своем ложе.

- В лесу?.. Ничего... Деревья.

- Ты к деревьям ходил?

- Нет. Там... - и запнулся.

- Деревья? - добродушно улыбнулся отец.

Подбодренный этой улыбкой, Иванко торопливо выпалил:

- Там была Роксана.

Отец снова улыбнулся, отвернувшись к стене, чтобы Иванко не заметил улыбки. Но Иванко уже знал - отец в хорошем настроении - и рассказал ему о встрече с Теодосием. Рассказывая, он незаметно посматривал на отца. А тот сидел, опустив голову, и задумчиво мял свою бороду, тер пальцем переносицу. Давно уже умолк Иванко, а Смеливец не отзывался. Беда за бедой валились на его семью. К угрозам бирича теперь прибавилось появление зловещего Теодосия, о котором он слыхал много плохого. Смеливец поморщился, прикусил верхнюю губу.

- Ох, тяжело, сынок! Подойди поближе!

Иванко быстро придвинулся к отцу и присел возле него. Теперь он уже не боялся, что отец будет сердиться на него, и удобно примостился на подушке.

- Припугнул, что убьет тебя? Да?

- Да.

Он может, - кивнул головой Смеливец, - такой

зубастый волк - съест и не запьет... Пес Владислава... Молодец, Иванко, что сказал! Но сказать можно только мне и больше никому. Роксане сказал, чтобы молчала?

- Сказал.

- Пускай молчит. Отцу ее, Твердохлебу, я сам расскажу... А ты - никому. Словно бы и не слыхал ничего... Слушай, Иванко! Зачем нам свою голову всовывать между боярами да князьями? Пускай сами кусают друг друга. Мало нам горя от них, так еще лезть на рожон! Молчи - и тогда Теодосий не страшен. Не боишься теперь? - Смеливец похлопал Иванку по плечу.

- Не боюсь! - радостно воскликнул Иванко.

- А сейчас позови сюда мать.

Вихрем вылетел Иванко во двор и привел мать. Смеливец уже встал и ходил по клети, ногами пододвигая к печи траву, раструшенную по земляному полу.

- Тоскуешь, Татьяна? - ласково обратился он к жене. - А у меня есть для тебя лекарство, да такое хорошее, что и болеть больше не будешь. Ты вступилась за Ольгу Твердохлебову, когда ее рыжий Никифор обидел, а он грозил тебе порубом... Ничего теперь не будет - тиуна этого проклятого уже раки едят.

Татьяна посмотрела на сына, потом на Смеливца, не веря его словам.

- Да, да, его уже нет.

Она глубоко вздохнула и перекрестилась.

- Услыхал господь мою молитву! Сколько я просила... Поклялся он Баранихе, что все забудет, а сам все грозил... Боялись мы - и я, и Ольга, и Бараниха... Услыхал господь...

- Услыхал бы, - рассмеялся Смеливец, - если бы люди не нацепили камень на его рыжую шею!

Татьяна засуетилась:

- Ой, какая же это радость! Побегу я к Ольге, скажу, чтобы не горевала!

Она кинулась к сыну и, обняв его, трижды поцеловала.

- Это ты благую весть принес?

- Я, мама, - обрадовался и Иванко. Ведь и ему тяжело было смотреть на опечаленную мать.

Мать побежала к двери, но ее остановил голос Смеливца:

- Ольге скажешь об этом, да только молчите, не говорите, кто принес весть эту, а то... - Смеливец помолчал какое-то мгновение и добавил: - Длинные уши у бояр, схватят они Иванку.

Татьяна вернулась и обняла сына.

- Никому не скажем.

После ухода жены Смеливец долго ходил по клети, о чем-то размышляя. Иванко неподвижно сидел на скамье, не зная, что делать.

- А Теодосия остерегайся, - промолвил наконец Смеливец. - Это страшный человек.

6

До зимы ничего не произошло в Галиче. Мария сидела в тереме, никуда из крепости не выезжала. Мирослав и Семен часто заходили к ней. Василий уже четвертый месяц лежал в своем оселище, поправлялся после тяжелого ранения. Не знал он, откуда и напасть взялась. Осенью он ехал с небольшой дружиной в Коломыю. Доехали до опушки леса, уже и до Коломыи было рукой подать, как вдруг что-то будто кольнуло в бок. Посмотрел - стрела торчит, попробовал осторожно выдернуть, но оперение крючками зацепилось за ребра. Пришлось слезать с коня. Стрелу вытащили, но Василий слег в постель - стрела была отравленной. Пришлось долго лечиться. Хорошо, что вскоре к опушке подъехал боярин Филипп со своей дружиной. Он велел немедленно разрезать кафтан Василия, разорвать рубашку и сам помогал вытаскивать стрелу. Филипп близко к сердцу принял несчастье Василия, отдал свой возок для раненого, - у Василия не было возков. Филипп возмущался и кричал:

- Будем бить врагов своих! Всех поймаем и вырежем! И как здесь стрела оказалась? - сокрушался он. - Если бы немножко выше, то попала бы в голову и отнесли бы тебя, Василий, на кладбище.

Это покушение напугало всех. Ходить и ездить стало опасно, поэтому Мирослав и не советовал Марии выходить с княжичами за пределы крепости. Да и сам остерегался.

В эту зиму снега выпало много, занесло все дороги. Намело высокие сугробы. В погожие дни дружинники выезжали на охоту. Когда они собирались во дворе, поднимался шум и гам. После охоты снова в крепости воцарялась тишина. И крамольников что-то не было слышно, будто они и впрямь примирились с тем, что править ими будет княгиня.

Гудит вьюга над Днестром, с присвистом гуляет она по узеньким улицам Подгородья, наметает курганы снега вдоль крепостных стен, вихрем проносится по дворищу. Свирепствует зима. Дружинники на галицких крепостных башнях плотнее закутываются в длинные тулупы, прячутся за стенами, садятся под узенькими окнами - все равно ничего не увидишь в снежной мгле, сколько ни всматривайся в нее. Да к тому же и ночь уже наступила, - кто выедет в поле, когда бушует вьюга! В такую непогоду только в клети сидеть, греться возле печки да подкладывать дрова в огонь.

Боярин Судислав только что пришел с улицы в свой терем над рекой Луквой. Удобное место для усадьбы выбрал когда-то его дед. С одной стороны Луква прислонилась берегом к подворью, с другой стороны глубокий овраг пролегает, а от дороги двор отгорожен толстой стеной. И стража день и ночь стоит у ворот в двух местах - у Луквы и над оврагом. Охрана надежная. Но никому не доверяет лукавый Судислав. Вот и сейчас - глухая ночь, а он, натянув на охабень тулуп, надел на голову высокую соболью шапку и весь двор обошел. И в конюшню заглянул, и к воротам наведался, на стражу накричал. Теперь и отдохнуть можно.

В сенях сбросил тулуп на руки слуге, отряхнул шапку, разгладил бороду и шагнул в светлицу. Огромная печь дышала теплом. Судислав подошел к божнице и опустился на колени.

Отвесив три поклона, хлопнул в ладоши. Тотчас же появился мальчик-слуга.

- Зови Теодосия! - сурово рявкнул он на мальчика, и тот исчез.

Теодосий вошел в светлицу и выжидающе остановился у порога. Судислав глянул на него исподлобья. Не нравился Судиславу дерзкий взгляд Теодосия, побаивался он этого неприятного закупа. Если бы не настояния Владислава, он давно бы уже прогнал его. Да и на кой леший он ему нужен, такой страшный, того и гляди, свернет боярскую голову. И откуда он взялся, этот разбойник, зачем Владислав пригнал его именно сюда, к нему, Судиславу? У него и своих, таких непокорных, предостаточно.

Судислав мысленно разговаривает с самим собой, а Теодосий стоит, прислонившись к двери. "Ведет он себя не так, как другие холопы", - думает Судислав. Те смиренно сгибаются в поклоне и в любую минуту готовы мчаться выполнять повеление - боятся бояр! Да и этого Судислав прибрал бы к рукам - жаль только, что он Владиславу принадлежит.

- Ездил в Теребовлю? - спрашивает Судислав после длительного молчания.

- Ездил, - резко отвечает Теодосий.

Судислав недовольно морщится. Так и есть, разговаривает как равный с равным! Ишь какой! А глаза!.. Жутко становится от этого взгляда. Но нельзя подавать виду. Судислав пыжится, надувает губы, фыркает.

- А тиуна встретил?

- Никого не было... - медленно тянет Теодосий. - Посидел я до вечера, а утром и назад поехал.

Разгневанный Судислав вскочил со скамьи, схватил посох, стукнул по полу и зарычал:

- Ничего не хочешь делать! Я твоему боярину скажу - он тебя палками! В яму! В поруб!

Теодосий ничего не ответил, пожал плечами, зло улыбнулся..

Накричавшись, Судислав махнул рукой - "уходи". Теодосий неторопливо вышел.

Что делать с этим холопом? Он ничего не боится. Да это еще полбеды, что не боится, а вот и других холопов научит непослушанию. Много горя натерпелся с ним Судислав за полгода.

А о жалобе Владиславу сказал просто так, для острастки. Вспомнив об этом, Судислав ладонью коснулся лба. "Сказать Владиславу? Но как ты скажешь этому лютому, дикому кабану? Он ведь может и не поверить: расспросит Теодосия, а тот наговорит, что ему в голову взбредет. Опасный холоп! Фу! - громко вздохнул Судислав. - Хорошо хоть, что Владислав далеко и не скоро появится: пока княгиня и Мирослав здесь, нет ему возврата в Галич. А когда удастся прогнать их?"

Подошел к двери, закрыл на крюк. Потом повернулся к божнице и едва успел один раз перекреститься, как в дверь кто-то постучал. Судислав не ответил, продолжал молиться. Губы задрожали, задергались щеки, - проклятые холопы, не дают побыть наедине с богом!

У Судислава так уж заведено: никто не смеет тревожить его, когда он молится в светлице. Стук повторился. Видно, случилось что-то, раз так настойчиво лезут.

В другое время Судислав ругался бы, но теперь нельзя - ночь. Да и неизвестно, кто просится. Отбросив крючок, толкнул дверь ногой - перед ним склонился слуга, бывший монах Онуфрий.

- Милостивый боярин, не гневайся на меня, в ворота кто-то стучит. Не пускал я, но он бесстыдными словесами хулить меня начал, говорил - власы на голове оборвет.

Судислав молча показал на одежду, и Онуфрий поспешно подал шапку и тулуп, открыл дверь на крыльцо. В сени влетел снег и ударил Судиславу в лицо. Он наклонился и шагнул на ступеньки. Ветер бесновался, как бешеный зверь, отгибал полы тулупа, срывал шапку. Судислав приблизился к воротам и приоткрыл задвижку глазка. Осторожно спросил:

- Кто?

К глазку не прислонялся, побаивался: если там лиходей, может ударить в лицо. Словно издалека, откуда-то из-под земли, долетел хриплый голос:

- Судислав, это я, открой.

Рука непроизвольно опустила задвижку. Судислав задрожал:

- Эй, Онуфрий, борзо открывай ворота! Кто там еще? Помогите!

Двое слуг, напрягаясь, долго вытаскивали дубовую балку, подпиравшую ворота. Заскрипела створка, и через порог едва не упал человек, закутанный сверх тулупа в медвежью шкуру. Он властным голосом прошипел:

- Да быстрее поворачивайтесь, холопы, шире открывайте: саням нужно въехать! - И, оглянувшись, сказал кому-то: - Иди сюда, за мной.

Судислав, толкая слуг в спины, поклонился приезжему и снял шапку.

- Ты что? Не нужно! - пренебрежительно крикнул гость. - Еще застудишься. В светлице поздороваемся. А вы, собаки, скорее закрывайте! - набросился он на слуг, и те еще быстрее засуетились у тяжелых ворот.

Гость уверенно шагал по двору, он хорошо знал здесь каждую тропинку. В сенях долго стряхивал снег с медвежьих сапог, кашлял, ругал слугу за то, что тот медленно снимал тулуп, и, наконец, вошел в светлицу. Его сопровождал низенький человек, тоже одетый в тулуп.

- Ну, Судислав, теперь и поздороваться можно. А то додумался - на дворе, при всех, чтобы каждый холоп узнал меня... А это знаешь, кто? Это боярина Юрия сын, Владиславом называется...

Судислав угодливо метался по светлице.

- Садитесь, дорогие гости! Откуда и куда вы едете?

- Какой ты вельми нетерпеливый! Сколько раз говорил тебе: никогда не кудыкай, а то накаркаешь! Ты лучше пойди во двор да прикажи холопам держать язык за зубами - никто не должен знать, что у тебя гости. Ненадолго прибыл я сюда, снова поеду... Поеду, - заскрежетал он зубами, - но вернусь...

Покуда Судислав выбегал во двор, гость снял с себя меховой охабень, расстегнул и стянул с себя кольчугу. Его спутник молча помогал ему.

Хозяин застал Владислава босым.

- Замерз! Еще никогда так не ездил. Думал, что уже и не доеду.

- А зачем в такую метель поехал, Владислав? Неужели...

Но гость не дал договорить, расхохотался.

- Люди молвили, что ты хитер, Судислав, а я вижу - ошибаются они. Да неужели поехал бы я к тебе в ясную погоду? Такая погода, как сегодня, только и по душе мне. Ни одной собаки нигде не встретил. Эх ты, хитрый лис! Да ты, как заяц, бежишь и не видишь куда! - хохотал гость, прислонясь спиной к печи.

Судислав еще больше растерялся. В присутствии Владислава Кормильчича он всегда чувствовал себя связанным, а тут еще и испугался: хотя бы никто не узнал о таком госте!

Молодой Владислав сидел молча, в разговор не вмешивался.

- Почему же ты не угощаешь? Гости замерзли, как собаки на реке, а ты бегаешь по светлице и ничего не подаешь... - недовольно отозвался Владислав Кормильчич.

Судислав выскочил в сени, а оттуда к жене. Она не спала. Ее разбирало любопытство: кто бы это мог в такую пору приехать? Но едва она раскрыла рот, чтобы расспросить мужа, как тот сердито перебил ее:

- Вставай, готовь ужин!

Возвратившись в светлицу, обескураженный Судислав уже не осмеливался расспрашивать гостя. Угнетали злость и зависть: ну, почему этот чванливый Владислав так гоняет его, словно своего холопа? Задержавшись в сенях, Судислав сорвал свою злость на мальчике - слуге - толкнул его так, что тот ударился головой о стену и упал без сознания.

А гость тем временем подставил стул, положил на него ноги и грел их у горячей печки. Он сидел и кряхтел от удовольствия, наблюдая, как хозяин достает корчагу с медом.

В светлицу вошла Судиславиха и, не глядя на гостей, направилась к столу. Поставив посуду, пошла обратно. Внезапно ее остановил властный голос:

- Что же это ты, Елена, на гостя и не взглянешь?

Она задрожала от неожиданности и какое-то мгновение не могла откликнуться, потом, придя в себя, проговорила:

- Боярин! Владислав! И в мыслях не было... Пришлось увидеться, бог помог...

Низко поклонилась и поспешила выйти. "Не узнал бы муж, - волновалась Судиславиха, - что я когда-то ласкала этого приветливого говоруна!"

- Ну что ж, хозяин, приглашай к ужину. Хотя я и сам напрашиваюсь, но ты не ругай меня за это. Голоден я, да и продрог в пути, согреться надо.

Судислав налил в корцы пенистого меда и, подав гостям, поднял свой.

- Выпьем, друже Владислав, чтобы доля наша пенилась и играла, как этот мед!

Выпили. Заметив, что гостю этого мало, Судислав поднес ему второй корец.

- Вот теперь и поговорить можно, а то язык примерз к гортани, - удовлетворенно молвил гость.

Он улыбался, хватал жареное мясо, причмокивал и морщился, разгрызая большую луковицу. Тепло разливалось по телу, и он пятерней расчесывал рыжую бороду. Опрокинув четвертый корец меду, он придвинулся ближе к хозяину.

- Ты ешь, Владислав, - обратился он к своему спутнику, - не стесняйся. Как живешь, Судислав? Хотя и рассказывать не надо, я все знаю, верные люди передавали мне. Романова княгиня понукает вами, гоняет вас, как свинопас своих свиней.

Эти слова больно жалили Судислава. Но что скажешь этому надменному Владиславу? Трусоватый Судислав побаивался его. Так уж получалось; не хотел он этого, да всегда сзади Владислава скакал, и слово Владислава всюду значило больше. Судислав часто ругал себя за трусость, а когда доходило до дела, снова, словно бы невзначай, прятался за спины других. Не раз, оставаясь наедине с самим собой, он давал слово не слушать Владислава, но как только тот появлялся, вся храбрость Судислава улетучивалась. Так и плелся за Владиславом. А лукавый Владислав приберегал Судислава для своих тайных интриг. Потому так и вышло, что Судислав не вызвал гнева князя Романа и остался в своем имении. Владислав не ошибся - его подручный сидел потихоньку в Галиче и, как шашель, подтачивал могущество Романа.

Владислав и Судислав, как и другие крупные бояре, не могли примириться с властью князя Романа, ненавидели его и обрадовались, когда он погиб. Мощным и крепким было крупное боярство в Галиче - не такое, как в Киевском княжестве и в других русских землях. Только далеким новгородцам было под стать галицкое боярство. Задиристость и наглость именитых галицких бояр имели под собой почву. Галич расположен вдали от стольного города Киева, и великий князь Киевской Руси не мог всегда знать, что происходит на окраинах Русской земли. А это было боярам на руку. Галицкая земля позже других получила себе князя. Крупное галицкое боярство успело к тому времени разжиреть, здесь окрепло множество боярских родов. Вольготно жили они, богатели, захватывали земли и оселища.

А когда разделилась Русская земля на обособленные княжества, у галицких князей не было силы прибрать к рукам бояр - бояре захватили себе самую лучшую землю, закабалили смердов. Бояре ничем не были обязаны князьям. В руках крупных бояр была сосредоточена хозяйственная мощь, а значит, и сила. Не раз князья ломали себе зубы - железная шея была у галицких бояр. Малочисленная династия Ростиславичей, правнуков Ярослава Мудрого, не могла прибрать их к рукам, и в самых крупных и самых богатых вотчинах хозяйничали бояре. Не счесть селений, которыми владели крупные бояре. И войско у них было свое - они имели собственные дружины. Вот почему тяжело было князьям бороться с таким боярством. Вот почему и княжеская власть в Галиче была непрочной. И часто случалось, что бояре подрезали князьям крылья. Княжил в Галиче Ярослав, - не зря его в народе Осмомыслом прозвали: разумный и храбрый был, от врагов землю Русскую защищал. Но и над ним насмехались бояре, заставляли плясать под их дудку, вмешивались в семейные дела князя, в княжеский терем лезли, как в собственную светлицу, - запрещали встречаться с любимой женщиной. А сын Ярослава Владимир был вообще лишен боярами отцовского престола и скитался в чужих краях. Для этих хищных волков не было ничего святого, не болело их сердце за Русь. Чтобы сохранить власть, они продавали чужеземцам родной край. Иноземные захватчики легко находили предателей в боярской среде. Где уж там совесть и честь! Где уж там добропорядочность у этих продажных душ! Владимира Ярославича изгнали, а венгерских баронов позвали. Венгерские бароны издевались над смердами и ремесленниками Галицкой земли. Только Роман, отец Даниила, смело и крепко взял в руки галицкое боярство. Придя с Волыни, он применил силу против норовистых бояр-галичан. Жестко обращался с ними Роман - карал предателей и крамольников, а их имения и богатства отбирал. Часть имений оставлял себе, а большинство раздавал средним и мелким боярам галицким и волынским. За это они и служили ему верно. На свою боярскую дружину Роман мог положиться, как на самого себя, и горожанам он полюбился. Ковачи, гончары, древоделы, камнерезцы и весь городской люд склонились на сторону Романа, после того как он упразднил непомерные поборы. Купцам он разрешил платить малое мыто, и потянулись к Галичу гости-купцы со всех стран.

Могли ли жить в мире Роман и крупное боярство? Нет, не могли. Они были злейшими врагами. Вот почему обрадовался Владислав Кормильчич, когда узнал о смерти Романа. Уже шесть лет прозябал Владислав в изгнании в Новгород-Северской земле. Ему удалось уберечь свою голову от меча Романа. Теперь Владислав и его единомышленники снова зашевелились. Не стало грозного Романа, а княгиня Мария и Романовы дети были им не страшны. Крамольники готовились расправиться со сторонниками Романа, разгоралась острая борьба.

...Свиньями назвал Владислав бояр, а значит, и его, Судислава. "Схватить бы за глотку этого чванливого бродягу, - думает Судислав, - да прижать к земле! Насмехается, а сам удрал куда глаза глядят, туда, где не мог настичь его Роман. Схватить за глотку. Легко сказать! А кто же бояр поведет за собой?" И Судислав делает вид, будто не слышит обидных слов. Черт с ним, пусть болтает, что вздумается! И говорит спокойно:

- Не забыли мы, Владислав, о Галиче, да сил у нас нет. Княгиня Мария от имени Даниила княжит. Да разве ей по плечу власть? Сейчас управляют нами Мирослав Добрынич да Семен Олуевич. Вцепились зубами во власть, как собаки в зверя. А с ними еще Дмитрий, сын Богослава. Вырос волчонок, сделал его Роман сотским. Думаешь, только Дмитрий? Есть и другие галицкие бояре, которым Роман нашу землю и леса отдал. И они за княгиню и княжичей руку тянут.

- А вы сидите, как медведи в лесу? - Владислав залился скрипучим смехом. Как ненавидел Судислав этот смех! - Сложили руки и головы склонили. Баба над вами верх взяла. Ничего, по-нашему будет! Вот и Владислав со мной приехал, приучаю его - пусть оттачивает свою злость на Мирослава да па Романовых щенков!

Владислав-младший проворно вскочил со скамьи и впился глазами в своего наставника. Судислав посматривал на младшего Владислава - толстого, коротконогого, круглолицего, со злыми глазами. Шесть лет он не видел его. Но уже и тогда это был сорвиголова, на которого постоянно жаловались Юрию. Ему было всего четырнадцать лет, а сколько смердовых дочерей уже от него наплакались - он похищал их и, обесчестив, прогонял.

- Пусть приучается, - продолжал Владислав. - Я не раз ему рассказывал, как Роман его отца повесил. Пусть запомнит, против кого идти. Есть у нас люди, которые ничего не боятся. Правда, Владислав?

- Правда, - гаркнул тот в ответ, - всех будем бить!

- Слышишь? - мелким смехом залился Владислав.- Всех будем бить! Как же вы сидели здесь?

- А ты, Владислав, хулу на нас не возводи. Я тебе тоже могу ответить. Ты далеко был, не видел, что здесь творилось, а теперь нас упрекаешь. Да мы здесь свою злость по капельке собирали. - Судислав стал смелее, дергал себя за усы и ерошил бороду: нужно показать этому нахалу, пусть и Судислава уважает. - Теперь все стали умными, когда умер князь Роман. А раньше чего ты боялся? Чтобы Роман шкуру с тебя не спустил? Чтоб, как пчелу, не раздавил? Ты удрал. А я здесь остался.

И умолк. Разве нужно было говорить о том, как ползал перед Романом, как прикидывался верным ему человеком?

Владислав примирительно замахал руками.

- Да ты храбрым стал, Судислав! А я и не знал. Помолчи, помолчи! Храбрость показывать нужно не здесь. Зачем нам, как собакам, грызться? Лучше об ином давай подумаем: что дальше делать? Так ли ты храбро и с Мирославом разговариваешь? - уколол гость хозяина. - Ну, что ты? Наливай еще меду!

Выпив еще один корец меда, Владислав совсем захмелел. Подошел к печи, но тут же вернулся к столу.

- Я не пьян, не думай, Судислав, что меня споить можно, - подмигнул он хозяину. - У меня еще дела есть. Пойди скажи, пускай Теодосия позовут... Владислава отведите спать. И ты ложись отдыхать, иди к своей Елене.

В последних словах чувствовалась зависть, но не это покоробило Судислава. Он был обижен поведением Владислава. Почему это он с ним, как с холопом, обращается: "Пойди позови Теодосия!"? Судислав кипел от злости, не терпелось сказать недоброе слово, да не осмелился: помешали трусость и страх. А Владислав важно сидел за столом и спокойно ждал - он чувствовал растерянность хозяина.

- Сейчас скажу... чтоб Теодосия позвали, - еле выдавил из себя Судислав и боком вышел из светлицы, не оглядываясь на гостя.

7

Приезд Владислава не прошел для Галича бесследно. Зимой из волостей все меньше и меньше поступало дани - мало привозили звериных шкур, и чужеземные купцы стали роптать, ходили к Мирославу с жалобами, угрожали вернуться домой, настойчиво требовали, чтобы Мирослав поехал с ними к днестровской пристани и посмотрел на пустые клети.

- Без дела сидим, - горячился остробородый венгерский купец, - в княжеских клетях нечего покупать, да и бояре не продают!

Греческие купцы напоминали о весне: мол, приплывут новые ладьи, а везти отсюда нечего. Мирослав обещал, посылал дружинников в волости, а оттуда приходили неутешительные вести: запуганные крамольниками смерды мало бьют зверя в лесу, да и с коломыйской солью что-то неладно - два обоза нагрузили, чтобы отправить на пристань, а по дороге какие-то всадники выскочили из лесу, разбили сани, рассыпали по дороге соль и пятерых смердов закололи. Неизвестно отчего загорелся греческий корабль, оставшийся на зиму у Галича, - вспыхнул ночью и к утру сгорел. И с хлебом туго стало. Дружинников и челядь кормить надо, а хлеб из оселищ не везут.

Мирослав сам ездил в Теребовлю и в Коломыю, но пришла весна и не принесла ничего хорошего. В Галиче еще куда ни шло - притихли крамольники, боятся вооруженных дружинников. А в волостях бояре ведут себя дерзко. Не пошлешь ведь дружинников по всем волостям - кто же будет в Галиче покой оберегать?

Зазеленели поля, наступили теплые, солнечные дни, а на душе у Мирослава холодно и печально: "Удастся ли прибрать к рукам непокорных ослушников?"

Все чаще Мирослав стал оставаться наедине, думал, к кому за помощью обратиться. И ничего не мог придумать.

Семен вбежал к Мирославу растрепанный, со всклокоченной бородой и безумными глазами. Он ничего не видел перед собой, ногой отбрасывал скамьи, зацепился за медвежью шкуру и отшвырнул ее прочь. Подбежав к столу, он распластался на скамье.

- Мирослав! Помоги!.. Ищите Светозару!

Мирослав отдыхал после обеда и спросонья набросился на своего друга:

- Чего ты орешь, Семен?

- Ой, доченька моя, Светозарушка! Где я теперь тебя найду? - Семен бился головой об стол.

Мирослав не мог толком ничего от него добиться и хотел бежать во двор, но на пороге встретился с побледневшей Марией. Она держала на руках Васильку, а Данилко, оглядываясь, как напуганный птенец, спешил за ней, уцепившись за юбку.

Мария, тяжело вздохнув, села и прижала детей к себе.

- Дети мои, не отпущу я теперь вас от себя! - зарыдала она.

- Да что же случилось? Скажи хоть ты, - Мирослав взял Марию за руку. - Скажи, а то из этого безумного не могу и слова выжать.

- Перенять врагов! Догнать их! - неистово вопил Семен.

Дети, прижавшись к матери, поглядывали на Мирослава. Он недоумевал. Данилко всегда с ним играл, а сегодня боязливо поглядывает, прижавшись к матери.

Успокоив детей, Мария начала поспешно рассказывать.

Вчера они решили со Светозарой поехать на Днестр. Весна ведь уже наступила, трава зеленеет - захотелось на ладьях покататься. И Данилко очень-очень упрашивал. Сегодня с утра и собрались. Семен Олуевич послал с ними десять дружинников. Отъехали недалеко и сошли на берег выше пристани. Дети забавлялись, Данилко с мечом гонялся за дружинниками. Солнышко уже высоко поднялось. И обедать сели там же, на берегу. Позвали ладейников и угостили медом. Один из них принес свою корчагу и подносил дружинникам. Некоторые дружинники уснули прямо на берегу, а трое сели в ладьи со Светозарой и княжичами и плавали по Днестру. Княгиня хотела ехать назад, а один ладейник ответил, что ему необходимо на подмогу взять товарища, который ожидает его на берегу. И как только причалили к берегу, тот, который сидел с краю, схватил Данилку и бросился бежать вдоль берега. Светозара прыгнула за ним, догнала его, схватила Данилку. Тут прискакал всадник с двумя лошадьми. Ладейник, оттолкнув Светозару, вскочил с Данилкой на коня, но Светозара успела вырвать мальчика у него из рук. Тогда ее с Данилкой подхватил второй всадник. Светозара не растерялась, бросила Данилку подоспевшему дружиннику.

- А тетю Светозару повезли, - таинственно прошептал Данилко, выглядывая из-за материной спины.

- Где же она? Кто эти всадники? - выкрикивал Мирослав. - Куда они поскакали?

- Ой, не знаю я, - простонала Мария, - не приметила их лиц! Я бежала за Светозарой к Данилке. Все случилось так быстро...

- Кровь моя родная, доченька золотая! - кричал Семен. - Смелая какая, за княжичем кинулась! Его спасла, а сама погибла...

Мирослав подошел к Семену и изо всех сил тряхнул его:

- Семен! Ты как старая баба, а еще храбрым тебя звали. Опомнись! Нужно думать, как дочь спасти.

- Я спасу ее! - неожиданно раздался голос у двери.

Все оглянулись. В светлицу вбежал сотский Дмитрий.

- Успокойся, боярин, разыщем дочь. Я не меньше твоего встревожен, - сказал он.

Семен замигал глазами, оторвался от стола, подлетел к Дмитрию.

- Ты... Ты... О чем ты говоришь?

- Она моя нареченная.

Удивленный отец так и застыл на месте, потом поднял руки, тяжело дыша:

- Какая нареченная? Кто тебе сказал?

- Она сказала... Это была тайна... Прости меня, отче.

Мирослав оттащил Семена от Дмитрия.

- Да что ты расспрашиваешь? Разве сейчас такое время, чтобы долго размышлять? Пускай Дмитрий ищет.

- Спаси ее. Благословляю, - опустился на скамью обессилевший Семен.

Дмитрий рассказал о том, что ему удалось узнать.

Всадники двинулись по дороге на Теребовлю. Но это был только обман, ибо сколько ни ехали дружинники по этой дороге, все встречные говорили, что никаких всадников там не было. Видно, где-то свернули в лес, неизвестно - направо или налево.

- Как же ты теперь угадаешь, в какую сторону они поехали? - беспокоился Семен.

- А угадывать и не надо: мы уже знаем их тропинку, мне смерд один, Твердохлеб, указал ее.

- Не верь им, сынок, не верь! - сказал Мирослав.- Это наемники Владислава.

- Не то вы говорите. Смерда Твердохлеба мой отец и князь Роман спасли из половецкой неволи. Так мыслю, что для меня и жизни он не пожалеет. Вот и жду его. - Дмитрий подбежал к окну. - Твердохлеб найдет того, кто расскажет ему. В лесу видели двух всадников.

В светлицу вихрем ворвался дружинник и, не обращая внимания на бояр и княгиню, подскочил к Дмитрию и что-то прошептал ему. Дмитрий побежал к двери и уже с порога бросил:

- Ждите! Вечером привезу Светозару!

В сенях его ожидал Твердохлеб.

- Мы ехали быстро и напали на след, - взволнованно сказал он. - Надо спешить в лес. Там Людомир ожидает, он все уже вынюхал.

Дмитрий, ни о чем более не расспрашивая, потащил его за собой. Через минуту они уже были на улицах Подгородья. Впереди на гнедом коне мчался Дмитрий. Прохожие удивленно останавливались и долго смотрели им вслед. Дмитрий торопил своих спутников, хотя и не говорил им, куда они едут. Миновали двор Судислава и выскочили на дорогу, а оттуда свернули на лесную тропинку. Ветви хлестали по лицу, и Дмитрий наклонился к шее коня. Дружинники едва поспевали за ним. В лесной чаще на тропинке появился Людомир и, вскочив на коня, присоединился к дружинникам.

- Быстрее! Быстрее! - торопил Дмитрий.

- Успеем, боярин, - ответил Людомир.

- Быстрее! Душа изболелась, сердце исстрадалось.

- Не убивайся! Жива она, я твердо знаю, - уверял Людомир.

Когда миновали овраг, лес стал реже.

- Скоро уже, - промолвил Твердохлеб. - Выскочим на бугорок, а там и остановимся.

На бугорке спешились. Сквозь деревья дружинники увидели домики на поляне. Твердохлеб предупредил их, чтобы шли бесшумно. Двинулись по оврагу, в обход, и под горкой остановились - дальше идти нельзя, их могут заметить.

Твердохлеб заранее все здесь разведал. Смеливец поделился с ним своим горем, рассказал об угрозах Теодосия. Боялся Твердохлеб за Роксану и Иванку и, ничего не говоря Смеливцу, сам решил разыскать Теодосия. Большую услугу оказал ему вернейший друг Смеливца Людомир. Теперь Теодосий уже не страшен, ему не удастся убежать - будут спасены Роксана и Иванко.

Твердохлеб свернул направо, за ним пошли Дмитрий, Людомир и половина дружинников; остальных отправили за бугорок, в обход по лесу.

Вошли на небольшое подворье. Никого не видно.

- Они в домике, - прошептал Твердохлеб.

Осторожно поползли к первому строению. Неожиданно дружинник, двигавшийся за Дмитрием, провалился в яму. Затрещал хворост. Из сарая выскочил бородатый человек и оглянулся вокруг. Увидев Дмитрия с дружинниками, он вбежал в сарай, вывел коня и, вскочив на него, помчался в лес. Два дружинника бросились вдогонку, а Дмитрий с остальными побежал к домикам. В первом не нашли никого, а во втором дверь оказалась закрытой. Дмитрий приказал окружить дом, и стал кричать, чтобы люди выходили из него. Но никто не отзывался.

Дружинники залегли вокруг дома и притаились. Неожиданно просвистела стрела, и вскрикнул молодой черноусый дружинник - стрела впилась ему в ногу. Дмитрий приказал отползти назад и укрыться за сараем. Возвратились дружинники - всадника не поймали.

Дмитрий ругал Твердохлеба:

- Зачем привел? Выдумал сам не знаешь что!

Твердохлеб растерянно молчал, прислонившись к стене, и почерневшими от земли пальцами чесал щеку.

Его защитил Людомир:

- Верно говорю, боярин. В этих домах живут люди Владислава, тут и Светозару укрывают, и мы... - Но закончить не успел - просвистела вторая стрела.

Дмитрий перестал браниться, убедился, что приехали сюда не зря. Но сколько же сидеть здесь, за сараем! Твердохлеб дернул Дмитрия за руку и указал на дом. Из печной трубы показалась и снова спряталась чья-то голова. Дмитрий взял у дружинников лук и положил на него стрелу. Но из трубы долго никто не выглядывал. Лишь спустя некоторое время медленно высунулась шапка, а за ней и лицо. Слуга Владислава наблюдал за сараем, но никого не увидел, так как все спрятались. Дмитрию удалось обмануть его. Став в укрытии на колено, он тщательно прицелился и пустил стрелу. Стрела впилась в голову слуги, и тот свалился в трубу, а лук его покатился по крыше.

Дмитрий приказал бежать к дому и ломать дверь. Дружинники схватили толстое дубовое бревно и, раскачивая его, стали бить в дверь. После пятого удара дверь сорвалась с петель, и дружинники вбежали в сени. Но ни в сенях, ни в комнате никого не было. Злоумышленники спрятались на чердаке. Сколько ни звал Дмитрий, никто не откликался. Пригрозил, что подожжет дом, - по-прежнему молчание. Оставив дружинников здесь, Дмитрий с Твердохлебом еще раз осмотрел первый дом, сарай, подворье - нигде никого.

- Если сжечь дом, так и они все сгорят, тогда мы ничего не узнаем, - вслух размышлял Твердохлеб. - А нам их нужно живьем взять. - И, попросив у Дмитрия шлем и кольчугу, вызвался полезть на чердак.

Пока Твердохлеб переодевался, из соседнего дома принесли лестницу, и он полез на чердак, прикрываясь щитом. Как только он поднялся на уровень чердака, о щит звякнула стрела. Твердохлеб был в худшем, чем его противники, положении - они видели Твердохлеба, а сами прятались по темным углам, и двигаться ему приходилось наугад. Но он смело полез дальше.

С чердака донеслись грохот и выкрики. К голосу Твердохлеба присоединились еще два. Дмитрий послал на чердак еще двух дружинников. Через минуту в просвете появился человек в изодранной одежде. Твердохлеб толкнул его вниз, и тот покатился по лестнице. Вскоре поймали и второго. Из его разбитой головы и раненой руки текла кровь.

- Боярин, - воскликнул Твердохлеб, - да это же Теодосий! Он-то нам и нужен!

У связанного Теодосия было окровавлено лицо, кровь текла по бороде, волосы слиплись. Но черные глаза его насмешливо сверкали.

- Теодосий! - Твердохлеб схватил его за грудь. - Где ты спрятал Светозару?

Теодосий молчал.

- Говори, а то голову отрублю! - крикнул Твердохлеб.

Теодосий отвернулся, будто не к нему обращались, и сплюнул на землю.

Рассвирепевший Дмитрий выхватил из ножен меч и замахнулся.

Пленный оскалил зубы, снова плюнул кровью и захохотал.

- Руби, боярин! Это легко - я ведь связанный. Но только тогда уж ни туловище, ни голова не скажут тебе, где твоя лада. Может, обождешь? Или ты спешишь? А мне спешить некуда: к деду на тот свет еще успею. А там, в раю, как сказывал игумен, несть ни печали, ни воздыхания.

Дмитрий медленно опустил меч, сбитый с толку удивительным спокойствием этого оборванца.

А Теодосий пробовал развести связанные руки, шевелил плечами и насмешливо приговаривал:

- Хорошо связали, как овцу на убой.

Он стоял, отставив назад левую ногу. Высокий, жилистый, стройный, но очень худой, осунувшийся. Если бы не связанные за спиной руки, можно было бы подумать, что он вышел помериться силой с кем-либо из смельчаков.

Вытирая о плечо лицо, Теодосий размазал кровь по худым, провалившимся щекам. Черная борода его вся была в крови. Твердохлеб плюнул в сторону.

- Тьфу, ну и разрисовал ты себя - прямо черт с болота!

Теодосий подмигнул Твердохлебу:

- А у твоего боярина рука твердая. Как хватил стрелой по голове - в глазах засверкало, будто я на пасху в церковь зашел.

Дружинники засмеялись. Дмитрий отошел от Теодосия и велел полить на руки - он испачкал их, когда полз к дому. Молодой дружинник ловко схватил деревянное ведро и стал осторожно поливать.

Теодосий и тут не растерялся:

- Хорошо придумал, боярин. С немытыми руками не подпущу к себе. Вымой, вымой! Глянь на мои. - Он повернулся к Дмитрию спиной и показал свои, скрученные веревкой, натруженные руки с огрубевшей от зноя и холода кожей.

Дмитрий будто и не слышал этих насмешек, вытер руки полотенцем, которое подал дружинник, и молча подошел к Теодосию, прислушиваясь к гомону дружинников.

Высокий длинноносый отрок говорил соседу:

- Попробуй развязать ему руки, так он кулаком всех перебьет.

Сосед кивнул головой: что верно, то верно.

- Эх, какие же вы недотепы! - не унимался Теодосий. - Этак с человеком обращаетесь! Что я вам, дикий кабан? Смотри, как рубашку изорвали. Владислав ведь свою мне не даст! А какая хорошая рубаха была!..

Теодосий продолжал издеваться. Рубашка у него давно истлела от пота и пыли, а после схватки на чердаке от нее остались только клочья на рукавах - спина и грудь были голые.

- Эх, боярин, боярин! Думаешь, что Теодосий смерти боится? Нет, Владислава боюсь: вдруг поймает - так живьем в землю зароет, и тогда долго умирать придется, в рай опоздаю. Вот чего боюсь.

Дмитрий сурово глянул на Теодосия. Сам он сгорал от нетерпения поскорее узнать, где спрятали Светозару, но видел, что бесполезно запугивать этого непокорного человека. Неловко ему было перед дружинниками - они видели, как Теодосий потешался над боярином. Дмитрий тихо сказал:

- Наговорился уже? Скажи, куда вы боярышню спрятали, а то я сам потащу тебя к Владиславу.

Теодосий задумался на мгновение и спокойно ответил:

- Тогда уж тебе ее не видать... Ты лучше к Владиславу не тащи меня, а оставь у себя, слугой тебе буду. Так мыслю, что нить моей жизни еще не оборвалась. Прочную нитку моя мать скрутила...

- Говори, где Светозара, - жизнь тебе дарю! - Дмитрий начал уже умолять.

Теодосий рассмеялся.

- Да с тобой, боярин, вижу, можно разговаривать как с человеком. Если слово твое твердо и честный ты человек, скажу, где твоя лада.

- Клянусь при всех! - воскликнул Дмитрий.

Теодосий посмотрел на него и сказал:

- Теперь верю... Пойдемте покажу, только скажи, чтобы развязали мне руки, не привык я ходить, как медведь, на цепи. Теперь мне Владислав не страшен, а от тебя я не убегу.

Дмитрий посмотрел на Твердохлеба. Тот кивнул.

- Я развяжу и пойду за ним.

- Не бойся, боярин, теперь не убегу. У Теодосия слово не только острое, но и твердое, никто не переломит, - засмеялся Теодосий.

Оставив второго пленного с двумя дружинниками во дворе, Дмитрий с Твердохлебом, Людомиром и остальными дружинниками пошли за Теодосием. Тот повел их в овраг, оттуда в лесную чащу, где не было ни одной тропинки и где обычно ходили только звери. У второго оврага Теодосий остановился.

- Вот здесь она. А ну, боярин, найдешь ли сам?

Сколько ни смотрели они вокруг, ничего так и не увидели.

В овраге рос густой лес, на маленькой поляне желтела сухая трава.

- Ну что, боярин, теперь веришь моему слову? - покачал головой Теодосий. - Верь мне, жалеть не будешь. Я не душегуб. Это Владислав людей ест. Без моей помощи ты бы никогда не нашел Светозару.

Он подошел к пригорку и ударил ногой по дубовому пню, пенек отвалился, и все увидели дыру.

- Полезай туда, боярин, - сказал Теодосий.

Дмитрий нерешительно глянул на всех. Теодосий с укоризной покачал головой. Тогда Дмитрий смело бросился к дыре, спустил в нее ноги и спрыгнул вниз. Оказавшись в яме, он заметил мерцавший слева огонек. Пролез в боковую дыру и увидел Светозару. Она сидела в углу, опустив голову. Услыхав шум наверху, Светозара испугалась, а увидев Дмитрия, не поверила своим глазам.

В княжеской гриднице волновались. Наступили сумерки. Мирослав непрерывно посылал отроков на башню спрашивать стражу, не видно ли дружинников.

В гриднице молча сидели бояре и княгиня. Наконец в дверь вбежал отрок и крикнул:

- С восточной башни увидели - от реки Медухи к Днестру кто-то едет, в темноте два факела горят!

- Зажгите на башне огонь: пусть знают, что мы их заметили, - приказал Мирослав...

- Огонь уже горит, и оттуда подали знак - дважды закрыли факелы.

- Значит, вдвоем едут! - радостно вздохнул Семен и засуетился, как мальчик. - Я пойду, побегу навстречу!

- Подожди, и я с тобой, - сказал Мирослав. - Открыть ворота, опустить мосты! - приказал он отроку, и тот быстро рванулся к двери. - А теперь и мы пойдем. Только не одни, а с дружиной... Всяко может быть.

- Быстрее! Быстрее! - подгонял его Семен.

Когда во дворе послышался конский топот, Мария бросилась по ступенькам в сени и там встретила Светозару. Она потащила ее наверх, в гридницу. Светозара была бледна. Монист на ней не было, рукава праздничного наряда свисали оборванные, шея исцарапана, но лицо радостно сияло.

- Жив! Данилко! - кинулась она к мальчику, спавшему на скамье.

- Спасибо тебе, Светозара, за то, что сына спасла.

В это время в гридницу вошли Мирослав, Семен и Дмитрий.

- Княгиня, - сказал Мирослав, - слово мне сказать тебе нужно. Не зря ведь говорится, что нет худа без добра, поймали тех всадников и новость узнали. Нужно увозить отсюда Даниила.

Побледневшая Мария со стоном опустилась на скамью. К ней подбежала Светозара. Мирослав взял Марию за руки и усадил у стола.

- Послушай, княгиня. Крамольник Владислав не только знает обо всем, что здесь творится, но и возвращается в Галич. Только уже не тайно он едет, а с войском. Идут сюда князья Игоревичи Новгород-Северские, глаголят: "Наша мать - дочь князя Ярослава Осмомысла, мы на землю деда идем..." Мы им поперек дороги стоим, потому и Даниила-княжича они, как злодеи, выкрасть хотели. Войска у нас пока мест еще мало, нужно уходить отсюда, ибо через день тут уже будут Игоревичи

Владиславом. Чего ждать в Галиче? Горя да беды. А мы должны беречь княжичей да свои головы. Будет голова цела - значит, все будет. Они еще узнают нас, крамольники проклятые!

- Куда же? - дрожащим голосом спросила Мария.

- Во Владимирскую отчину.

- А там? А там, что будет?

- Там людей наших много. Волынцы верны князю Роману и сынам его. Соберем дружины волынские и воев позовем. Дома нас враги не возьмут.

...Торопливо готовились они к отъезду из Галича. Мария плакала и целовала своих сыновей. Светозара и Роксана помогали ей одеваться. Много вещей брать с собой было нельзя, так как надо было спешить. На возках не проедешь, только верхом. Мирослав и Василий - он три дня назад воротился в Галич - быстро заканчивали дела. Семен и Дмитрий поехали к Днестру готовить ладьи. Утром нужно быть уже в пути.

Мария, рыдая, в последний раз обошла свою светлицу, вышла в сени. Мирослав уже ждал ее. Он за руку держал Даниила. Василько был на руках у попа Юрия. Вышли на крыльцо. Над Галичем стояла тихая весенняя безлунная ночь.

- Недаром говорят старые люди: "Ночь темнее - звезды ярче", - сказал Мирослав. - Сегодня нам это в подмогу.

Сели на коней и тихо тронулись. Впереди ехал Василий Гаврилович, за ним - Мария, а дальше - Мирослав с Даниилом на руках и Теодосий с Василькой. Светозара и Роксана ехали рядом. А дальше двигались дружинники. Твердохлеб головой поручился за Теодосия.

- А ты с отцом попрощалась? - спросила Светозара Роксану.

- Попрощалась, маму только не видела.

- Ничего, скоро вернемся, увидишься.

Роксана ничего не ответила, у нее болело сердце - не простилась с Иванкой. Он и не знает об ее отъезде. Бесшумно опустился мост, и всадники выехали на улицу Подгородья. У Днестра их встретил Дмитрий. Спешно рассадили всех в ладьи. Еще два раза ладьи возвращались с правого берега. Последними ехали Дмитрий и Светозара. Они сидели на скамье, крепко обнявшись.

- Мне отец рассказывал, как ты прибежал в гридницу и сказал, что я твоя невеста, - прижималась Светозара к Дмитрию.

- А разве я неправду сказал?

- Правду.

Они и не заметили, как ладья причалила к берегу. - Дмитрий? Ты здесь? - шепотом спросил Мирослав.

- Здесь.

- Выходите быстрее, все уже на конях, трогаемся. Всадники помчались в город Владимир-Волынский. Так с малых лет началась походная жизнь маленьких

княжичей Даниила и Васильки.

Летописец записал в Галицко-Волынской летописи: "Начнем же сказати бещисленыя рати, и великыя труды, и частыя войны, и многия крамолы, и частая востания, и многия мятежи: из млада бо не бы има покоя".

предыдущая главасодержаниеследующая глава





Пользовательский поиск




© Ist-Obr.ru 2001-2018
При копировании материалов проекта обязательно ставить активную ссылку на страницу источник:
http://ist-obr.ru/ "Исторические образы в художественной литературе"


Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь