Глава пятая

1

Одна за другой приходили печальные вести: татары разрушили Рязань, Владимир, Москву, докатились до Твери. Отчаянно сопротивляясь, русские стояли насмерть. А орда двигалась дальше. Остановить проклятых! Преградить им путь! Эта мысль не давала покоя ни днем ни ночью.

Даниил послал Дмитрия в Киев, к Ростиславу Мстиславовичу, князю Смоленскому, который недавно овладел стольным городом. Дмитрий должен был договориться с Ростиславом о совместных действиях, но напрасны были его попытки - задиристый бражник только посмеивался над Дмитрием. "Скажи своему князю - пускай не сует сюда нос. Мы и без него обойдемся. А татар мы не боимся, они сюда не пойдут".

Даниил с большой дружиной сам поехал в Киев. Хвастливый Ростислав, прослышав о приближении Даниила, убежал из стольного города, потому что не надеялся на поддержку киевлян.

Воеводой Киева Даниил поставил тысяцкого Дмитрия, оставив ему большую часть своей дружины, и велел укреплять город, собирать войско.

Затем отправился домой.

- Доскачем к вечеру до Кременца? - спросил Даниил у сотского Богуслава, ехавшего рядом с ним.

- Я плохо знаю дорогу, спрашивай у дружинников,- растерялся Богуслав.

- А я нарочно спросил, - улыбнулся князь. - Изучай! Изучай дороги, новгородец! Тебе тут теперь жить.

Долог путь и скучен. Лес да лес вокруг, лишь изредка сменяется он степью, но проедешь поприщ десять - и снова дремучий лес. Оселищ мало. В лесу много непуганого зверя - охотиться некому. Люди селятся больше возле речек, поближе к воде. А дорогу с Волыни на Киев проложили еще деды-прадеды, сотни лет по ней ездили, деревья рубили, гати мостили по болотистым местам, через рвы и реки мосты строили. Некому следить за этой дорогой, протянулась она на сотни, а то и тысячи поприщ. И ехать долго из Галича в Киев - десять, а может, и больше дней. Путники брали с собой топоры и лопаты и сами поправляли дорогу. Но хоть и надоедает ехать лесом, все же лес что дом родной: остановился на ночь - ложись под дубом; хочешь костер развести, чтоб тепло было, - бери сухое дерево, жги сколько душе угодно; хочешь есть - и еду в лесу раздобудешь, зверя убьешь, лишь бы глаз был зоркий да рука умелая.

Задумался Даниил. Вспомнил, как по дороге в Киев заезжал в оселища к ковачам. Река Тетерев издавна привлекала ковачей. Тут по болотам копали землю и по рыжевато-бурому цвету называли ее рудой. Свозили эту руду в оселища, и тут варили из нее железо. Тяжелый это труд! Не зря у смердов и поговорка была: "Лучше бы ми железо варити, нежели со злою женою быти".

Хаживал Даниил среди загорелых, закопченных дымом ковачей, смотрел, как они железо варят. Мокрые от пота, усталые, бросали они в огромную печь уголь, поджигали его, а сверху засыпали рудой. А чтобы уголь горел и не гас, внизу у отверстий ставили огромные мехи из медвежьей или воловьей шкуры и непрерывно нагнетали воздух в печь... Монах, который прибежал в оселище из близлежащего монастыря, не выдержал, вставил и свое слово:

- Не огнь творит разжение железу, но надмение мешное.

Расхохотались ковачи-варщики.

- Верно молвишь, надмение мешное. Только сам попробуй подуй, не лопнут ли жилы.

Даниил сделал вид, будто не слышал этих шуток.

При Данииле две печи засыпали рудой и на второй день должны были вынимать железо. Даниил остался посмотреть, как варят железо. Утром его позвали.

- Иди, княже, посмотри, что ковачи делают.

Уже убрали мехи и крышу каменную с печи сорвали, отвалили одну стенку, и увидел Даниил серую ноздреватую глыбу. Ковачи схватили ее длинными железными прутьями, приподняли и потянули из печи. Даниил хотел прикоснуться пальцем, но его предостерегли - можно обжечь руку.

- Это крича, - растолковывал ковач.

Кричу потащили крючками и разбили молотом на две части.

- А теперь будем ковать, - кивнул Даниилу ковач, и один кусок потащили в кузницу, расположенную рядом. Длинными клещами ковачи-варщики подняли глыбу на наковальню и начали бить молотами. Крича сплющивалась, проковывалась, постепенно исчезала ее ноздреватость.

Пока тут ковали, остальные ковачи-варщики снова закладывали разбитые стенки печей, снова засыпали уголь и руду, замуровывали верх, подтягивали мехи.

Прокованная глыба остыла, и ее бросили в горн и начали разогревать, раздувая огонь мехами.

Долго сидел Даниил, пока не принесли и не показали ему кусок готового железа.

- Смотри, княже, пять раз ковали - и железо получилось.

- К чему же оно теперь? - спросил Даниил.

Ковач улыбнулся:

- А ко всему - и меч сделать, и серп, и нож, и топор, и гвоздь, и кресало. Только то уже другие ковачи куют. Вон в ту кузницу отдаем. Мудрые там люди, знают, как меч закалить, чтоб не ломался и не гнулся. Греют они наше железо снова и рубят на такие куски, какие им нужны.

Даниил всюду побывал, а потом сказал ковачам:

- Варите железо. Врагов у нас много. Таурмены идут, мечи нам нужны.

- Варим, княже. Слышали мы про супостатов тех злых, - отозвались ковачи.

- Не гасите печей. Железа ох сколько понадобится! - сказал им Даниил.

- А мы и не гасим. И зимой и летом горят, - отвечал за всех старый ковач с почерневшими щеками. - Смотри, какие мы. Деды нас научили, и отцы железо варили. Да и дети наши, видно, тоже будут варить. Таурмены, молвишь, пришли? Мой сын на Калке убит... Ох, сварю я железо на таурменские головы! Эй! Чада мои! - крикнул он своим подручным. - Поворачивайтесь живее, железа нужно вельми много.

..."Железа нужно вельми много!" - вспомнил Даниил слова ковача. Сколько их, этих ковачей, на земле Русской - ив Суздале, и на Волыни, и в Галиче, и возле Киева, и возле Новгорода. Добывают они руду из земли, варят железо, куют его. А железо какое крепкое! Не зря венгерские и чешские купцы за русским железом приезжают.

...Улучив момент, когда Даниил очнулся от дум, Богуслав заговорил:

- Таурмены - страшные враги, но русские их одолеют. Так мыслю, что все же наша возьмет. Не будет в ярме русский люд.

- Одолеют? - переспросил князь.

- Одолеют! - уверенно ответил сотский.

Даниил вспомнил слова Мирослава: "Киев очень помог нам на ноги стать - давно когда-то князь Владимир, да и князь Ярослав Мудрый пеклись и про тех русских, которые на запад от Киева живут - про нас, значит. Оттуда, с Днепра, много хорошего нам дано. Разве смогли бы сами волынцы и галичане устоять против врага?

Разве могли бы мы так вырасти, если бы нам не помогли оттуда, от Днепра? Не одни мы, не с неба упали, а там наш корень. Одна семья у нас - земля Русская, а мы - ее дети..."

В Кременец приехали поздно вечером. Долго взбирались на гору. Впереди со смольником шел дружинник, показывая дорогу.

У ворот их встретил тысяцкий Никодим. Он сидел в Кременце уже не первый год, редко куда выезжал, а еще реже видел гостей у себя.

Даниил прислонился к толстому столбу и, тяжело дыша, сказал с улыбкой:

- Высоко! Не был я тут никогда, да и не захочется больше. Раз поднимешься, а больше духу не хватит.

Никодим виновато оправдывался:

- Это ночью так кажется высоко, а днем вокруг горы, по тропинке не тяжело.

После ужина Никодим уложил гостей в своей светлице, и они сразу же уснули. Когда Богуслав проснулся, Даниила уже не было на месте. Услышав голос сотского, прибежал слуга.

- Князь пошел к тысяцкому, велел тебе сказать про то и чтоб ты умылся.

Слуга выскочил в сени и принес большой медный таз и ведро с водой. Богуслав не успел еще умыться - слуга поливал ему воду на шею, - как в светлицу вошел Даниил.

- Не хотел я тебя будить, а мне не спалось. Идем, покажу тебе крепость нашу.

Никодим выглядывал из-за спины Даниила.

- А я вас не пущу. Спервоначала прошу к столу, а тогда уже и пойдете.

Даниил отшучивался:

- Хоть мы и захватили крепость, да сами в плен попали! Хозяев нужно слушаться!

Никодим был рад гостям и велел принести на стол самые лучшие яства: когда-то еще к нему такие гости заглянут!

Жили в Кременце тихо, о том, что происходит в мире, узнавали поздно. Вокруг города стояли высокие деревянные башни, и когда враг приближался, давали знать в окрестные оселища. Тогда люди с семьями и пожитками бежали в крепость и становились на стенах рядом с дружинниками. Потому-то тысяцкий и не держал большую дружину - из оселищ приходила подмога.

- Пейте мед! Давно он у нас приготовлен для дорогих гостей, - приговаривал Никодим. Он долго возился у жбана, вытаскивал пробку. - Сколько лет держал я этот мед, уже не помню. Видно, более пятнадцати.

Он налил всем пенистого меда. Даниил поднял кубок.

- Выпьем, Никодим, за Кременец. Чтобы стоял он веки вечные.

- Э нет, так негоже! За гостей, за дорогих гостей! Приглашай гостей, - обратился Никодим к жене, которая только что вошла в светлицу.

Та поклонилась гостям:

- И от себя прошу - не откажите. Вам ведомо, что гости к нам не ездят. Уже и не знаю, как это сталось, что вы не миновали нас.

Даниил посмотрел на жену Никодима. Стояла она перед ним, белолицая, словно молоком умытая, губы краснее лесных ягод, а зубы ровные, снежно-белые. "Только в русских лесах такие женщины вырастают", - подумал он, а вслух сказал:

- Раз так сталось, то приглашаю выпить за наш Кременец.

Все выпили.

- А теперь за хозяйку, а то без нее и в светлице темно, - снова провозгласил Даниил.

Еще раз все подняли кубки.

- А теперь, когда выпили, скажем, зачем приехали, - обратился он к Никодиму. - Из Киева едем. Татары снова на Русскую землю пошли, до Киева скоро доберутся. А будут в Киеве, то и сюда дойдут, не минуют.

Жена Никодима побледнела, вспомнила, как муж ее на Калку ходил. Ей тогда всего семнадцать миновало, только поженились, полгода прожили. Сколько ночей не спала, из похода его поджидая.

- Начинай, Никодим, крепость готовить, чтоб татары не одолели. А пока не тревожьтесь, может, они сюда и не дойдут, - сказал Даниил, чтобы успокоить хозяйку.

- Идемте, поведу на стены, - пригласил Никодим, когда встали из-за стола.

Даниил и Богуслав двинулись за ним и по каменным ступенькам поднялись на широкую стену.

- Тут и спать можно, - похвалился Никодим. - Стражники, которых сменяют, тут и спят. Чем эти стены можно пробить!

Крепость была расположена на самой вершине высокой отвесной горы. Стены были врублены в гору и казались ее продолжением.

- Наша стена из земли растет, - пошутил Никодим.

- Смотри, Богуслав, тут вот татарам и бой надо дать, - промолвил Даниил. - Никодим, а как Фильний взбирался сюда?

- Так это было лет тринадцать или четырнадцать назад, когда Судислав привел его в Галич. Фильниево войско и сюда дошло. Воевода снизу начал кричать, чтобы мы выходили, а мы на уши показываем: не слышим, мол. Тогда он трех воинов послал к нам. Подошли они, а мы их стрелами. Воевода осерчал, велел пойти сюда с мечами. Пошло человек сто, а назад и половина не вернулась. - Никодим показал на кучу круглых камней: - Вот такими подарками мы их угощали.

- Камни с тех пор остались?

- И с тех пор, и новые собираем. У нас ведь их много.

Даниил и Богуслав посмотрели влево и увидели возле стены высокую, вровень со стеной, ограду из толстых бревен, засыпанную камнями.

- Надеюсь, что тут не подведут, - промолвил Даниил, когда они с Богуславом отъехали от кременецкой крепости и оглянулись, чтобы еще раз посмотреть на нее. - Стены выдержат, и люди крепкие. Никодиму я верю.

2

Сквозь маленькое окошко проникал тусклый свет, и от этого в комнате становилось еще холоднее. Твердохлеб дрожащей рукой натягивал на плечи дерюжку. Хоть бы солнце заглянуло, теплее стало бы, и не так тоскливо было бы лежать. Но откуда солнцу взяться - оно лишь чуть-чуть посветит и спрячется: в смердовой хате и окошко всего одно. Да и к чему те окна - за них пооконное надо платить, а откуда у смерда лишние гривны? Нет, не улыбается здесь солнце утром, не прыгают по стенам солнечные зайчики. Хочешь видеть солнце - иди во двор. А Твердохлеб уже три месяца не выходит из дому, свалила его страшная болезнь, приковала к постели, - ноги опухли, не слушаются, и грудь болит, кашель душит. И лежит он пластом. Коли бы внук Ростислав был дома, веселее было бы Твердохлебу. Ростислав пел песни, рассказывал деду новости, подбодрял: "Встанешь, дедуня, непременно встанешь! Смотри, какой ты здоровый". Здоровый! Был когда-то здоровым, а теперь обессилел, сам и за водой сходить не может. В длинные, бесконечные дни одиночества о многом передумал Твердохлеб. Вот и прожил жизнь, а видел ли радость? Как солнце проходит мимо смердовой хаты, так и радость чурается его. Мало ли работал Твердохлеб на бояр, а что заработал? Шиш с маслом. Только и всего, что не умирали с голода. Вот и сейчас лежит больной и один-одинешенек. Роксана из последних сил выбивается, с утра до вечера в поле.

"Эх, дочка, дочка! И ты не видела счастья, не пришлось с Иванкой пожить, а какой хороший человек был Иванко!"

Твердохлеб поглядывает на дверь.

"Почему Ольга замешкалась? И ей бы пора дома сидеть, старенькой. Но гоняют и ее, тиун находит работу, тащит на боярское подворье шерсть перебирать для барских ковров, тянет, чтоб ему ноги вытянуло! "Нечего дома сидеть! - кричал тиун на Ольгу. - Твердохлеб и один полежит, ничего с ним не случится. Подумаешь, боярин какой! Жаль, что лежит, а то я бы и ему работу нашел". Работу! - кивает головой Твердохлеб. - Ты только работай на князей да бояр, а что на душе у тебя, тиуну нет до того дела".

Твердохлеб переносится мыслями далеко - к Днепру, в Киев. Там его внук Ростислав. Князь послал туда конную и пешую дружины, говорили, что от татар Киев оборонять будут. Вот и Ростислав пошел воевать. Кажется, совсем недавно был маленьким, а уже двадцать третью весну живет. Твердохлеб свое отвоевал, теперь внук взял меч свого отца Иванки, подаренный ему новгородцами. Возвратится ли? Вспомнился Лелюк. Как Ольга тогда убивалась! Чувствовало ее сердце, что сын не вернется. Не сложит ли голову на ратном поле и Ростислав?.. На дворе, наверно, вечер, в комнате стало совсем темно. Твердохлеба мучит жажда, а встать он не может. Давно уже выпил он воду, что Ольга в корчаге оставила...

Скрипнула дверь, на пороге показалась Роксана.

- Вы одни? А мама не приходила? - спросила ласково.

- Не приходила. Подай водицы, дочка.

Роксана взяла ведро.

- Я свежей принесу! - И побежала к колодцу.

Вернулась она с матерью. Ольга рассказала, что заходила к Смеливцам.

- Лежит Татьяна, а присмотреть за ней некому.

- И я лежу, - откашливается Твердохлеб. - Видать, скоро пойду за своим сватом... Тяжело мне, нечем дышать.

- Что ты! Что ты! - села возле него перепуганная Ольга. - Смеливец руку расшиб, рана какая была, потому и помер. А ты встанешь... встанешь!

- Ох, не встану... А пожить хочется. Ростислава бы увидеть... Правнучков посмотреть...

При упоминании о Ростиславе Роксана вздрогнула, едва удержалась, чтобы не заплакать. Она не знала, как сказать родителям о своем намерении. Тяжко им будет! Она подошла к отцу, села около него, взяла за руку.

- Встанете. И правнуков увидите - женим Ростислава. - Наконец решилась: сегодня ли, завтра ли, а сказать придется. - А я к нему пойду, - тихо промолвила.

- К кому? - с испугом спросила Ольга.

- Куда пойдешь? - удивился Твердохлеб, замигав глазами.

- К Ростиславу.

Роксана поднялась и подошла к ведру, выпила воды. Ольга оцепенела, не знала, что сказать дочери. Роксана подошла к отцу и матери, припала к ним.

- Роксана! Как же это? Куда же ты? - допытывалась перепуганная Ольга.

- Пойду к нему. Ранят - раны перевяжу, буду ходить за ним, на руках понесу.

Твердохлеб закашлялся, лежал неподвижно, смотрел в потолок.

- Почто ты ничего не скажешь ей? Слышишь? - потянула его за руку Ольга. - Куда ты, Роксана? Еще не было такого, чтобы женщина шла на боевище... Чем ты там поможешь? И такая даль!

Роксана стиснула пальцы.

- Не было, а я пойду...

Помолчав, Твердохлеб сказал:

- Не ходи, дочь, ты уже не молода...

- Да, да, Роксана, - повторила Ольга. - Ты уже не молода, смотри, у тебя голова седая.

- Седая! - решительно промолвила Роксана. - Седая! Было от чего поседеть. Они думали душу мою убить, как убили Иванку. А я молода... Молода, такая же, как при Иванке. А что бы он мне сказал теперь? - Глаза ее засверкали. - Сказал бы: "Не иди"? Нет, не сказал бы! Он сам ничего не боялся, а я его жена. Я пойду, мама. Не могу без Ростислава. Он ведь такой же горячий, как и Иванко. Сын мой, воин ты мой!

- Как же ты пойдешь? - ласковее спросила Ольга.- Уже осень на дворе, холодно.

- Я Микулу видела, - ответила Роксана. - Он приехал из Киева, видел там Ростислава. Будут от татар обороняться, стены возводят. Туда скоро мечи из Галича повезут и копья... И я с ними поеду, на возу и для меня место найдут. А нельзя будет ехать - я и пешком к сыну пойду. Я на крыльях к моему сыночку родимому полечу!

- А боярин? Пустит ли? - спросила Ольга: авось хоть это испугает дочь.

- Пустит ли? Уже дозволил. Я только тиуну сказала, про Иванку напомнила, что загубили его безвинно. Да и Микула мне помог. Счастливая судьба занесла его к нам.

- Микула? Где он? - попытался приподняться Твердохлеб на локтях и бессильно упал на постель.

- В Холм поскакал.

- Не зашел к нам... - тоскливо прошептал Твердохлеб.

- Времени не было. К Даниле поскакал.

Ольга припала к Роксане и зарыдала:

- Все вы такие, уходите, рветесь куда-то... Лелюк ушел и не вернулся. Иванко, как ветер, не сидел на месте. Твердохлеб все в походах... И ты... бежишь.

- Бегу, мама... Не могу без Ростислава... Мне без сына - что без света.

- Не плачь, Ольга, - сказал после долгого молчания Твердохлеб. - Пускай идет, не надо держать... Хорошо она надумала. И я пошел бы, будь у меня сила.

3

Осенним вечером Батый подъехал к берегу Днепра под Киевом и, пораженный красотой города, долго молчал. Солнце садилось за горизонт, последние его теплые лучи ласкали золотые купола киевских церквей, разноцветные крыши княжеских теремов. Батый сошел с коня и, прищурив узенькие глаза, крякнул от удовольствия. Субудай-богатур успокоился. Только вчера Бату-хан был недоволен, ворчал на него, что долго по степи едет, говорил, что надо перейти Днепр и свернуть на запад:

- Я хочу туда, где край земли, где солнце заходит, а ты меня тянешь туда, где солнце никогда не бывает.

- Повелитель, - боязливо возразил Субудай, - уже немного осталось идти до самого большого города оросов. Там много сверкающего золота на крышах. Есть оно и в княжеских да боярских дворцах.

Бату-хан молчал, будто и не слыхал этих слов.

...Днепр бился волнами о берег, словно хотел стать на защиту выпестованного им Киева.

- Еще на реке Итиль^* говорил я тебе, мой повелитель: нам надо идти дальше по земле оросов, богата эта земля.

^* (Итиль - Волга.

)- Я заставлю оросов работать на меня, пускай мне собирают богатства с земли своей! - воскликнул Бату-хан.

Он расстегнул чапан, и на груди его засверкала золотая пайцза с высеченной головой разъяренного тигра. Эту пайцзу Бату-хану вручил его великий дед Чингис-хан. Пайцза эта - знак наивысшей власти. Того, кто осмеливается поднять руку на наследника великого властелина, карали боги и с благословения богов - Бату-хан.

Субудай-богатур наблюдал за Бату-ханом лукавым глазом и улыбался - у него были все основания успокоиться. Оросы бешено сопротивлялись, храбро оборонялись, но их князья шли на татар поодиночке, и всех их смели войска Бату-хана. А эти войска вел Субудай-богатур, обласканный Бату-ханом за бой на Калке. Беспокоила Субудая только одна мысль: "А как будет в Киеве?" Пойманный бродник рассказал, что летом из далекой Галицкой земли приезжал в Киев князь Даниил, тот самый, что у реки Калки поймал Гемябека. Надо об этом напомнить грозному Бату-хану.

- В золотом Киеве нет коназа, - склонился Субудай в низком поклоне перед Бату-ханом. - Приезжал сюда коназ Данило из Галича и поехал домой. Тут только воеводы остались. Вели послать нукеров, чтобы заставили киевлян открыть ворота.

Зашло солнце, и Киев потемнел, стал хмурым. Резкий ветер бросал в лицо Бату-хану прибрежный песок, обвевал холодным дыханием. Бату-хан съежился: неприветливо встречал его Киев.

Утром нукеры, едва не потонув, переправились на другой берег на маленькой ладье, найденной в прибрежном лозняке. К вечеру они возвратились с известием, которое страшились передать, - киевляне отказались покориться Батыю. Бату-хан сидел в юрте мрачный, как ночь. Он велел отстегать нукеров плетями. Нукеры обрадовались: это была милость, им могли переломить спины.

Бату-хан вызвал Субудая.

- Ты уже был на земле оросов, все здесь знаешь, скажи, как переправить войско на тот берег за один день.

Субудай испугался. Бату-хану пришла в голову опасная мысль, как отговорить его?

Хитрый Субудай начал разговор осторожно. Погибнет много воинов, если переплывать на конях. А ладей нет - их оросы попрятали. Надо подождать, пока Днепр замерзнет. Коней тут есть где кормить, и людям есть чем питаться - много скота, немало и нетронутых оселищ.

- Великий город оросов Кивамень, и его надо взять, - вкрадчиво говорит Субудай Батыю. - Что скажут оросы, если отойдешь от Киваменя? Смеяться будут. А взять его сможешь только тогда, когда всех своих воинов переправишь на тот берег. Подожди, мой властелин.

Бату-хан внимательно слушал Субудая, отхлебывая из аяка кумыс. "Этот одноглазый барс не пойдет наобум, он все взвесит".

- Пусть будет так! Повелеваю ждать, пока замерзнет река. Приготовить тараны!

Кланяясь, Субудай попятился из юрты.

шестого декабря 1242 года Батый перешел Днепр. Лед был уже толстый, и Субудай смело пустил войско, после того как сам с сотней нукеров промчался по замерзшей широкой реке. Многоголосая орда зашевелилась с самого утра. Войско переправлялось ниже того места, где стояла юрта Бату-хана. Субудай предупредил тысячников, чтобы ни один воин не приближался к тому месту, где отдыхал великий потомок Чингис-хана.

Двинулись конные отряды, потянулись, поднимая снежную пыль, арбы. Верблюды осторожно ступали по холодной киевской земле, по скользкому днепровскому льду. И хотя вокруг клокотал шум, войско шло, как и велел Субудай. Татары переправлялись через Днепр, а Субудай наблюдал с пригорка. Заметив задержку, он сейчас же посылал нукера к тысячнику, но не успевал нукер добежать, как водворялся порядок. Тысячники зорко следили за пригорком, на котором стоял Субудай.

Татары были вооружены кривыми мечами, заточенными с одной стороны. У каждого было три лука - один он вез с собой, два лежали на арбе - и не менее трех колчанов, наполненных стрелами.

Уздечки и седла сделаны из крепкой воловьей шкуры. Каждый воин должен заботиться о своей кольчуге. Делалась она из кожи и железа. Железные части натирались войлоком до блеска.

Киевляне со стены наблюдали, как орда переходит через Днепр. От скрипа возов, рева верблюдов, ржания коней стоял такой шум, что на стенах невозможно было говорить. А татары все прибывали, окружая город со всех сторон. Когда прошла конница и провезли тяжелые тараны, Субудай вошел в юрту к Бату-хану.

- Великий Бату-хан! Войско уже на той стороне.

Бату-хан поднялся, нукер набросил ему на плечи широкий белый тулуп. Бату-хан вышел из юрты, втянул голову в плечи. Холодный ветер пронизывал тело. Неприятна земля оросов! Два нукера помогли ему сесть в седло; сотня верных тургаудов уже готова была в дорогу. Передний тургауд держал в руках ханский стяг. Как только двинулся Бату-хан, тургауд развернул стяг, и он затрепетал на ветру. На стяге был изображен кречет с черным вороном в когтях. К стягу было пришито девять широких лент; они, словно девять хвостов, развевались по ветру.

От непосильных забот Дмитрий побледнел и осунулся, как после тяжелой болезни. Ни днем ни ночью он не смыкал глаз - наблюдал за укреплением стен, забегал в кузницы, где ковали оружие, обучал новичков стрельбе из лука, собирал к себе сотских и наставлял их.

Много людей укрылось за стенами Киева. Тут были не только киевляне, прибежали и смерды из окрестных оселищ. Да и не только из киевских - пришли люди Черниговской и Переяславской земли. Не князья их вели - сами дорогу находили. Они могли бы спрятаться за Днепром в непролазных чащах, но шли в Киев, чтобы защитить его от врага.

Дмитрий всех принимал, но расспрашивать каждого, кто он и откуда, у него не было времени, и он поручил это смышленому Ростиславу.

- Только гляди, - предупредил он Ростислава, - может и враг пробраться. Микула учил тебя, как распознавать супостата. Будешь сотским у меня.

Ростислав сначала терялся, а потом привык. Посмотрев на новичка, он определял, куда его поставить. Иных ругал за то, что пришли без оружия.

- А где же его взять? - жаловался смерд. - В поле ведь я.

- "В поле"! - его же словами корил Ростислав неповоротливого.- А они где взяли? - показывал он на тех, кто пришел с рогатинами и луками. - Ну, иди, дадут тебе лук в сотне!

Дмитрий и не предполагал, что так увеличится его войско в Киеве. Чем ближе подходил Батый к городу, тем больше росло количество воинов, прибывших из окрестных селений. И все больше забот было у Дмитрия. Всех прибывших нужно было поставить к стенам, чтобы не сидели без дела. Ростислав помогал ему. Дмитрий назначил новых сотских. Всех, кто мог держать оружие, послал в сотни. Правда, это были уже не сотни, потому что у каждого сотского было по семь и по восемь сот воинов, а у ворот и того больше.

...Поздним осенним вечером, когда Ростислав сидел в клети при мигающих свечах и опрашивал вновь прибывших, к нему вбежал дружинник.

- Какая-то женщина из Галича. Пустили ее в ворота... Бранилась. Такая упорная, что стражники ее испугались.

Сердце Ростислава екнуло. Из Галича! Кто же это?

- Веди сюда, - сказал он дружиннику.

- К сотскому! - услыхал он за дверью голос дружинника.

Верить ли глазам? На пороге стояла мать. Роксана не могла сдвинуться с места. Больно и радостно было ей. Как похож он на молодого Иванку! Раньше она будто и не замечала этого, а после разлуки сразу бросилось в глаза. Такой же порывистый, и правую руку так же поднял и прислонил ко лбу, и взгляд родных серых глаз такой же, такие же непокорные кудри и прямой нос.

- Ива... - И сразу осеклась, едва сдерживая слезы. - Ростислав! Сынок мой!

Дружинник на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь.

- Мама! - бросился он к матери и обнял ее. - Мама! Как вы сюда добрались?

Так и стояли они, крепко обнявшись, и Роксана слышала, как под ее рукой бьется сердце сына.

- К тебе пришла, сынок... Не могла без тебя... С тобой буду...

Ростислав гладил ее руки, положив голову на ее плечо, как когда-то в детстве.

- Мама! Тут будет бой, тут опасно... Я дам коней, поедете домой... Скоро татары придут.

- Н надо коней, сынок. С тобой буду. Бой меня не страшит. Я возле тебя останусь, помогать тебе стану.

Когда татары начали переходить через Днепр, Дмитрий собрал всех воинов на вече на большой площади у Софии. Только ковачи-оружейники остались в кузницах - там они без устали ковали оружие, там и спали у негаснущих горнов. Все железо перековали. Дмитрий велел снести в кузницы замки, ключи, щеколды от дверей, плиты железные, серны, ухваты.

Люди тревожатся, посматривают на стены: зачем тысяцкий собирает вече в такой страшный час, ведь враг идет... А Дмитрий спокоен, знает, что сейчас татары не полезут, к тому же и стража зорко следит: если заметят что, дадут знать. Дмитрий поднялся на кучу камней. Сердце его возрадовалось: сколько люду собралось!

- Киевляне! - крикнул он во весь голос. - И все, кто к нам пришел! Коротка моя речь. Уже не выйти нам за эти стены. Таурмены окружают. Сжали нас, как рукой за горло... Но дышим мы и будем сражаться. Так ли я молвил?..

- Так! Будем биться! - загудели в ответ люди и подняли мечи и копья.

- А еще говорю вам: помните про вашего князя Мстислава, про Калку не забывайте. Погибли там киевляне, потому что поверили татарам. И тут Батыга-хан начнет обманывать - не слушайте. Будет уговаривать, чтоб ворота открыли, - не открывайте.

- Не откроем! - загудела площадь.

- А тому, кто испугается и вздумает перед врагом на колени пасть, голову рубить без промедления! Стоять будем, пока ноги нас держат, а упадем, - так и на земле врага хватайте! Бейте врага, пока дышите! Князь наш Данило так молвил: "Подобает воину или победу прияти, или пасти ся от ратных". Не склонится Киев перед Батыгой... На стены! К оружию! - крикнул Дмитрий, и воины побежали по своим местам.

4

Перед боем Дмитрий вместе с Ростиславом еще раз обошел все стены.

"Киев! Ты ли это? Таким ли ты был, когда я сюда с Даниилом приехал?" - думал Дмитрий, осматриваясь вокруг. Мужчины привели с собой жен и детей. Где их всех пристроить? Не только в боярских хоромах, а и во всех клетях и под навесами копошился люд. Дмитрий наказал и в церквах дать убежище несчастным, бездомным людям. Дети бегали за взрослыми и плакали. Детский плач смешивался с выкриками сотских и десятских. К стенам волокли деревянные колоды, подносили стрелы, разжигали костры, чтобы кипятить воду и лить на вражьи головы.

У Лядских ворот Дмитрий стоял долго. Наблюдая за татарами, он понял, что именно отсюда они думают начинать, хотя вначале что-то замышляли у Золотых ворот. Увидев, что против Лядских ворот татары поставили два самых крупных тарана, Дмитрий велел пускать стрелы. Несколько татар упало, остальные отбежали подальше от таранов. После этого Субудай приказал поставить тысячу лучников, и они начали так сыпать стрелами, что выстоять было трудно. Киевляне прикрывались Щитами, прятались за заборолами, теперь уже трудно было пускать стрелы во врага. Субудай сам следил за лучниками и покрикивал на них, подгонял, чтобы лучше целились. Он торопился выиграть время - нужно было воздвигнуть перед таранами защитную стену из дерева.

Перестрелка продолжалась до вечера, и все же киевляне ничего не могли сделать - на их глазах вырастала деревянная стена, и за ней татары преспокойно устанавливали тараны, закапывали для них толстые стояки в землю. С ужасом наблюдали киевляне, как татары подвешивали на столбы длинные, окованные железом, круглые дубовые стволы на крепких цепях.

Ростислав целый день был на ногах, он выполнял повеление Дмитрия - проверял, как укреплены ворота, поднесено ли достаточно дерева для починки проломов, много ли запасено стрел.

После этого ходил с Дмитрием в сотни; они смотрели, как устроились воины, беседовали с сотскими. Дмитрий пробовал силы своего войска то в одном, то в другом месте. Он объявлял "бой", смотрел, как распоряжались сотские: воины взбегали на стены, переставляли лестницы, подавали па стены кипяток, бросались на "врага".

Дмитрий остался доволен: не мог пожаловаться на сотских, они уверенно отдавали приказания, умело управлялись со своими сотнями.

Короток зимний день, всего не успел сделать Дмитрий засветло, заканчивал осмотр при кострах. Было холодно, дул пронизывающий ветер, кружилась поземка. Не все воины были хорошо одеты, но ни один не ушел из своей сотни. Дмитрий допытывался у сотских: нет ли хворых, не обморозился ли кто.

С наступлением сумерек татары перестали возиться у таранов, - очевидно, отложили работу на завтра.

Дмитрий еще раз обошел стены, и сердце его сжалось от боли. Со всех сторон пылали татарские костры. Татары жгли все, что попадало под руку - разбирали дома, ломали огорожи, рубили деревья.

Несколько раз наведывалась Роксана к клети, где жил Ростислав, но не заставала его. Она не могла сидеть без дела и побывала во многих местах, где ютились беженцы,- в боярских домах, в церквах, возилась с маленькими детьми, одной бедной женщине, у которой замерзала полураздетая девочка, принесла кусок полотна - нашла в своей торбе. В другом месте помогла матери приготовить еду - у этой женщины было трое малых ребят, и двое из них, простыв, лежали в горячке. Роксана приласкала ребенка и накормила его. Больше всех страдали в осажденном Киеве дети. Где найти для них теплое, уютное место, если такое множество народу собралось? В холодных церквах дети лежали на полу, просили матерей согреть их. Матери собрали все теплое, что только могли достать, укрывали детей, своим дыханием согревали их окоченевшие ручонки.

Побывала Роксана и у Петра, Людомирова сына. Он был в сотне, защищавшей Галицкие ворота, и обрадовался, увидев ее.

Поздно возвратилась Роксана в клеть. Ростислав был уже здесь. "Спит, - прошептал дозорный дружинник. - Как только пришел, упал на лавку и уснул, утомился за день".

Роксана осторожно подошла к сыну и села около него, поправила жесткую подушку. Ростислав не проснулся от нежного прикосновения материнских рук, только что-то сказал во сне, улыбнувшись. На столе горели светильники, и тени от пламени колебались в темных углах. Роксана сняла с себя большой шерстяной платок и укрыла им Ростислава. Он спал неспокойно, что-то выкрикивал, махал руками. "Стоять! Не отходить!" - услыхала Роксана. Она безмолвно сидела и смотрела на него, перебирала пальцами кудри. Вот так сидела она над ним, когда Ростислав был маленьким. И теперь издалека пришла сюда, чтобы охранять его сон перед боем. "Ростик мой! - шептали ее губы. - Будь таким, как отец... Смелым будь". Так и задремала над ним, склонившись у стены.

Дмитрий уснул поздно ночью, приказав разбудить его, если что-нибудь случится. Дозорные ходили около дома, где спал Дмитрий, перекликались с дозорными, стоявшими на стенах. Тихо было в татарском лагере. Отдыхали и защитники Киева.

Хотя теплый тулуп хорошо согревал, но раскрытые ноги замерзли, и Дмитрий проснулся. Он немного полежал и больше уже не мог заснуть. Умылся холодной водой и пошел на стены.

Занималась заря. И все в этой тишине показалось Дмитрию неестественным - и уснувший татарский лагерь, и эти громадные деревянные навесы, под которыми были укрыты тараны. Словно тяжелый сон видел Дмитрий.

К его плечу прикоснулся Ростислав.

- Дмитрий! Татарина поймали. Подошел он близко к стенам, любопытный такой, рот разинул, а его петлей.

Дмитрий сошел на землю и приказал привести пленного в ближайшую клеть.

От холода татарин съежился, дул на пальцы, испуганными узенькими глазами следил за движениями Дмитрия.

- Как же с ним поговоришь? - пожал плечами Дмитрий. - Язык чужой. Ну, что ты скажешь? - сурово крикнул он пленному.

Тот вытаращил глаза, заморгал и залепетал:

- Товрул! Товрул!

Дмитрий и Ростислав молчали. Дмитрий уже было повелел увести безъязыкого, но в клеть вошел сотский.

- Пришел бродник, - сказал он, - видел, как таур- мена сюда привели. Спрашивает, не нужно ли толмачить, он знает немного язык татарский.

- Сюда его! - обрадовался Дмитрий.

Бродник смело вошел, оглянулся. Увидев татарина, подошел к нему и заговорил по-татарски. Пленный повеселел, начал отвечать, все время кланяясь броднику.

- Глаголет, что зовут его Товрулом, сотник он из Бурундаева тумена, - пояснил Дмитрию бродник.

Дмитрий повелел расспросить, сколько войска и кто воеводами у Батыя.

Татарин поспешно отвечал, посматривая то на Дмитрия, то на бродника:

- Урдюй, Байдар, Бирюй, Кадан, Бечак, Меньгу...

- Это он о ханах говорит, воеводах Батыевых, - переводил бродник.

- А сколько войска?

Бродник спросил татарина, тот закрыл глаза, перебирал пальцами и потом ответил броднику.

- Глаголет, что не знает, а только так думает, что туменов, наверно, тридцать есть. А это означает, что тридцать раз по десять тысяч.

Дмитрий посмотрел на Ростислава, покачал головой - ве сколько же раз их больше, нежели киевлян? - и махнул рукой - дружинники увели пленного.

Татары к обеду закончили сооружать временную деревянную стену. Потом вдруг все затихло.

Субудай прибежал к Батыю доложить, что установка таранов закончена. Их поставили в трех местах - у Лядских, Золотых и Галицких ворот.

Батый распорядился послать гонца к киевлянам.

- Пусть скажет: откройте ворота, всех выпустим, не тронем.

Субудай вызвал темника Урдюя:

- Бери толмача... Иди к стенам. Говори, пусть выходят. Батый дарует всем жизнь.

Урдюй, ругая про себя Субудая, пошел. Он боялся - подойдет близко, а русские пустят в него стрелу.

Дмитрий был у Десятинной церкви, успокаивал женщин, чтобы не плакали. Там и нашел его дозорный дружинник.

- Кличут тебя, воевода татарский пришел.

Поднявшись на стену, Дмитрий увидел Урдюя. Татарский воевода сидел на коне, около него стоял толмач.

- Спроси, что ему нужно, - кивнул Дмитрий броднику. Тот спросил по-татарски. Урдюй, обрадовавшись, что быстрее закончатся переговоры, забыл о своем толмаче и поспешно передал требование Субудая.

Выслушав, Дмитрий сказал броднику:

- Передай... Пусть идут прочь отсюда... Скажи... Мы не забыли про слово Субудая на Калке... Скажи, что они звери... Скажи... русские не сдаются... Ворота не откроем.

Бродник сразу же перевел ответ Дмитрия, и Урдюй, повернув коня, поскакал к Субудаю.

Батый не верил, что киевляне откроют ворота, но все же думал, что, может быть, их удастся запугать и обмануть. Его беспокоила битва - много татар поляжет. Что будет дальше? Ведь он и так уже немало потерял своих воинов под Владимиром и другими городами. Эти русские такие упрямые. Как же идти дальше, если под стенами каждого города столько воинов оставлять мертвыми?

- Проклятые оросы! - выругался Батый. - Непокорные! - И приказал дать войску отдых до утра.

Солнце клонилось к закату, вот-вот его красный шар скроется за горизонтом. "Быть завтра буре!" - говорили бывалые старики киевляне.

И русские и татары молчали - ни одна стрела не упала после обеда. Дозорные шагали на стенах. Воины в сотнях сосредоточенно готовились к бою. Не слышно было обычных разговоров, шуток. Каждый думал о завтрашнем дне.

Роксана попросила позволения у Дмитрия побывать на стенах. Медленно поднялась она по лестнице и, посмотрев вокруг, ужаснулась. От обрыва над Днепром и до Золотых ворот раскинулось татарское войско. Роксана стояла у заборола. Ветер шевелил ее седые волосы, обвевал лицо, покрытое чуть заметными морщинами. Дозорные удивленно посматривали на нее. Они знали, что это мать Ростислава. Зачем она вышла сюда? Женское ли это дело?

Вон там, где заходит солнце, родной Галич, а на севере, как рассказывал Иванко, Новгород - и всюду Русская земля. Почему же не соберутся все вместе и не прогонят врага? Роксана выпрямилась, прошла дальше. Ветер сорвал с ее головы платок, она подхватила его рукой, но не накинула на голову. Ростислав, идя по стенам от Золотых ворот, увидел мать. Заходило солнце, и на фоне красноватого небосвода выделялась ее фигура. Серебрилась седая голова, и сжатые в кулаки руки грозили врагу.

- Мама! - подбежал к ней Ростислав. - Вам тут не место. Тут воины быть должны...

Роксана обернулась к нему и ласково улыбнулась.

- Сынок! И мое место тут, с тобой...

Батый велел начинать с Лядских ворот. Со страшным грохотом прозвучал первый удар - огромная тяжелая дубовая колода, окованная железом, налетела на ворота и отошла назад. Ее раскачивали десятки людей.

Дмитрий понимал, что ворота долго не выдержат. И как жалел он сейчас, что здесь не такие крепкие стены, как в Галиче! Тут стены были уже ветхие, а обновить их как следует не успели. Дмитрий велел рубить деревья и тащить к стенам, чтобы было чем забивать пробоины.

После обеда Батый расставил тысячи лучников и велел им метать стрелы на стены. Роем полетели вражеские стрелы. Этим он хотел запугать защитников Киева, не дать им возможности открыто появляться на стенах.

Но киевляне, прячась за заборолами, отстреливались - на татар тоже градом посыпались стрелы. Вскоре Дмитрию доложили о нехватке стрел.

- Татарские собирайте! Бейте ворога его стрелами! - крикнул Дмитрий.

А тараны били непрерывно. Около них все время менялись люди - у Батыя хватало пленных рабов для этой тяжелой работы.

Грохот стоял не только у Лядских, но и у Золотых и Галицких ворот.

Но сколько ни били тараны - не сдавались киевляне.

Под вечер Батый позвал Субудая и велел ему снова послать толмачей к стенам города и вызвать воеводу Дмитрия. Субудай мгновенно выполнил приказ Батыя. Около десятка толмачей начали выкрикивать:

- Боярин Дмитрий! Хан Батый велел открыть ворота! Не противься, все напрасно! Послушайте хана - он выпустит вас из города и дарует жизнь.

Дмитрий кивнул Ростиславу.

- Не от добра Батыга опять пугает: знает, что здесь своих много положит.

Сколько толмачи ни кричали, ответа не было.

Дмитрий появлялся на стенах то в одном, то в другом месте и охрипшим голосом призывал киевлян:

- Не сдавайтесь, братья! Не склоняйте головы перед супостатом! Киев не поклонится ворогу!

Ростислав подбежал к Галицким воротам. Но едва он шагнул со ступенек на стену, как его дернули за ноги, и он чуть не упал. Подхватили его крепкие руки. Старый, бородатый дружинник подтащил его к заборолу.

- Куда голову высунул? Стрела угодит. Гляди сюда, - показал он ему еле заметную дырку в забороле.

Ростислав увидел, что татары метали стрелы из-за подвижной деревянной стены.

Битва кипела всюду - не переставая били тараны, тучами сыпались стрелы.

В церквах скопилось множество людей - стариков, женщин с детьми. Киевляне молились. Попы служили молебны днем и ночью, призывали слушаться воеводу Дмитрия. Грохот таранных ударов смешивался с церковным пением и непрерывным звоном. Невероятный шум и гам стояли в городе.

Кто-то пустил слух, что к киевлянам идет помощь из Новгорода, и это ободрило изможденных людей. К стенам подбегали женщины и умоляли воинов:

- Посмотрите-ка получше: не видать ли подмоги, не идут ли новгородцы?

Но Дмитрий хорошо понимал, что подмоги не будет. Ходил по стенам, подбадривал лучников, сам брал у них лук и стрелял. Татары боялись близко подходить к стенам - русские метко стреляли, и уже много обнаглевших врагов чернело на заснеженной земле, трупами легли они под стенами Киева.

Батый все больше свирепел. Так и в Рязани было, и во Владимире. Сами погибают, но перед смертью много татар губят. Опасно с ними воевать. Уже многих своих воинов недосчитывался он. А как же идти на край земли? Приходится сводить тумены - вместо двух делать один, потому что вместо десяти тысяч осталось в некоторых туменах по четыре, по пять тысяч воинов.

А киевляне? Смерть висит над ними, а они не сдаются. Сколько уже в овраг оттянули Батыевых лучников. И попадают же метко русские - прямо в голову! Видел Батый, как его воины с неохотой бежали к стенам - хотя и есть где спрятаться, но стрелы русских везде настигают. Но как бы там ни было, а Киев нужно взять! Батый сжал кулаки: взять! Это же позор, если орда долго топтаться здесь будет. И снова приказывает Батый неустанно бить таранами в ворота, посылать новые и новые тысячи лучников, пусть бегут ближе к стенам и засыпают стрелами упрямых оросов.

Снова наступил вечер. Татары затихли, притаились, перестали кричать; впотьмах они не лезли на стены, а только продолжали бить таранами.

Г-г-у-у-х! Г-г-г-а-ах! - одна за другой бьют дубовые окованные колоды, и зловещее эхо разносится по Киеву.

Дмитрий сошел со стены на землю и прислонился к толстому столбу. "Не так часто, как днем, ударяют тараны, однако это будет продолжаться и ночью", - думал Дмитрий. К нему бесшумно приблизился сотский, стоявший со своей сотней у Лядских ворот.

- Я к тебе, тысяцкий. Люди мои пришли, говорят - тараны остановить надобно.

Удивленный Дмитрий глянул на него.

- Как это остановить? Тебя Батыга послушает, что ли?

- Да вот люди, они сами скажут, - подтолкнул сотский двух бородачей в ветхих охабнях.

Те поклонились Дмитрию.

- Кто вы такие? - спросил Дмитрий. - Откуда?

- Я из Чернигова, - ответил передний, - а он из Киева, ковач.

Ковач шагнул к Дмитрию.

- В сотне своей мы гутарили. Вельми тараны эти надоедливы. Видать, и ночью будут грохать. А мы намыслили остановить их.

- Как остановить? - спросил Дмитрий.

- Как остановить, спрашиваешь? - спокойно ответил ковач. - А мы спустимся со стен и топорами подрубим столбы.

Дмитрий понял замысел храбрых воинов.

Опасно, ворота нельзя открывать. Как потом в Киев вернетесь?

- Взберемся на стены, - кивнул головой один, - если живы останемся. А тут сидеть - тоже добра не видать.

И Дмитрий и воины понимали смертельную опасность, но слова "смерть" не упоминали. Зачем его произносить, ежели о жизни мечтаешь?

- Много ли вас? - спросил Дмитрий.

- Пятнадцать десятков по своей воле идти готовы. Дело вельми для Киева нужное. Изрубим тараны, а пока их подправят, наши дети еще подышат, а там, гляди, может, подмога подойдет.

Дмитрий подумал: "И этот про подмогу..."

- Тысяцкий, - продолжал ковач, - ты на Калке был, и я там воевал. И теперь еще сердце болит за тех, что погибли. Дозволь, я с сотским и с этими вот людьми пойду сегодня ночью.

В темноте чернели ряды пришедших воинов. Сопровождавшие Дмитрия дружинники подняли вверх смолоскипы - выплыли из темноты суровые, сосредоточенные лица.

- Воины! Все ли согласны тараны рубить? - спросил Дмитрий.

- Все!

- Благословляю вас, - голос Дмитрия задрожал, - за Русь идете!

- За Русь! За Русь! - раздалось в ответ.

Дмитрий сел в клети с ковачом Василием поразмыслить о нападении на татар. А Ростиславу щепнул, чтобы всех собрал да незаметно к каждому присмотрелся. Боялся Дмитрий, чтобы не попал кто с черной душой. Чистые мысли у воинов, а один подлец может всех храбрых продать...

Василий торопился, волновался:

- Иду в такой бой, что не возвернуся. Кланяюсь тебе и прошу - сынок есть у меня, Русак, пятнадцать лет ему. Пусть при тебе будет. А еще есть у меня разная всячина, вещи для ковача потребные, забрал я их с собою сюда. На Подоле я жил, украшения всякие делал, и серебряные и золотые. Эх, делал!.. Сын и жена теперь все это в узлы завязали, может быть, живы будем...

Короток зимний день, да ночь длинная. И морозно ночью. Закутались Батыевы воины в шубы, не хочется и руку протянуть к костру, чтоб щепок подбросить. Замер лагерь. Только дозорные возле своих сотен ходят, У огня руки греют.

Темна декабрьская ночь, отойдешь на десять шагов от огня - и скроет тебя темень. Тараны глухо бьют, содрогаются от ударов стены. Нукеры плетями подгоняют невольников-рабов, но медленно раскачиваются тяжелые бревна. До рассвета уже недалеко.

Не видно нукерам, как на веревках спускаются со стен Васильевы храбры. Сам он первым бесшумно сполз и замер у стены.

Вот и все уже на земле. Василий метнулся к таранам, за ним остальные. У каждого своя работа: мечникам - стражу истребить, а тем, что с топорами, - тараны рубить, стену валить. Времени мало, короткие мгновения. Охрана не страшит Василия, но потом орда наскочит, надо успеть управиться.

Дмитрий всматривается из-за заборола. Побежали. Татары их еще не видят.

Ростислав дергает Дмитрия за руку.

- Рубят.

Вдруг возле таранов поднялся шум. По крикам можно догадаться, что татары бросились к таранам, окружили горсточку храбров.

- Руби-и-и! - доносится голос Василия.

Мечники не подпускают татар к таранам, а топорники рубят и рубят. Тяжело им, толсты дубовые бревна, но вот подсеченная колода падает на землю.

Ноют сердца у киевлян. Дружинники сидят на стенах с веревками наготове, чтобы поднять своих. Но не слышно ни шагов, ни голосов - ни один не вернулся...

Два дня молчали испорченные тараны, на третий снова заговорили.

5

В полдень у Лядских ворот, в том месте, где непрерывно били тараны, появилась большая пробоина. Татары с визгом устремились в нее. Бату-хан с вечера выделил три тысячи воинов, которые должны были первыми броситься в пролом. Но Дмитрий предусмотрел это. Видя, что здесь очень опасное место, он прибавил сюда еще две сотни дружинников с луками и мечами. Как только татары двинулись, русские встретили их градом стрел. Раненые кричали, но их толкали вперед наступающие. Прыгая через трупы своих, татары вломились в пролом. Тут их встретили мечники и беспощадно рубили. Но наступающие не могли остановиться - сзади напирали новые сотни и выплескивались в пробоину волнами. Но сколько они ни нажимали, продвинуться вперед не могли. Киевляне секли осаждающих, а тем негде было развернуться. Пробоину завалили татарскими трупами. Со стен никто из киевлян не ушел, отсюда сыпали они стрелами, помогали мечникам. Татарские тысячи топтались у пробоины.

Батый с пригорка следил за приступом, шептал проклятья. Схватив Субудая за руку, он прошипел:

- Грязные собаки! Оросов испугались! Бери два тумена и веди сам.

Субудай вскочил на коня и помчался к Бурундаю и Уруз-хану. Эти тумены были наготове, воины сидели на конях.

Прискакав к Бурундаю, Субудай крикнул:

- Бату-хан велел, чтоб шли ваши тумены! Уже под стенами легло много кипчаков презренных. Теперь пойдет лучшее войско.

- Разве крепость конницей берут? - процедил сквозь зубы Бурундай.

Субудай так глянул на Бурундая, что тот отшатнулся. Как у него вырвались эти слова? Еще Батыю скажет, одноглазый пес...

- Сойти с коней! - велел Субудай.

Два тумена спешенных татар двинулись к пролому. Бату-хан знал, что для захвата пролома нужно меньше войска, но тогда дольше придется возиться. А русские, даже видя пробоину, не сдаются и не отходят.

- Раздавить их! - неистово ревел Бату-хан.

Черным валом катились татары, задние подгоняли передних, давили своих же.

А киевляне успели поднять бревна, чтобы закрыть пробоины, но закреплять колоды уже было некогда. От безумного натиска пеших туменов бревна упали, и татары рванулись в пролом. Они не рубили русских, потому что двигались сплошной стеной. Было невозможно не только размахнуться саблей, но и руку поднять. Первая волна татар выплеснулась к клетям, но их отрезали, окружили и начали уничтожать. Киевляне живой стеной стояли у пробоины.

Субудай не мог вернуться к Бату-хану, пока татары не ворвутся в город. Он налетел на задние ряды и исступленно размахивал плетью. Татары с новой силой нажали на передние ряды, лезли вперед по телам своих воинов. И сколько ни рубили русские, многоголовая толпа не уменьшалась.

Ростислав находился у пробоины. Сколько раз он уже бросался со своими воинами на татар, сплошной лавиной двигавшихся из пробоины!

- Не пускайте их, супостатов! - кричал он осипшим голосом.

Он беспрерывно взмахивал отцовским мечом и ни разу не промахнулся. Ему было жарко, пот заливал глаза; он снял шубейку, остался в белой рубашке, привезенной матерью из Галича.

Еще одна татарская сотня полегла от мечей киевлян. Казалось, вражеский натиск захлебнулся.

Но тут снова тучей двинулись татары. Ростислав размахнулся, но не успел ударить наседавшего на него татарина - сзади подскочили три нукера.

- О ой! - раздался отчаянный вопль Роксаны.

Она была неподалеку и видела, как покачнулся и упал Ростислав, изрубленный татарскими саблями.

Киевляне с боем отходили от пробоины. Роксана, выхватив из рук убитого дружинника меч, уже убила двух татар. Налетел третий, с саблей в правой руке и с маленьким щитом в левой. Он бежал прямо на Роксану. Отскочив назад, Роксана выбила щит из рук татарина. Тот наклонился, чтобы поднять щит, но больше уже не выпрямился - Роксана сразила его.

- Женщина! Женщина! - закричали татары, показывая на Роксану саблями.

- Взять ее! - завопил Бурундай.

Он уже проскочил через пробоину и был в гуще битвы. Роксану окружили со всех сторон и выбили из ее рук меч. Два татарина потащили ее к Бурундаю.

- Кто ты? - спросил он пленницу.

Роксана молча смотрела на него, тяжело дыша. Ей не верилось, что ее схватили, что в ее руках уже нет меча.

- Кто ты? - снова рявкнул Бурундай.

- Русская, - спокойно ответила Роксана.

- Боярыня?

Роксана с ненавистью плюнула Бурундаю в лицо.

Бурундай замахнулся саблей. Перепуганные нукеры выпустили Роксану из рук. Воспользовавшись замешательством, она выхватила у одного из них меч и бросилась на Бурундая. Он дернул коня за повод и отпрянул в сторону.

А, вояка, женщины боишься? Удираешь, трус? Все вы такие храбрые!

Но она не успела ударить Бурундая мечом. Нукеры окружили ее, и она упала под ударами сабель.

Татары прорвались на улицы Киева, а сзади напирали новые и новые тысячи - Бату-хан погнал еще пять туменов.

- Большой город - большую стаю кречетов следует пускать, - многозначительно бросил он Субудаю.

У пролома не осталось ни одного киевлянина - все пали с оружием в руках.

Дмитрий успел отойти к Десятинной церкви, за стены старого княжеского двора. Перед этими стенами татары остановились. Как вода течет вокруг камня, так татары обошли островок княжеского двора и разбежались по городу.

Вопли и стоны стояли на улицах. Никого не щадили татары: бросали на мостовую младенцев, топтали их ногами, рубили саблями женщин, убивали стариков.

Опускался вечер на киевские холмы, на разрушенные и изуродованные дома и улицы. Разыгралась вьюга, словно хотела скрыть от вражьих взоров последнюю твердыню русских.

Но Бату-хан не спешил - русские были в западне. Он велел своим воинам передохнуть, и татары, как пишет летописец, "взиидоша... на стены и седоша того дня и нощи".

Еще могли прожить одну ночь уцелевшие киевляне. Раненый Дмитрий с трудом ступал - во время схватки у пролома татарин задел саблей его ногу. Опираясь на руку сотского, Дмитрий шел со своими дружинниками.

- Братья! Мало нас, но мы будем биться, пока дышим,- сказал он. - Посмотрите, сколько таурменов положили мы у стены и в проломе. Захлебнется сила татарская на Русской земле...

6

Бату-хан ехал по киевским улицам. Перед его глазами была привычная картина: татары грабили чужое добро, выбрасывали все из домов, тащили по мостовой драгоценные наряды. Бату-хан знал, что тысячники все лучшее отберут для хана. Пускай стараются воины - они лезли в пролом, тысячи их лежат там с рассеченными головами. Бату-хан отдал им город на разграбление. Таков железный обычай, и хан не мог его нарушить.

Остановился Бату-хан у Софии. Каменной глыбой молчаливо возвышалась она, могучая и неприступная, - не разорвать эти камни руками, не продолбить мечами, не продырявить стрелами. Русские градодельцы на вечность укладывали здесь камни. Бату-хан велел разбить свой шатер у Софии.

Поздно вечером пришел к нему хмурый Субудай, сообщил, сколько погибло татар.

- Много, - процедил сквозь зубы Бату-хан. - Каменные люди эти оросы - ни меча, ни стрелы не боятся. Только мертвые русские не страшны... А воеводу Дмитрия не нашли среди убитых?

Субудай насторожился, - видно, что-то новое придумал хан, - и поспешил ответить:

- Нет, не нашли. Наверно, в церкви спрятался.

- Воеводу Дмитрия привести ко мне живым. Хочу посмотреть на него... Вот бы мне таких тысячников! Дмитрий - настоящий богатур. Его храбрость - это его щит. Ни стрела, ни сабля его не берут. С утра таранами ударить - стены не толстые - и захватить русского воеводу!

Бату-хан умолк. Субудай, поклонившись, бесшумно вышел из юрты.

Он позвал к себе тысячника Бирюя и велел ему перевезти тараны к Десятинной церкви.

- Утром снова начинайте бить.

Дмитрий обошел всех дозорных. Вокруг тихо, как будто татары не собираются идти ночью. Единственное большое строение в этой маленькой твердыне - Десятинная церковь. Дмитрий сел на паперти, к нему прижался Русак.

- Воевода! - дрожа от холода, промолвил Русак. - А сюда татар не пустим? Стены крепкие?

- Крепкие, сынок. Грудью закроем, но ворог не пройдет.

Русак убежал и вернулся, ведя за руку свою мать. Она несла два узла. Увидев при свете смолоскипа Дмитрия, поклонилась ему и, тяжело дыша, осторожно положила узлы на землю.

- Вот вещи Василия, моего мужа. Это из его кузницы, - начала она рассказывать.

Дмитрий только качал головой: над ними витает смерть, жить осталось считанные часы, а эта женщина о житейских делах печется! До слуха Дмитрия доносилось будто издалека:

- А какие украшения Василий делал! Собрал все камешки свои, - речь шла о литейных формах тончайшей резьбы. - "Береги, глаголет, умру я - сын останется..." Я и клещи маленькие взяла, и молоточки, и тертичники...

Дмитрий слушал ее, а сам думал, что надо готовиться к последнему бою. Русак сказал умоляюще:

- Утром бой начнется, мать просит спрятать ее. А я и укрытие знаю, меня отец водил туда: под Десятинной церковью есть тайный ход, я с мамой пойду, и все отцовское добро возьмем.

- Иди, сынок, - поцеловал его Дмитрий и пошел от них к воротам.

Дозорный, узнав Дмитрия, сказал, что татары подвезли таран совсем близко.

- Таран? - промолвил Дмитрий задумчиво.

Он медленно пошел вдоль стены, а из головы не выходила мысль о Русаке и его матери. Останутся ли они в живых? Найдет ли кто-нибудь вещи ковача Василия, так бережно сохраненные ими?

На рассвете снова заработал таран, и всем стало ясно, что ветхие стены долго не выдержат. Уже и стрелы все вышли, нечем было отгонять татар.

Под ударами тарана упали бревна. Дмитрий, пробежав от стены к церкви, стал рядом с воинами. Закрываясь щитами, они отбивали татар мечами.

- Братья, за Русь жизнь свою отдаем! Бей супостата!

Дмитрий мечом рассек голову татарину, который неосторожно подбежал к нему с занесенной кривой саблей. Отступать киевлянам уже было некуда - за спиной церковные стены, там укрылись женщины и дети, а перед глазами враг. Упал, не проронив ни слова, сотский - татарин поразил его мечом в грудь. Дмитрий наклонился, хотел подтащить убитого к своим ногам, чтобы враги не топтали его, и не заметил, как, притаившись сбоку, на него набросились три татарина и повалили на землю, Бирюй загоготал:

- Поймали! Живого поймали!

Он хотел отличиться перед Батыем. Это был первый его подвиг.

Дмитрия схватили на руки и понесли. Он ничего не помнил, только, когда очнулся, почувствовал, что руки у него связаны. Лежал он на земле, над ним склонился и внимательно всматривался в него высокий татарин. Это был Бирюй. Он махнул рукой. Два нукера подбежали и, развязав ноги, подняли Дмитрия. Бирюй велел вести пленного за ним. Дмитрий уже не слышал ужасного грохота, не видел, как завалилась Десятинная церковь. Всюду были киевляне - и на хорах, и на крыше, и на чердаках. Людей было столько, что церковь не выдержала и рухнула, похоронив под своими обломками множество стариков и женщин с детьми.

Бату-хан не вошел ни в один киевский дом. Лишь его юрту, защищая от пронизывающего ветра, перенесли ближе к стенам Софии. Сюда и спешил Бирюй с драгоценнейшей добычей. Тургауды, стоявшие в два ряда у входа в юрту, скрестили копья - путь закрыт. Бирюй показал им пайцзу, и его пропустили.

Из юрты пахнуло теплом. Дивную печку сделали китайские мастера для Бату-хана, ее возили за ним во все походы - она хорошо грела, и дым не стлался по юрте, а выходил где-то за стенками. В больших светильниках горело драгоценное масло. Бату-хан сидел на низком троне, поджав ноги и опираясь на золотые перила.

Бирюй толкнул Дмитрия вперед и склонил голову.

- Великий Бату-хан! Слово твое дошло до слуха твоих воинов. Руки их уберегли воеводу киваменского. Я захватил его в плен и живым привел пред твои светлые очи.

Бату-хан улыбнулся Бирюю - это был знак милости хана. Бирюй упал на колени и пополз к трону. Ему, заурядному тысячнику, выпала великая честь поцеловать носок ханского сапога. Батый поднял руку - из-за занавески вынырнул тургауд. Бату-хан велел привести переводчика.

- Ты стоишь перед покорителем всего мира, великим Бату-ханом. Он дарует тебе жизнь, - начал переводчик. - Дарует за твою храбрость.

- Скажи ему, скажи ему, - добавил Бату-хан, - если бы он был татарином и шел со мной, я бы сделал его своей правой рукой.

- Скажи своему хану, - повернулся Дмитрий к переводчику, - как только попадет меч мне в руки, я подниму его против Бату-хана!

Переводчик побледнел - таких слов он еще никогда не говорил хану. Ни один пленник не отвечал хану так смело. Батый впился глазами в лицо Дмитрия. Переводчик испуганно поглядывал на Батыя.

- Что он сказал? - зарычал Батый. - Передавай все до единого слова, ничего не скрывай, не то велю отдать тебя тургаудам!

Это было самым суровым наказанием, только хан отдавал провинившихся на казнь тургаудам.

Заикаясь, переводчик повторил слова Дмитрия.

Бату-хан захохотал, довольный смелым ответом.

- Взять русского воеводу! Заковать в железные кандалы и стеречь, чтобы кандалы не упали с его рук! Я дарю ему жизнь за храбрость и смелость. Везти его с нашим войском!

7

В Киеве нечего было больше делать. Награбленное добро погрузили на возы, и джихангиру отдали его львиную долю. Батый тронулся на запад. Киевляне не видели его отъезда - они полегли костьми за землю отцов.

Татары сели на коней. Бату-хан и Субудай выезжают на высокий бугор, мимо которого должно пройти все войско. Конь бьет копытом мерзлую землю, комья снега разлетаются во все стороны. Бату-хан гладит шею своего белого коня, осматривает войско. Впереди, ближе к джихангиру, стоит тумен Бурундая - он двинется первым. Батый хриплым голосом кричит:

- Слушайте, сыны голубого Керулена! Гордый город оросов под вашими ногами! Нет оросов, они пали от наших рук. Но есть еще Оросская земля, лежит она в том краю, где заходит солнце. Туда пойдем. Мой дед, великий покоритель, велел мне дойти до берега последнего моря, где солнце садится на отдых. Туда мы пойдем, и никто нас не остановит. Я поведу вас.

Загудело татарское войско, приветствуя джихангира.

- Пусть несут вас вперед быстрые кони! Они принесли вас из далеких родных степей, они вас принесут и домой! - кричит Бату-хан.

- Пойдем с тобой! С запада кони снова понесут нас домой! - несется в ответ.

Субудай подал знак, и Бурундай ударил своего коня - первый тумен поскакал в русские леса.

Пали в боях защитники Рязани, Влидимира, Козельска, Киева, но остались еще русские люди. Смерть братьев еще сильнее сплотила их. Пускай еще силен Батый, но он уже не тот, что раньше. Народная мудрость гласит: "Свирепость - не сила".

Татарская орда катилась на запад. Жители маленьких городов и оселищ убегали в леса, подальше от большой дороги, прятали там своих жен и детей, а сами сражались с татарскими сотнями. А бывало и так, что маленькие оселища преграждали путь татарам и смело оборонялись. Нелегким был путь Батыя, не проходило дня без стычек, его силы истощались. Опьяневший от крови Батый велел жечь все оселища, убивать всех русских, старого и малого. Много безвестных героев пало в ужасную зиму 1241 года.

Шустрый подросток Морозко прибежал к сотскому Гавриилу.

- Войско большое, тьма-тьмущая, на наше городище надвигается. Наверно, татары из Киева идут! - выкрикнул он и побежал звать своих сверстников.

Гавриил уже знал о том, что случилось в Киеве. Ему рассказал об этом раненый дружинник, случайно спасшийся и забежавший по дороге в их городище. С этим дружинником Гавриил хорошо подружился три месяца тому назад, когда заезжал обоз, идущий с оружием из Галича в Киев. Ехал с тем обозом сотский Микула. От него и узнал Гавриил о деяниях князя Даниила, о тысяцком Дмитрии. Ушло тогда из городища десять смердов в Киев, защищать стольный град от таурменов.

Гавриил решил стойко держаться, как и в Киеве держались земляки. Только не думал, не гадал он, что татары пойдут этим путем. Принесенная Морозкой весть застала его врасплох. Гавриил выбежал из клети и повелел Морозке собрать всех мужчин, а сам побежал к городищенским воротам, приказал замкнуть их. Быстро окинул оком свою крепость. Маленькая она, не такие стены, как в Киеве, но задержать врага, хоть на некоторое время, может. Коль сюда направился Батый - то не миновать ему городища.

К Гавриилу бежали люди с луками, мечами, копьями. Киевский дружинник горько улыбнулся - и сотни воинов нет у Гавриила. В Киеве сколько было, и то не задержали орду лютую!

А сотский спокойно отдавал приказания: у ворот двадцать человек станут, остальным на валах быть. Женщины и дети молча смотрели на эти приготовления. Гавриил повелел полить водой валы, чтобы склоны льдом покрылись, благо, что мороз крепчает.

К Бурундаю подскочил нукер и доложил, что на пути стоит город.

- Какой город? - вскипел Бурундай. Ведь пленные бродники ни о каком городе в этих местах не говорили. Очевидно, маленькое поселение какое-то. Это не препятствие! И выдумал же нукер!

Ударив его нагайкой, Бурундай поскакал вперед. Нет, не обманул нукер - путь преграждало городище. И никак его не обойдешь - леса кругом, снег глубокий. Бурундай разозлился и послал тысячу татар захватить городище. Но как только передние сотни подошли ближе, из городища полетели стрелы - несколько всадников упали с коней. Стрелы у городищан были острые, с расщепленными железными остриями.

Тысяча потопталась на месте и повернула назад. Бурундай уже хотел изругать тысячника, но его не было. Тысячник остался лежать невдалеке от вала со стрелой в глазу. Бурундай еще больше обозлился: что скажет Бату-хан? Издеваться будет, скажет, что он не умеет воевать.

Немедля Бурундай позвал сотников и приказал выслать вперед всех воинов, у кого были щиты: нужно скорее кончать с этим отчаянным городищем.

Прикрываясь щитами, татары полезли в ров и на валы. Гавриил сам стоял на валу за деревянным заборолом и, подбадривая защитников крепости, пускал стрелы. Татары скользили по валу и не могли подняться выше, к деревянной стене. Сотник Жалубек предложил Бурундаю обойти городище лесом, чтобы ударить русским в тыл; Бурундай согласился.

Тем временем Гавриил, догадываясь, что татары могут зайти с тыла, беспрерывно посылал Морозку посмотреть, не появился ли ворог со стороны леса. Парнишка бегал несколько раз и действительно никого не видел. Это успокоило Гавриила. Когда татары снова с криками полезли на валы, городищане встретили их мечами. А в это время Жалубек зашел с тыла, его сотня вскарабкалась на валы и ворвалась в городище. У ворот вспыхнул бой. Сюда прибежали женщины и подростки, они хватали татар за ноги, стягивали с лошадей, бросались на них с ножами, а озверевшие вороги рубили всех подряд. Ничего не мог сделать Гавриил со своей сотней.

Бой закончился быстро. Бурундай въехал в ворота, проехал по трупам не оглядызаясь, а татары начали грабить дома и убивать детей, оставшихся в клетях без присмотра.

Никто не убирал мертвецоз, они так и лежали на единственной городищенской улице, и по ним прошла вся Батыева армия.

Сколько их, таких оселищ и городищ, было разрушено татарской ордой! Русские люди умирали с мечом в руках, но не становились на колени перед завоевателем.

Батый шел на запад, шел медленно, нужно было в лесах добывать корм для множества лошадей. Монгольские кони разгребали ногами снег, находили стебельки трав, прошлогодние листья. И хотя мерзло войско, хотя мерли от холода больные, Батый никого не слушал и не торопился - нужно было беречь коней.

А русские сопротивлялись. Не было ни одного оселища, где бы не вспыхнул бой, и с каждым шагом все слабее становилось Батыево войско.

Дольше всего задержался Батый у Кременца. Никодим оправдал надежды Даниила - упорно сопротивлялись его воины. Батый не мог тут применить тараны, их невозможно было втащить на гору, а со стен летели стрелы и сыпались камни. Пробовали татары снизу бросать камни из камнеметов, но это не причиняло вреда крепости.

Потеряв не одну сотню воинов, Батый так и не взял Кременца и велел двигаться дальше. Он бросился на беззащитные оселища, на маленькие города и жег их. Русские гонцы мчались в оселища и города, везли приказ Даниила - уходить в леса, бросать жилища, а боярским сотням нападать на врага, не давать ему покоя.

В начале лета Батый двинулся дальше, разделив свое войско на две части: одна из них через Карпатские горы ворвалась в Венгрию, другая пошла на Польшу и Чехию. Но орды Батыя были уже обескровлены в боях с русскими.

Хотя грозное татарское нашествие страшным призраком встало над Западной Европой, хотя и трепетали короли, но чем дальше продвигался Батый, тем больше убеждался, что дальше идти на Запад нельзя - за спиной остались непокоренные русские, они могут всегда нанести смертельный удар.

Ограбив Венгрию, Батый собрал все свое войско и пошел вниз по Дунаю, снова повернул в Приднепровье, а оттуда в степи у моря Абескунского (Каспийского).

Русские люди спасли Западную Европу от татарского ига, своей грудью остановили удар, русским мечом подкосили силу Батыевой орды.

8

Теодосий стоял перед Даниилом в потрепанной шапке и изодранном кафтане; сквозь дырки просвечивала кольчуга, и только меч, как и раньше, сверкал позолотой. Теодосий поглядывал на Мефодия и подмигивал ему так, чтобы князь не заметил. После долгого молчания Даниил поднял голову.

- Еще что молвишь, Теодосий? - пронзил он дружинника острым взглядом. - Тогда я сам поеду, - сердито, чтобы всем было слышно, добавил он.

- Княже, ездили мы всюду и узнали, что таурмены пошли в Польшу, да потом свернули в Венгрию и про наши земли расспрашивали. А князя Васильку мы не видели.

- Посылал тебя в Холм - надежда была, а теперь вижу, что самому надо было ехать, - недовольно сказал Даниил.

Теодосий попытался отшутиться:

- Так это ж лес, княже. А в лесу как в воде - и глаза раскроешь, а ничего не видно.

- Оставайся тут с боярином Андреем, а я сам поеду, возьму с собой Мефодия, он хорошо все видит.

Теодосий ответил обиженно:

- У него только руки длинные, как схватит - не вырвешься, а глаза такие, как у петуха. Не гневайся, княже, я завтра сызнова поеду. Сказывали мне, что где-то возле Дрогичина видели людей, и будто кто-то службу божию в лесу правит.

- Кто видел?

- Да наши же. Не знаю, как их назвать. Изо всех городов в леса ушли, перемешались. И владимирские там были, есть из Холма, из Галича.

- Завтра поедешь, - строго сказал Даниил.

- Куда? - спросил Андрей-дворский, подходя к ним.

- Пускай разыщет князя Васильку и семью мою. Прошлый раз не доехал до Холма.

Теодосий снова не смолчал:

- Я доехал, но сказали - нет никого, молвили, что все выехали. А возвращаться надо было. Ты же, княже, велел тогда живым или мертвым вернуться. Я думал - лучше живым вернуться: и тебе польза, и мне...

Даниил улыбнулся:

- Живым!

Разговор происходил в лесу. Много пришлось Даниилу изъездить дорог! Еще перед нашествием Батыя на Галицко-Волынскую землю поехал он в Венгрию, к королю Беле. Поводом к этому посещению был намек Белы на то, что он хочет выдать свою дочь Констанцию за княжича Льва. Даниилу не хотелось ехать туда, пока этот хвастливый венгерский король не дал ясный ответ. Но не женитьба сына заботила Даниила, а важные дела: татары угрожали, и Даниил намеревался заключить союз с Белой, чтобы объединить венгерские и русские войска для борьбы с татарами.

Даниил предлагал Беле забыть о недавней вражде. Он дал понять Беле, что не из Галича шла беда, что русские ни разу не нападали на Венгерскую землю, что король венгерский и его бояре лезли на землю Русскую, пользуясь междоусобной враждой между галицкими боярами-предателями и князем.

Об угрозе, которую несет Батый и Русской земле и Венгерской, говорил Даниил Беле, уговаривал его вместе в бой идти. Бела долго изворачивался и наконец отказался. Только время зря потратил Даниил. Спешил домой, но было уже поздно.

Думал заехать в Галич - посмотреть, как готовятся к борьбе с врагом. Переехал Карпаты, остановился на ночь в Синеводском монастыре и утром был поражен неприятным зрелищем. Мимо монастыря шли в горы русские люди - старики и женщины с детьми. Беглецы поведали князю, что татары разрушили Галич, что все взрослые мужчины в городах и оселищах бились с врагом.

Даниил упрекал себя за бессмысленную поездку к Беле. И принять бой он теперь не мог, ибо была с ним небольшая лишь дружина - всего несколько десятков. Оставил он сотского в Синеводске, чтобы направлял людей в горы, неприступные для врага, а сам поспешил в Холм.

Даниил ругал себя за то, что поехал к Беле. Если бы знал, что ничего не выйдет, то остался бы дома. Нужно было собрать воедино галичан и волынцев и дать отпор орде. Уже не бросались бы так очертя голову, как было на Калке. Но момент был упущен. Батый перешел Карпаты и разгуливал по Венгрии. Венгерский король расплачивался за свою кичливость.

Три дня ожидал Даниил Теодосия, а на четвертый собрался ехать на охоту. Это было не развлечение: в лесу жили, в лесу питаться приходилось; ели дикие ягоды, грибы собирали, мед из бортей драли, жарили мясо убитых зверей.

Даниил сел на коня и двинулся во главе отряда. Не успели отъехать от стоянки, как раздался свист.

- Похоже на Теодосия, - остановился Даниил,- только он может так свистеть.

Свист повторился, теперь уже ближе, и дружинники бросились в густую чащу. Но внезапно свист оборвался, и в лагере всполошились, - может, это татары...

Даниил велел двигаться в противоположную от Холмской дороги сторону. На месте остались только Андрей-дворский с дружинником. Они укрылись за дубами и вскоре услышали треск веток и голоса. Через минуту на полянку выскочил Теодосий.

- Никого нет! - с досадой выкрикнул он. - Снова князь Даниил будет браниться. Да они совсем ушли! - закричал он, увидев, что костер залит водой. - Идите сюда, отдохнем! - и продолжал рассказывать: - Тут вот жил князь Данило, а я - там, в землянке. Так привык к ней, что и в дом не пойду больше. Отдыхайте, а я князя буду искать.

- Не ищи, я сам тебя нашел, - промолвил князь, выходя из-за деревьев.

К нему подбежали Василько и сыновья. Анна вскочила и простерла к мужу руки. Рядом с ней стояла Доброслава. Увидев отца, она так обрадовалась, что не могла вымолвить ни слова.

Протянув руки, к князю шел митрополит Кирилл.

9

Безрадостным было это путешествие по Волыни. Будто в такой край попали, где люди и не жили никогда. Сколько ни ехали, никто не встречался на пути. Только торчат разрушенные стены. Хотя бы одна душа живая вышла да рассказала о страшной буре, опустошившей этот край. В оселищах не видели скотины, будто у смердов не было ни лошадей, ни коров.

Быстро проезжали эти пепелища, не оглядывались, потому что сердце болело: вовеки б не видеть горя-страдания такого.

Кирилл ехал рядом с князем.

- Сызнова все начинать будем, княже, - сказал он, когда подъехали к оселищу.

Но Даниил не дал ему закончить, замахал руками и, обрадованный, закричал:

- Сюда! Сюда иди!

Возле крайнего двора стояла старушка и испуганно глядела на всадников. Оглянувшись, она бросилась бежать. Теодосий, спешившись, подошел к ней.

- Иди сюда, бабуня! Мы русские, не татары!

Старушка все же скрылась в развалинах. Вскоре оттуда вышел старик в длинной рубахе, подпоясанной веревкой. Он удивленно смотрел на приезжих.

- Иди сюда ближе, - позвал его Даниил.

Старик, оглядываясь, медленно подошел к ним.

- Почто ты здесь, старче? - спросил Даниил.

Дед остановился и, поклонившись, ответил:

- Жить тут собираюсь. А ты кто еси?

Кирилл улыбнулся.

- Князь Даниил это, дедушка.

- Князь! - Старик снова поклонился. - А я и не ведал... Смотрите, ничего здесь не осталось.

- А кто еще есть в оселище?

- Никого нет, мы первыми со старухой пришли. А завтра в лес пойдем, к своим. Можно ли уже возвращаться? - спросил он.

- Можно, можно, отец, таурменов уже нет, - ответил Даниил, тронув коня.

Они поехали, а старик стоял и долго смотрел им вслед.

Теодосий толкнул Богуслава.

- Видишь, Богуслав, старик говорит: "Жить будем". Не покорил Батыга наш народ, снова жить будем!

Даниил, как и раньше, сел в Холме. Этот город миновал Бату-хан, побаиваясь, чтобы не повторилось то, что было в Кременце.

Отсюда, из Холма, Даниил ездил по всей Галицкой и Волынской земле. В разрушенном Берестье оставил Семена Олуевича, в сожженном Владимире людей собирал князь Василько. Русская земля поднималась из пепла, русский люд возвращался из лесов, снова начиналась жизнь.