Глава третья

1

Быстрокрылой ласточкой летели годы. Уже и Доброслава поднялась, не заметил Даниил, как стала она взрослой. Без матери вырастала, поэтому так и привыкла к отцу, не отходила от него ни на шаг, когда он дома оставался.

Доброслава вбежала в светлицу и бросилась к Даниилу, крепко обняв его.

- Отец, меня митрополит уже зовет.

Даниил поцеловал дочь.

- Я провожу тебя, Доброслава...

Голос его дрогнул. Доброслава подняла голову, хотела посмотреть в глаза отцу, но он только крепче прижал ее к себе. После смерти Анны дочь была его единственным утешением. Но ей уже семнадцать. Красивой стала, такой, как ее мать в молодости была. Пора замуж уже дочь выдавать, но за кого? Даниил не хотел отпускать ее ни в землю Венгерскую, ни в какие другие, заморские края, хотя уже не раз послы речь о том заводили.

Кирилл одобрил решение князя - породниться со своими, русскими.

- Поеду я, княже, по Руси, до самой Суздальской земли. Пускай и дочь твоя со мной поедет. А если увидит да полюбит княжича русского, так пусть и замуж за него выходит. Благословение твое я с собой повезу, отцом посаженым ей буду.

Князь Даниил нежно поцеловал дочь. Поднял ее голову, глянул в лицо и вздрогнул - на него смотрели большие заплаканные глаза, точь-в-точь такие, как у Анны. Вот так же смотрела на него Анна, когда ее спросил Мстислав, пойдет ли она за Даниила.

- Идем, дочь моя, а то митрополит будет гневаться.

Она вытерла слезы и, взяв отца за руку, вышла из светлицы. На подворье стояли возки, готовились в дорогу всадники. Кирилл спросил, когда к нему подбежала Доброслава:

- Что, коза, простилась с отцом?

Опечаленная Доброслава кивнула головой и подошла к своему возку, наклонилась, будто ища что-то под натянутым шатром, а сама, упав на подушку, заплакала.

Даниил с митрополитом подошел к возку и остановился.

- Не хотел бы я, Кирилл, тебя отпускать - вельми нужны мне твои советы. Надолго ты едешь, но не забывай и про Галичину да Волынь. Знаю, и там ты нужен. Гонцов своих посылай - татары не трогают церковных людей. Бориса присылай - он всюду пройдет. Скажи князю Александру, что помыслы его я хорошо уразумел и намерения его поддержу. Скажи, что я города воздвигаю и укрепляю, что войско готовлю. Скажи, что соседи наши западные с нами разговаривать стали ласковее и что папа римский, почуяв нашу силу, по-иному ныне к нам относится. Хочется ему, чтобы мы татар в Европу не пускали. - Даниил умолк на мгновение. - Присылай гонцов, Кирилл, не мешкая.

- Мниха Бориса пришлю.

- Присылай. Только не пиши, на словах передавай.

Доброслава вытерла глаза, подошла к ним.

- Ну, прощайся с отцом, - сказал Кирилл и отвернулся.

Доброслава бросилась к отцу на шею и зарыдала.

Осенью 1250 года выехал митрополит Кирилл из Холма в Суздальскую землю, в город Владимир-на-Клязьме.

Разделены, разорваны были русские земли. Но теперь многие стали понимать, что пришло время объединять землю Русскую. Только вокруг какого города, вокруг какого княжества?

Киев пришел в упадок, о нем теперь вспоминали только из уважения к его прошлому. Где-то в другом месте должен был вырасти центр, вокруг которого надлежало всем объединиться. И центр тот переместился в Ростово-Суздальскую землю. Уже князь Всеволод Большое Гнездо называл себя великим князем, давал понять другим, что он себя считает старшим князем во всей земле Русской. Так этот титул великих князей и остался за его наследниками.

Ростово-Суздальская земля крепла, хоть и подрезало ее татаро-монгольское нашествие. Князья других русских земель признавали ее, но Великий Новгород не только не хотел замечать, а иногда и оружием решал свои споры с ней. И все же именно в Ростово-Суздальской земле, невдалеке от Ростова, невдалеке от Владимира, рос новый город Москва, скрытый в густых лесах от вражеских глаз.

Даниил угадывал, что именно оттуда, из ростово-суздальской стороны, начнут собирать русские земли. Эта мысль еще более окрепла, когда он прочел владимирские летописи, недавно привезенные в Холм. В них вычитал он мудрые слова о силе, которую дает Руси единение. Не про Ростово-Суздальскую землю шла там речь, а про всю Русь.

И хоть тяжело ему было расставаться с любимой дочерью, отпустил ее Даниил в Суздальскую землю. Втайне ото всех он лелеял мысль о том, что и сам туда съездит, как только станет возможным.

2

Гости веселились. Уже глубокая ночь, а пир в самом разгаре. Уже который раз слуги бежали в клети, тащили новые корчаги с медом. Но гости не унимались. Умеют гулять во Владимире-Суздальском, не уступят своим братьям в Холме далеком. Потоком пенистым льется мед - владимирцы справляют свадьбу. Женился князь Андрей Ярославович на дочери Даниила Галицкого Доброславе. За отца на свадьбе брат жениха - Александр Невский. Уже четыре года он за старшего в семье, ибо нет в живых отца их Ярослава Всеволодовича - умер в Орде, отравленный.

Александр Ярославович вышел из-за стола. Он незаметно выскользнул из гридницы в сени и остановился на крыльце. Падал мелкий снежок, дул ветер. Александр жадно вдыхал свежий воздух.

Кирилл, выбравшись из гридницы, вышел следом за Александром, приблизился к нему:

- Что ты, княже, на морозе стоишь, голову студишь?

- Приятно тут после жаркой гридницы.

Но Кирилл не дал ему стоять на крыльце.

- Идем сядем, в светлице никого нет, - и зашептал: - У меня к тебе, княже, слово есть. Завтра гонца в Холм посылаю, к князю Даниилу, радостную весть про дочь передаю ему: не печалится она больше, утешилась с преславным своим мужем.

Улыбка озарила лицо Александра.

- Утешилась! Отсюда до Новгорода рукой подать, а ведь из Новгорода ее мать к Даниилу поехала.

- Не думала мать, что дочь сюда вернется... Что же князю Даниле гонец от тебя скажет? Молвил ты, чтоб пред отъездом он к тебе зашел.

- Напишу я грамотку брату Даниилу.

- Нет, княже, не пиши. Разве ты забыл, что таурмены могут грамотку перехватить! Хоть и монах он, хоть и не трогают они людей церковных, да, не ровен час, все может случиться.

Александр задумался.

- Верно молвишь. На словах передам. Далеко Даниил, но пусть и оттуда татар бьет. А мы отсюда. Приходи завтра со своим гонцом.

Посланец митрополита повез Даниилу сердечное слово от Александра Невского. Был в том слове совет, как силу русскую собирать против татар. Повез Борис-мних обещание Александра, что и на севере не будут дремать.

Через два года осуществилось это обещание - поднялись люди в Ростовской земле против татар. Записал тогда летописец:

"Избави бог от лютого томления бесурменского люди Ростовские земли: вложи ярость в сердца крестьянам, не терпяще насилья поганых, изволиша веч и выгнаша из городов, из Ростова, Володимеря, из Суждаля, из Ярославля".

Чтобы обмануть татар, Александр не сам водил войско. Он ездил в Орду, выражал чувство дружбы ханам, а тем временем народ бил ордынцев. Об этом стало известно Даниилу, и он приготовился ударить по татарам с запада.

3

Ободрила Даниила весточка, принесенная Борисом от Александра Невского. Значит, думают други, чтобы в один кулак силу русскую собрать, значит, нужно и здесь готовиться, чтобы прогнать проклятых грабителей-татар.

Каждый день теперь занимался Даниил со своим войском, учил дружинников. Воин тогда для врага страшный, если будет уметь сражаться, если к походам привыкнет, если не будет бояться ни слякоти, ни мороза.

Задумал Даниил собрать все войско и повести его в мирный поход поприщ на триста, поучить дружинников и пешцев. А тут и случай представился. Просит король Бела встретиться, намекает, чтобы Даниил помог ему. Задумал Бела с австрийцами силами помериться.

Советовался Даниил с Василькой и Андреем. Так и ответил Беле: "Встретиться встретимся, а как с помощью будет, не знаю, ибо татары за спиной. Со своим войском прибуду на встречу, пусть слух пройдет, что союзник у тебя сильный, небось подумают об этом твои вороги. Вот это и помощь будет".

Бела быстро согласился. Условились встретиться вблизи границы за Пряшевом.

Даниила увлекла мысль о предстоящей встрече - и войско испытает в походе, и молодых воинов уму-разуму поучит.

Вскоре русские полки двинулись в поход.

...Воевода Лаврентий ранним утром ожидал своих гонцов - он посылал их навстречу русским. Не терпится ему, где же они задержались, неповоротливые? Пойдет он к Беле и обо всем расскажет. Уже представлял он, как удивится король и не будет гневаться, как вчера. Сделает-таки по-своему Лаврентий! Бр-р-р-р! эти ненавистные русские! Еще до сих пор в тайных уголках сердца его горит огонек мщения. Как же забыть бой под Ярославом! С таким позором еле удрал тогда Лаврентий, и король с наслаждением, чтобы унизить Лаврентия, всегда напоминает ему о том ужасном дне. Будто и забылось уже, но, словно ножом острым, рвет грудь.

Но ничего! Сегодня он покажет королю, остынет король сразу, забудет о своем увлечении сватом, родственничком своим, А то, как мальчишка глупый, кипит: "У русских войско! У русских сила! Осторожно с такими соседями теперь!"

Лаврентия распирает злоба. Жаль, что Судислава, того боярина галицкого, нет уже, помер где-то за Дунаем. Он помог бы Лаврентию, шепнул бы Беле о его свате Данииле, о войске его вонючем, смердовском.

Войско! Лаврентий ехидно улыбнулся: какое это войско! Стадо овец! Сколько Батый уничтожил русских, а разве дешевой ценой им победа под Ярославом досталась? Где же мог Даниил так быстро войско набрать? Да и оружия ему много нужно! Злорадство сияло на лице Лаврентия. Увидим! Верные его люди побывали в Холме, ко всему присматривались и рассказали ему, что у Даниила дружина совсем маленькая и пешцев тех нет, что раньше, как дики, в битву лезли - ни мечом, ни копьем их не сбить, - растерял их русский князь в военных бурях. Непонятно, зачем Бела помирился с Даниилом - теперь как раз время на Галич ударить. Пусть сегодня король сам увидит, тогда и скажет, какая цена словам воеводы Лаврентия. Пусть убедится, что Лаврентий - не Фильний. Ум нужен. Напрасно тешится Бела, что услышат враги о русском войске и его, Белы, бояться будут. Как бы не так! Пригласил сюда Бела послов немецких, чешских, веницейских. Что ж! Пусть посмотрят! А тут и смотреть не на что!

Лаврентий оперся о подоконник. Где же гонцы? Ведь сегодня здесь, у замка Прешбург, встреча. Оскорбленный королем, плохо спал Лаврентий эту ночь. Поругал он хозяина замка за грязь и беспорядок, упрекнул его, что в конюшнях чище, чем в неприветливых этих комнатах. Ругал хозяина, а не спал все-таки от ядовитых слов короля.

У ворот засуетились. Ага, кажется, прибыли. Идут сюда, к нему. А почему вдвоем? И, словно угадав мысли Лаврентия, один остался на подворье. Как же долго идет гонец! Лаврентий порывисто отходит от окна к столу и садится.

Гонец робко переступает порог, шарит глазами по комнате- нет ли кого постороннего - и приближается к Лаврентию.

- Видел! - кланяется он грозному воеводе и умолкает.

- Что видел? Забыл мой приказ? - кричит, не сдерживаясь, Лаврентий.

Гонец мигает глазами, съежившись. Что сказать воеводе, ведь он хотел совсем другого.

- Ты онемел или с ума сошел? - рычит Лаврентий. - Говори! Сколько их?

Гонец боязливо озирается и быстро выпаливает:

- Много... Очень много... И сильные, страшные.

Лаврентий вскакивает из-за стола и бежит мимо оторопевшего гонца.

Теодосий проснулся рано. Не позавтракав, вскочил на коня и поехал по табору. Какой родной, приятный таборный воздух, какая знакомая суета. Одни дружинники ведут коней - поили у колодца, другие с оружием возятся. Все здесь было родным для его сердца. Пешие расположились сотнями вокруг костров. Наметанным оком Теодосий быстро окинул табор. Всюду порядок, все на месте, а ведь недолго и в торжище превратить табор - с шумом, криком, неразберихой. Теодосий направился к шатру князя. Даниил уже проснулся, заканчивает умываться. Увидев Теодосия, князь сказал: "Поедешь со мной".

Даниил остался доволен осмотром. Хоть и знал князь, что воины его держат оружие в порядке, сегодня особенно они порадовали Даниила. Дружинники вынимали из сумок истолченный мел и чистили копья, мечи, шеломы, щиты. Теодосий не удержался, лукаво подмигнул двум дружинникам, чистившим мелом щит:

- Трите так, чтоб ослеп Бела-король от блеска оружия русского!

Даниил не подал виду, что слыхал эти слова. Что он мог сказать? Он сердцем чувствовал, что русские воины словно к празднику готовятся, чтобы не пришлось краснеть в чужой стороне. "Пускай угры увидят, как сверкает оружие, которым их у Ярослава потчевали!"

Затрубили трубачи, по табору передали приказ князя: "К походу готовься!" И вскоре вдоль дороги зачернели правильными прямоугольниками конные дружины, а за ними пешцы. Сотские проверяли свои сотни. Волнуясь, скакали вдоль полков тысяцкие: вдруг что не так?

Трубы умолкли. Трубачи прислушиваются, не слышно ли княжьего трубача - он где-то там, впереди. Только бы не прозевать сигнал - ведь его нужно повторить своей дружине.

Гой ты, степь венгерская, зеленая! Видала ли ты грозное русское войско, пришедшее к тебе с миром? Молчаливо лежит степь, покрытая зеленой травой; нет ей ни конца, ни края. Непривычен вид ее для глаза галицких и волынских людей, выросших в лесах, сроднившихся с ними. Разве так мирно и спокойно венгры в Галич ходили, как сегодня русские к ним пришли?

Кони не стоят на месте, всадникам приходится их сдерживать, а князя все нет и нет. Да и увидишь ли его отсюда, из сотен, когда впереди тысячеголовое войско! Вдруг неожиданно - ибо все уже и ждать устали - передние услыхали, как затрубил княжий трубач и за ним разнеслось призывное "Ту-ту-ту-у-у-у! Вперед!"

Первой тронулась холмская дружина. Значит, князь Даниил там. Войско двинулось.

Воевода, посланный королем для сопровождения, едет за Даниилом, в десятке Теодосия.

Вскоре показался замок.

Вот-вот навстречу должен выехать король Бела. Припомнилась Даниилу детская ссора, когда они в Буде были некоторое время вместе с Белой. Как горько оскорбил его тогда Бела, сказав, что у русских нет ничего, и земли своей нет... Далеко лета детские, поездки сиротские. Да и с отцом Белы - Андреем - и с Белой впоследствии пришлось воевать. Вспомнил Даниил и свои слова, сказанные Беле тогда же, в детстве: "Не трогай нас, а если затронешь - горе будет, а в дружбе - все хорошо будет".

Увидев Даниила, Бела пришпорил коня и поскакал навстречу. Подъехав к гостю, он обнажил меч и поклонился. Так же приветствовал Даниил хозяина. Они отъехали вправо и остановились у дороги. К ним подъехали чешские, немецкие и веницейские послы, остановились рядом, в знак уважения низко склонили головы. Бела метнул взглядом в сторону Лаврентия: "А ты говорил, что нет войска у русского князя? Вот так нет! Ему конца не видно!"

При встрече с королем войско остановилось, не ожидая приказа, - так велели тысяцкие. Даниил поднял руку - трогаться! - и трубач откликнулся звонким пением: "Г-гу-гу-гу! Тро-о-о-гай!"

Медленно двинулась вперед холмская дружина. Словно все свои лучи собрало сюда солнце и осияло блестящие шлемы и щиты. Словно искры неудержимые, прыгали солнечные лучи на остриях копий и на лезвиях мечей.

Откуда же это войско у Даниила взялось? И где это оружие нашлось? Сотнями идут холмские полки, дружинники склонили обнаженные мечи на правое плечо. А вот в этой сотне дружинники с мечами и копьями. В бою будут выручать товарищей. А это еще что придумал князь Даниил? В этой дружине три сотни лучников. Значит, не только хмечами и копьями ворога встретят, но и стрелами. Битвы научили русских, знают они, что очень нужны быстрокрылые лучники на конях, чтобы можно было их быстро перебросить туда, где они особенно нужны будут. А израсходуют стрелы - за мечи возьмутся.

Прошла последняя холмская сотня. За ней шла дружина молодого княжича Льва. Полк у него победнее, но и львовским воинам есть чем похвалиться: и у них кольчуги и шеломы сверкают, словно серебро, и ярко горят на солнце щиты с гербом их города - львом. Помог княжичу в изготовлении оружия умелец Авдей, по-настоящему у него золотые руки. Научил он ковачей, как делать легкие и крепкие щиты. У многих были эти щиты, из дерева сделанные, железом окованные, сверху кожей обтянутые. Посредине каждого щита прибита круглая железная пластинка. Щиты раскрашены - и в красный, и в золотистый, и в синий цвет.

Ряды всадников ровные, как натянутая струна. Не раз князь говаривал: "Коль ты ходишь как курица, то как же воевать будешь? Воин - всегда воин".

Бела не отрывает глаз от русских полков. В самом деле, сколько же их? Хотя и ругал вчера Лаврентия, но и сам не думал, что столько войска у русских. После львовян рысью прошли галичане, берестейцы, теребовляне, владимирцы.

И остальные полки бурей пролетели. Тысяцкие, приближаясь к князю, быстро склоняли к земле свои мечи - в знак уважения к своему князю, а также к гостеприимному хозяину.

Затих конский топот - появились пешцы. "Да не одна и пешая дружина у Даниила! Ой, как много их! И впрямь - стена!" - думает Бела, провожая взглядом суровых бородачей с луками, рогатинами, секирами. От этих секир лопаются вместе с броней и кости, раскалываются головы, словно орехи.

Идут пешцы, смерды, сила народная. Ступают они размеренно, хозяйственно, будто у себя дома, на пашне. Высятся, как дубы могучие, не сдвинешь их в битве с места. Теодосий радуется за своих братьев. И вдруг стискивается от боли сердце - нет Твердохлеба, прикрутила его смертельная хвороба, а то быть бы ему вон в том галицком полку. Теодосий любуется ровными рядами пешцев, а мыслью летит далеко в оселище под Галичем, где умирает Твердохлеб.

Солнце припекает все сильнее и сильнее. Жарко Беле в ратном рыцарском наряде, под железным панцирем ноет тело, шлем сжимает голову.

Кажется, уже все увидели. Но нет, еще идут возки; это новая выдумка Даниила - возить для войска хлеб, соленое мясо, пшено. И пешцев на этих возках подвозят. Возки катятся по два в ряд. А где же первые полки холмские? Далеко уже ускакали. Большое войско.

Бела ни слова не сказал Даниилу, лишь качал головой да украдкой на послов поглядывал: пускай видят, какие у него сильные союзники! Заботливо снарядил свое войско Даниил и сам оделся, как на праздник. Как хорошо сидит на нем кафтан из красного оксамита, отороченный золотом! Зеленые сапоги украшены золотыми бляшками. А на седле, на мече, на сбруе - всюду видна рука искусных мастеров, принарядили они своего князя, не пожалели времени. Бела морщится. "Этот негодный Лаврентий нашептывал, клеветал на русских... У русских учиться надобно".

Прогремел последний возок. Бела учтиво поклонился гостям, приглашая их в замок отдохнуть. Даниила он пропустил первым.

4

После встречи с Белой Даниил отправил войско домой, а сам заехал в Краков, к польскому князю Болеславу, чтобы установить с ним добрососедские отношения. Даниил мог бы силой заставить его уважать русских, но хочется по-хорошему договориться с Болеславом, ибо что ни говори, а все же русские и поляки - словно братья. Потому и задержался он в Кракове, потому и ехали сюда к нему гонцы от Васильки с важными делами. Да и послы из чужих земель находили здесь его.

Сегодня взволновал Даниила мних Борис. Он уже вторично после свадьбы Доброславы приходит от Александра Невского.

За окном шумит дождь, капли стучат в окно. Даниил смотрит во двор. В эту дождливую погоду и сад кажется хмурым, черным. Даниил резко поворачивается к Борису.

- А что князь Александр еще молвил?

Борис тихим, послушническим голосом отвечает:

- Ничего. Это и князь Александр глаголил, и митрополит Кирилл.

Князь снова смотрит в окно. Пробежал дружинник, согнувшись под дождем. На лужах вскакивают пузыри.

"Итак, татары двинулись! Хан Неврюй разбил войско Андрея Ярославича, зятя любимого, еще ни разу не виденного. И сюда, наверно, Куремса пойдет, - видно, догадались нечестивые, что и на севере, и на западе против них единодушно выступают".

- А ты давно видел князя Андрея и дочь мою Доброславу?

- Давно, перед битвой видел.

- Откуда же ведомо тебе, что они живы остались?

- Верное слово, живы! - скороговоркой отвечает Борис, желая успокоить Даниила. - Я сам с дружинником разговаривал, он князю Александру привозил привет от князя Андрея. И Андрей Ярославович, и дочь твоя Доброслава на север от Новгорода выехали. Нельзя было оставаться - татары могли убить. Надобно на какое-то время от них подальше укрыться.

Борис уже устал стоять, ноют старческие ноги.

- Поехала, - вслух думает Даниил. - Жива дочь моя.

Он закрывает глаза и представляет себе Доброславу, какой она была в день отъезда из родительского дома.

- Иди, Борис, к Андрею-дворскому, скажи, пускай накормит тебя. Если понадобишься, позову... Постой, скажи дворскому, чтоб каждый день мед тебе давал.

На лице Бориса промелькнула еле уловимая улыбка, он низко поклонился - князь Даниил всегда отгадывает его мысли.

...Пока Даниил разговаривал с Борисом, папский легат Опизо ходил с обиженным видом по светлице. Он морщил лоб, косо поглядывал на княжьего дворского. Подошел к нему порывисто.

- Может, скажешь князю, что я ухожу?

- Нет, он велел мне, чтоб я попросил тебя обождать. Он скоро позовет.

Опизо шагает из угла в угол. Вспоминает рассказ Плано Карпини об этом князе. Учтиво, сердечно встретил он тогда Карпини, долго тот хвастался княжескими подарками. А тут Даниил сам в гостях у краковского князя и так невежливо встречает папского посланца! Опизо задержался в углу, потом быстро подошел к столу и опустился на стул. Это невероятно! Как сухо и невежливо принимает князь. Знает же, что давно пришел папский посланец. И этот дворский слова приветливого не скажет, сидит, не шелохнется. Опизо встал - нужно уходить, пусть дворский передаст князю, что долго ждал и ушел, а когда у князя будет свободное время - можно будет снова явиться. Но тут дверь открылась и, кланяясь, вышел русский монах. Разгневанный Опизо удивился: "С простым монахом князь так долго разговаривал!" Борис, увидев чванливого католика, изобразил на лице смирение. Отвесив папскому послу низкий поклон, он попятился к двери. Дворский подошел к легату.

- Прошу, отче, к князю, - и открыл перед ним дверь.

Опизо не торопясь вошел в княжескую светлицу.

Даниил, вежливо поздоровавшись с Опизо, пригласил его сесть.

Опизо подошел к столу и, слегка склонив голову, процедил сквозь зубы:

- Посол святейшего папы кланяется русскому князю.

Даниил спокойно ответил:

- Посла папы римского, легата Опизо, приветствую сердечно, - и сел.

Опизо продолжал все так же напыщенно: - Папа римский, Иннокентий Четвертый, послал меня к тебе, князь, со своей буллой, - он протянул над столом руку со свернутым пергаментом.

На свитке висела большая красная печать на шелковом шнурке. Даниил взял послание, медленно развернул и стал читать. Теперь Опизо мог лучше присмотреться к князю. В Риме он много слышал о нем от тех, кто видел его. "Загадочный человек", - говорили о Данииле. "Да, загадочный и... - Опизо подыскивал подходящее слово. - Что и говорить, этот русский князь стоит многих королей. Вот и сейчас - читает буллу, и ни единый мускул не дрогнет на его лице. Не поймешь, о чем думает, ничего не прочитаешь на застывшем приветливом лице. Нет, поистине трудно разгадать этого русского князя".

А Даниил, словно забыв о госте, углубился в мутный поток витиеватых, напыщенных оборотов папского послания.

"Иннокентий IV, - читал Даниил, - раб рабов божьих^*, ко всем подданным Христа в королевстве Богемии, Моравии, Сербии и Поморье, шлет привет и апостольское благословение".

^* ( Раб рабов божьих - титул, который употребляли папы в своих буллах (грамотах).

)Даниил едва удержался, чтобы не улыбнуться, но этого делать нельзя в присутствии папского посла, он только подумал: "Суесловие, раб рабов!" - и продолжал чтение.

"Поелику мы по воле господней призваны оберегать других, то, несомненно, нам надлежит предотвращать опасности, как очевидные, так и подозреваемые, и охранять сердца верных, дабы их не застали врасплох и дабы они могли вовремя приготовиться и мужественно вооружиться щитом провидения так, чтобы ежели когда-нибудь враги наскочат неожиданно - пусть этого никогда не случится! - были бы верными сдержаны, легче и меньше ущерба нанесли бы, потому что предвиден был их путь..."

Даниил с трудом пробирался сквозь чащу запутанных мыслей.

"Мы горестно вспоминаем удар, причиненный христианству в некоторых странах неожиданным приходом татар; и тем более вспоминаем со слезами о том, что, невзирая на возраст и пол людей, многие христиане приняли смерть от тех татар. Хотя их отход и дал вам некоторое время для отдыха от беды, однако, пока они есть у самых ворот христиан, вы не должны позволять себе забывать об опасности. Недавно от дражайшего нашего сына во Христе, светлого короля Руси, которого близость мест часто делает участником его тайн, узнали мы, что вышеупомянутые татары вознамерились уничтожить тех, кого благодать божия во многих местах бегством освободила милостиво из их рук. От вас зависит, ибо вы первыми стоите на пути врага, чтобы не пустить татар, разбить их алчность, чтобы не укреплялась их упрямая гордыня... Итак, пусть каждый правоверный поднимет свой крест, идя в сверкании оружия господня, как стяг славы высочайшего царя, на уничтожение пятна того позора, который вам приписывается, что вы позорно уступили перед неверными. А дабы вовсе ничто не препятствовало достижению душеспасительного дела, всем, кто пойдет против татар и примет знак креста, признаем то отпущение их грехов и те привилегии, которые даются идущим на помощь святой земле. Дано в Ассизе 14 мая, в десятый год нашего понтификата"^*.

^* (В десятый год нашего понтификата - в десятый год пребывания Иннокентия IV на папском престоле. В данном случае грамота была написана 14 мая 1253 года.)

Даниил положил буллу на стол и спросил у легата:

- А что еще поручил папа своему послу?

Опизо склонился, встревоженный.

- Князь прочел, в булле все написано. Святейший отец обращается с буллой к христианам Польши, Чехии, Сербии и Поморья, призывая к крестовому походу на татар. Мне, своему слуге, он велел проповедовать сей крестовый поход. И поручил мне сказать князю Даниилу, что ему будет оказана всяческая помощь в борьбе против татар.

После небольшой паузы Даниил ответил:

- Благодарю папу и буду надеяться, что папа сдержит свое слово. - И через мгновение добавил: - Крестовый поход! Грехи отпускает!

Опизо вспыхнул. Как понимать эти слова - насмехается князь или переспрашивает?

- Князь русский сомневается? Нас учили не так относиться к святому слову святейшего отца!

- Но я не учился у вас, да простит меня легат.

- Но ведь князь Даниил в предыдущей своей грамоте не возражал принять от святого отца королевскую корону?

- Я писал папе, просил помощи против татар. Посол папы, монах Карпини, ездил к татарам, видел, что они угрожают Европе. Внимательно ли выслушал папа своего посла Карпини?

Опизо побледнел, ноздри его раздулись.

- Я не был у папы, когда он разговаривал с Плано Карпини, и не знаю, что Карпини говорил папе. Мне о том ничего неведомо. Я делаю то, что мне повелел святейший отец.

- Разве легат Опизо не встречался с доминиканцем Плано Карпини? Или легат забыл про то?

Этот князь слишком дерзко ведет себя! Разговаривает, как с подвластным ему монахом! Опизо ни от кого не слыхал подобных слов. Ни один король с ним так не обращался. Перед папским послом короли всегда заискивали. Опизо дрожал от возмущения, но внешне соблюдал спокойствие, сдерживал себя.

- Я прошу великого князя не спрашивать меня о том, чего я не знаю, - еле выдавил слова папский посол.

Даниил спокойно слушал легата, заметил его волнение, а сам слегка улыбался, острым взглядом и острыми словами пронизывал папского посланца. Даниилу не раз приходилось сталкиваться с чужеземными послами в словесном поединке.

- Я спрашиваю легата только про то, что он знает. Про татар не токмо папский легат, но и простой монах в Риме вельми хорошо ведает. Если легат не осознал всего ужаса татарской угрозы, так пусть он поедет в русский город Киев и увидит, что натворили там татары. А был тот город не меньше Рима. - Даниил окинул гостя загадочным взглядом, который так обескураживал Опизо и по которому невозможно было разгадать, что кроется у князя в душе.

- Легат, видно, не желал бы, чтобы Рим был разрушен и чтобы папа убегал куда-нибудь, а вслед за ним и все вы. Легату надлежало бы знать, кто силу татарскую остановил. - Даниил мельком взглянул в окно и снова повернулся к гостю, горячий, неистовый. - Русские силу ту подкосили! Татары, как волна в бурю, на нас хлынули, а мы, как скала, стоим все-таки... Рязань стояла, не покорилась... Киев стоял... все города русские стояли... Словно скала каменная, стояли русские... Татарская волна не могла сломить эту скалу, обошла ее, к Венгрии доползла и, обессиленная, потекла назад. - Острым взглядом Даниил впился в глаза растерявшегося гостя. - У вас там все от этой бури дрожали. Не забывайте, кто бурю эту обуздал, чьими руками враг задержан! Широкая спина у русских, спряталась за этой спиной ваша Европа, и папа спрятался. Говорят ли про это у вас в Риме и в Ассизе? Успокоились ли уже в Париже и в Лондоне? Может, легат и о том, какой там был переполох, не знает? - Едва заметная едкая улыбка скользнула по губам Даниила, и он слегка склонил голову, извиняясь перед гостем: - Да простит меня легат за такие откровенные слова. Хоть и неприятные они, но правдивые.

Опизо вспотел, будто он в шубе прошелся по Риму в жаркий день. И опять подумал: еще ни один герцог или король не встречал его так. А как изъясняется этот русский князь, будто всю жизнь прожил при папском дворе - так хорошо знает, когда какое слово вставить и каким словом на словесный удар ответить. Искусен и в обращении с послами. А эти его последние вопросы - колющие, как острые иглы. Бежать, скоре бежать отсюда!

А Даниил, наклонившись, улыбался. И было в этой улыбке что-то пронизывающее, испытующее.

Опизо поспешно забормотал:

- Папа Иннокентий, не забывая о своей булле, которой он принял тебя под опеку святого Петра, поручил мне венчать тебя королевской короной...

Не выдержав иронической Данииловой улыбки, побежденный в словесной полемике, Опизо бессвязно выпалил:

- Я привез эту корону... Она тут... Я приехал...

Выпалил и подумал: "Хоть бы скорее кончить этот неприятный разговор".

Даниил продолжал молча улыбаться. Он будто окаменел - не обрадовался, и не удивился, и не разгневался, словно бы Опизо сказал ему не о королевской короне, а об обычном деле, словно предложил ему выпить кубок меда или пригласил на прогулку. Опизо готов был провалиться от этого пронизывающего взгляда.

- Я уже отвечал папе про корону, и про помощь против татар писал, - делая ударение на последних словах, спокойно сказал Даниил.

- Теперь папа послал корону вместе с буллой о крестовом походе против татар, - заторопился сраженный Опизо.

- И легат Опизо будет помогать мне, возглавит крестовый поход?

- Князь, наверно, забыл, что я ему говорил. Я повторяю - папа поручил мне проповедовать крестовый поход.

- Благодарю легата Опизо. Проповедовать? - Даниил прищурился.

Делая вид, что не расслышал последних слов, Опизо спросил:

- Князь Даниил собирается домой? Скоро ли едет? Ехать ли и мне с ним в Холм?

Даниил задумался, помолчал немного и неторопливо сказал, поглядывая в окно:

- Я буду короноваться, только не в Холме... в Дрогичине.

Опизо поморщился. "Почему в Дрогичине?" - подумал Опизо, невольно вспомнив о позорном конце Бруна. Только счастливая судьба спасла тогда Опизо от смерти: он случайно задержался на три дня в Брандербурге и в пути узнал, что Бруна, к которому он ехал с папской буллой, уже нет. "Неужели о той поездке знает Даниил? - подумал Опизо. - Видно, эти проныры русские все знают". Его лихорадило. Но он уверенно встал и, кивнув головой, спросил на прощание: Когда едем?

- Я уведомлю легата через своего дворского.

Опизо, тяжело ступая, вышел.

Дворский Андрей плотно прикрыл за ним дверь, вбежал в светлицу и, удивленный, остановился. Даниил от души хохотал. Андрей еще ни разу не видел Даниила таким веселым, пока они жили в Кракове.

- Видел папского легата? - спросил Даниил у Андрея, не переставая смеяться.

- Выбежал как ужаленный. Долго он у тебя был.

- Я ему сказал, что корону от папы принимаю, но короноваться буду в Дрогичине.

Андрей подбежал к Даниилу.

- В Дрогичине? Это там, где ты впервые крестоносцев бил?

- Там, Андрей. Первый раз они явились туда с мечом, а теперь приходят смиренно, с крестом. И Бруна папа благословлял, и Опизо он тоже теперь благословляет. Пусть благословляет! Увидим, чем это кончится.