2. Базиль - гусарский полковник

В канун двойных именин - бабушки Екатерины Николаевны Давыдовой и внучки Екатерины Николаевны Орловой - в Каменском доме шли последние приготовления к этому семейному торжеству.

Старший сын Екатерины Николаевны от второго брака, Александр Львович Давыдов, как распорядитель предстоящего празднества, принимал доклады поваров и, пробуя кушанья и вина, бранил, хвалил и отдавал разные приказания штату прислуги.

Жена Александра Львовича, хорошенькая Аглая, до полудня бегала в коротенькой, до колен юбочке, примеряя то одно, то другое платье из тех, которые ей прислал из Парижа ее отец, граф де Граммон. Все платья были ей к лицу, но надо было решить, какое именно надеть на завтрашний бал.

В девичьей, как привидения, висели длинные белые чехлы, накрахмаленные юбки и легкие шарфы.

В нижней гостиной барышни рассматривали привезенные князем Барятинским из Варшавы рисунки модных причесок.

Выдав ключнице Арине Власьевне ключи от сундуков с парадным столовым бельем, серебром и посудой, старуха Давыдова приказала, чтобы ее больше не беспокоили. Усевшись в глубокое кресло, она задумчиво смотрела в окно.

У въезда в усадьбу, на косогоре, мужики устанавливали старую пушку для пальбы в честь именинниц.

По дороге, вдоль еще не замерзшего Тясмина, время от времени показывались тройки. Екатерина Николаевна по возкам узнавала хозяев. Вот кишиневская колымага, в которой и прежде приезжал Пушкин, вот щегольской дормез Орлова, огромный рыдван Лопухиных. Мужичьих телег и саней она и не считала. А они везли ей из многочисленных ее деревень битую птицу, дичь, мед, варенье, тонкие полотна, вышивки и кружева.

Из заглавных букв названий деревень, принадлежащих старой Екатерине Николаевне, составлялась фраза: "Лев любит Екатерину".

Лев Давыдов женился на Екатерине Николаевне вскоре после того, как она осталась вдовой после смерти ее первого мужа Раевского.

Второй муж в самом деле крепко любил Екатерину Николаевну.

Все это богатство, гости, почет - для нее ничто по сравнению с его любовью. Но сердце, которое так нежно и пламенно билось, давно истлело.

И Екатерина Николаевна глубоко вздыхала, думая о прошлом.

Ей надо было отгрустить сегодня, чтобы завтра с гостями быть, как всегда, радушной и беспечно веселой хозяйкой.

Уже совсем стемнело, когда Клаша нарушила ее покой: пришла за ключом от заветного шкафа с саксонскими и севрскими вазами - особенно дорогими для старухи подарками покойного мужа.

Екатерина Николаевна, прищурив немного выпуклые, все еще красивые глаза, молча посмотрела на Клашу и так же молча подала ей вычурный ключ.

Клаша опрометью понеслась в большой зал.

Там уже вытянулся во всю длину сверкающий парадный стол. Граненые подвески канделябров бросали на снежно-белые скатерти подвижные радуги. Хрустальные бокалы таили в себе множество пучков сине-зелено-малиновых искр. Сдержанным блеском отливало серебро. Синий с выпуклыми золотыми цветами фарфоровый сервиз чудесным узором тарелок и блюд раскинулся по всему столу.

В буфетной девушки перетирали вазы, украшенные пасторальными пастухами и пастушками, золотыми виньетками, фарфоровым кружевом.

В вазы наливали воду для живых цветов. За ними послали в оранжерею Улиньку и Клашу.

Старик садовник, выходец из Голландии, посмотрел на девушек поверх очков и ткнул пальцем в зеленый низкий ящик с резедой.

- Это для гирлянд,- строго сказал он,- а вот там для стола...

Улинька приподняла ветошь и ахнула:

- Ах вы, мои красавицы! Ну и розы! Ты, Клаша, только погляди хоть на эту! - и она отделила от целого снопа только что срезанных еще влажных роз одну черно-пунцовую.- Ведь это что же такое за прелесть! - любовалась она ею, вытянув руку с цветком к Клашиному лицу.

- Это "французская королева",- с гордостью, как отец о красавице дочери, сказал садовник.

Острое личико Клаши ткнулось в корзинки с пармскими фиалками:

- Вот дух-то райский! Инда сердце заколотилось!

Нюхника, Улинька.

Взяв цветы, девушки заторопились.

- Ты, Улья, приди еще,- сказал садовник.- Я буду приготовить корзинка только белых роз.

- Ладно, Франц Карлович, я мигом,- ответила Улинька.

Василий Львович дочитал последнюю страницу французского романа. Встал. Потянулся. Потом подошел к зеркалу и внимательно поглядел на свое отражение.

"Полнеть начинаю. Для тридцати двух лет рановато".

Оправил гусарский полковничий мундир и закрутил тонкие, в стрелку, усы. Постоял неподвижно несколько мгновений.

"Пойти в биллиардную, что ли? Пушкин с нашими, наверно, там".

- Куда это? - окликнул он встретившуюся в полутемной гостиной Улиньку.

Она молча посторонилась, пропуская Василия Львовича. Но он взял ее за руку:

- Ты в мой нынешний приезд все избегаешь меня, Улинька. Отчего бы это?

- Сами знаете, барин...

- Как? Барин? Ты за что же меня из Василия Львовича в барина разжаловала? Почему глаза прячешь? - Василий Львович привлек ее к себе и крепко поцеловал.

Улинька коротко вздохнула.

- Как от тебя цветами пахнет! - прошептал Василий Львович.

Глаза Улиньки блеснули в полумраке.

- А это вот от чего,- она взяла его руку и приподняла. Пальцы Базиля коснулись сначала ее теплой, упругой щеки, потом чего-то прохладно-нежного. Улинька слегка наклонила к нему голову и тихо проговорила: -

Понюхайте-ка...

Базиль почувствовал сильный запах розы. Он потянул вколотый в ее косу цветок. Улинька придержала розу. Завязалась легкая борьба.

- Приди сегодня ко мне, Улинька.

Девушка отрицательно покачала головой.

- Почему же? Неужели ты боишься, что я посягну тебя обидеть? Ведь прежде ты не раз заходила ко мне, и, помнишь, как славно мы с тобой беседовали...

- А нынче не приду,- строго повторила Улинька. Базиль взял ее за обе руки:

- Да почему же? Почему?

- Сами понимать должны,- с порывистым вздохом ответила она.

- Ах ты, своенравная моя! Упрямица эдакая! - и Базиль снова несколько раз поцеловал ее в губы.

Чьи-то шаги послышались на лестнице. Улинька рванулась из его рук и побежала в оранжерею.

Стоя перед садовником, она все еще испытывала сладостную тревогу, охватившую ее от поцелуев Базиля и от его дыхания, которое казалось ей душистей всех цветов в господской оранжерее.

"Сами знаете",- сказала она Базилю: она была уверена, что и он чувствует то, иное, чего не было между ними в прежние его наезды в Каменку.

Поздно вечером Улиньку послали к ключнице Арине Власьевне за липовым цветом: заболела Елена Николаевна. Придерживая свечу, неустойчиво стоящую в широком медном подсвечнике, Улинька уже взялась за ручку двери, ведущей в пристройку, где жила Арина Власьевна.

- Так не придешь? - неожиданно послышался голос

Василия Львовича.

Улинька вздрогнула.

- Нет, Василий Львович, не приду,- твердо проговорила она и хотела итти.

Но Базиль взял у нее из рук свечу и поставил на подоконник.

- Видно, я больше тебе не нравлюсь,- сказал он.- Ну-ка, погляди мне в глаза,- и он приподнял ее лицо за подбородок. При слабом пламени свечи все же было видно, как это молодое красивое лицо залилось густым румянцем.

- Пуще прежнего нравитесь. Чай, сами видите,- с глубокой нежностью произнесла Улинька.- А придти никак невозможно...

Базиль вдруг крепко взял ее за плечи.

- А если я прикажу тебе нынче же в ночь придти ко мне,- изменившимся, требовательным голосом спросил он, отделяя каждое слово,- ты, что же, и тогда не придешь?!

Улинька мгновенно побледнела так, что темная родинка над губой сделалась вдруг угольно-черной. Гибким движением освободив свои плечи от пальцев Базиля, она проговорила с горькой усмешкой:

- Помилуйте, батюшка барин, осмелюсь ли я, холопка, ослушаться воли господской...- и поклонилась обычным для крепостных покорным движением.. Пальцы ее опущенных рук касались пола, а длинная золотистая коса, свесившись через плечо, скользнула по лакированному ботфорту Базиля...

Давыдов резко повернулся и, звеня шпорами, быстро взбежал по лестнице, ведущей в мезонин.

Всю ночь Улинька просидела у постели Элен. Та несколько раз отправляла ее спать, но Улинька делала вид, что не слышит этих приказаний, и даже не поднимала своей головы, склоненной на спинку кровати.

"Ну, и пусть спит",- поправляя подушки, подумала Елена. И уж не слышала, как, осторожно ступая, подошла сестра Маша и прикоснулась пальцами к ее лбу.

При слабом свете свечи пальцы Маши влажно блеснули; она радостно вздохнула.

- Вспотели-с? - чуть слышно спросила Улинька.

- Да, да. Я так рада. Хорошо, что маменьке с папенькой не сказывали, а то бы взволновались.

Маша заботливо поправила одеяло и попробовала приготовленное для сестры питье.

- А ты не заснешь? - заплетая густую черную косу, спросила она.

- Что вы, барышня, мне нынче и вовсе не до сна.

- Ну, сиди.

С утра двадцать четвертого ноября старуха Давыдова принимала поздравления. Вторая именинница - Катиш Орлова - сидела рядом.

По обычаю каменского дома, после молебна в гостиной у Екатерины Николаевны собирались на короткое время только свои. К гостям же выходили все вместе под звуки торжественного марша.

Екатерина Николаевна в пышном атласном платье и кружевах, с крупными жемчугами - подарком "светлейшего" дядюшки Потемкина - шла впереди с сыном от первого брака, генералом Раевским. За ними по старшинству двигались остальные. Мужчины в парадных мундирах и фраках, дамы и барышни в шумящих шелковых платьях и драгоценностях, а за ними напомаженные, нарядные дети с гувернантками и гувернерами. Все гости, от генерал-аншефов до кучеров и дворовых девушек, своих и чужих, в этот день должны были одеваться во все лучшее, непременно праздничное и нарядное.

Поздравив мать и племянницу, Василий Львович, сославшись на головную боль, вышел с заднего крыльца и приказал казачку Гриньке подать верховую лошадь.

Увидев хозяина, пегая грациозная Астра звучно заржала.

Базиль ласково потрепал ее по загривку и, поправляя уздечку, на миг увидел в темном лошадином глазу маленькое отражение собственного лица.

- Вот что, Гриня...- начал было он и запнулся: в окне нижнего этажа, там, где помещалась девичья, мелькнуло заплаканное Улинькино лицо.

Базиль нахмурился, вскочил в седло и, пришпорив Астру, галопом поскакал по дороге к Тясмину. Впереди расстилались холмистые поля, покрытые ледяной корой. Направо от новой кирпичной, с белыми колоннами мельницы виднелись простые ветряки. Как фантастические живые существа, они взмахивали крыльями, словно пытались подняться над землей. Вокруг ветряков, отыскивая хлебные зерна, кружились стаи ворон. Их картавый крик неумолчно стоял в воздухе.

И во всем этом - и в тускло отсвечивающих ледяной корой полях, и в высоких безлистных тополях, стоящих, как вехи, вдоль дороги, и в ветряках, беспомощно взмахивающих крыльями,- Василий Львович видел ту же печаль, какую чувствовал в собственной душе с момента вчерашней сцены с Улинькой у дверей пристройки.

"Нехорошо, ах, как нехорошо получилось! - болезненно морщился он.- И с какою укоризной она сказала: "Смею ли я, холопка, ослушаться воли господской..." Очень кстати вышло, что Элен занемогла, а то Улинька, пожалуй, пришла бы... И уж тогда..."

Базиль всей грудью вдохнул холодный воздух. Астра, как будто понимая настроение седока, замедлила бег. Базиль опустил поводья, снял фуражку и подставил голову порывам холодного ветра.

Возвратившись домой, он увидел на крыльце Улиньку. Она была в розовом ситцевом платье и накинутом на плечи полушалке.

Базиль бросил поводья подбежавшему Гриньке и быстро подошел к девушке.

- Улинька, не сердись на меня,- виновато заглядывая ей в глаза, просительно проговорил он.

Улинька опустила ресницы - и будто мохнатые шмели сели на ее глаза.

- Хорошо, что вы подоспели, а то уж за стол сейчас пошли,- сдержанно проговорила она.

- А что же ты в одном платье? Ведь холодно. Долго ли простудиться.- Базиль просунул руку под Улинькин платок и ласково взял ее за теплый локоть.

Девушка не могла сдержать счастливой улыбки.

- Где же холодно,- возразила она таким же глубоким, грудным голосом, каким читала пушкинские стихи.-

Мне сдается, что сейчас май месяц стоит.- И, широко запахнувшись полушалком, как будто взмахнула крыльями, она побежала на ледник передать приказание Александра Львовича - нести к столу серебряные кадушечки с замороженным шампанским.