3. Атмосфера семейная

В конце веселого дня в доме выпал тихий час.

Старуха Екатерина Николаевна удалилась в свои комнаты. За нею прошли старший сын ее, стройный и красивый генерал Николай Николаевич Раевский с женою и маленькой Аделью.

- Хороша нынче твоя Катенька,- проговорила Екатерина Николаевна, обращаясь к сыну,- и умна, и величава.

Раевский самодовольно улыбнулся:

- А разве Елена или Машенька хуже?

- Нисколько, но только те в другом жанре. А эту Пушкин метко Марфой Посадницей окрестил.

- Ох, уж этот мне Пушкин! - передернула плечами Софья Алексеевна.

- В чем дело, Софи? - строго посмотрел на жену Раевский.

- Вечно всех вышучивает, всем клички дает... Вот и Мишеля, будто жука на булавку наколол: "Обритый рекрут Гименея".

- Обритый рекрут! - всплеснула руками Екатерина Николаевна и залилась добродушным старческим смехом.- И ведь придумает же - "рекрут Гименея"...- повторяла она, вытирая выступившие от смеха слезы.

Раевский тоже улыбался, одна Софья Алексеевна сидела со строго поджатыми губами.

- Будь моя воля,- сказала она, когда свекровь перестала, наконец, смеяться,- я бы Пушкина с осторожностью допускала в общество молодых девиц. Иной раз он такое при них скажет... Мне кажется, что ты, Nicolas, слишком любишь поэта.

Маленькая Адель, положив хорошенькую головку на бабушкино плечо, веселыми глазами посматривала на взрослых.

- Люблю я Пушкина,- сказал Раевский,- и за талант, и за ум люблю. Что же касается некоторых его вольностей в обращении и разговоре...- он вдруг взял за руку племянницу: - А ты, Аделинька, что скажешь об Александре Сергеиче?

Девочка оттопырила пухлые губки:

- У, какой! Уставится глазами и не моргнет... А то дразнить начнет!

Раевский улыбнулся:

- Что и говорить, озорник.

- Ребенка - и то в покое не оставляет! - с возмущением произнесла Софья Алексеевна и вдруг строго обратилась к девочке: - А ты, вместо того чтобы меж старшими вертеться, пошла бы к Сонечке в куклы играть.

Адель вопросительно подняла на бабушку длинные, как у Аглаи, ресницы.

- Ступай, ступай к кузиночке,- ласково подтолкнула ее Екатерина Николаевна,- да вели послать ко мне отца.

Адель поправила на голове белый бант и убежала.

- Нынче, милые мои, все не так, как в мое время бывало. Воть хоть бы Аделинькины родители,- задумчиво проговорила Давыдова.

- Да уж,- многозначительно вздохнула Софья Алексеевна.

- А теперь каждый хочет жить своим умом. И молодежь тоже,- продолжала Екатерина Николаевна.- У нас нынче меж гостей Миша Бестужев-Рюмин. Мальчик, молоко на губах не высохло, а слышали, как он за обедом князя Федора отделал? Тот ему слово, а Миша ему два...

- Мишель Бестужев преотличнейший юноша,- сказал Раевский.-Да и другие, которые у Базиля, тоже орлята. Один Волконский чего стоит. Вот только горячи они все, пожалуй, не в меру. И эдакая ажитация в умах...

- Но при уме сколь мало в них рассудка,- холодно промолвила Софья Алексеевна.

- Молодость, Софи, молодость,- дотрагиваясь до тонкой руки жены, сказал Раевский.- А помните, maman, что написала императрица Екатерина покойному деду Потемкину? - спросил он.

- Это из Вольтера что-то? - прищурилась Екатерина Николаевна.- Письмо это хранится у меня в секретере. Коли хочешь,- возьми.

- Я и так помню, мне не однажды приходилось ссылаться на эти слова в спорах с нынешней молодежью. Страсти, коими они все обуреваемы, безусловно благородны. Но справедливо говорит Вольтер, что нельзя снять узду с человеческих страстей. Вожжи у этих скакунов надо держать твердо. "Поток должен приносить полям помощь, не затопляя их, а орошая. Пусть ветры очищают воздух, но не превращаются в бурю. Пусть солнце проходит над нашими головами, давая нам свет, но не сжигая нас".

Адель не нашла отца ни в комнатах матери, ни в диванной, где Александр Львович обычно отдыхал после обеда, а ходить на половину к Василию Львовичу ей было запрещено. И она попросила попавшуюся навстречу Улиньку:

- Поищи папеньку, он, наверно, у дяди Базиля.

- Сейчас, Аделинька, сбегаю. Вот только прическу барышням закончу.