16. На берегу пруда

Князь Федор позвонил. Вошел Кузьма, как всегда, босиком, потому что князь требовал, чтобы слуги по утрам доказывали ему, что не только руки, но и ноги у них чисто вымыты.

- Зови Николашку да скажи, чтобы бритвы были остры, а то я его самого топором брить прикажу!

Кузьма молча поклонился.

Князь требовал, чтобы люди только отвечали на вопросы, и нарушителей этого приказания жестоко наказывал.

Был среди княжеской дворни печник Епифан - немой старик.

Ходил слух, что в молодости он был барским камердинером, но проболтался однажды покойной княгине о том, чего жене знать не полагалось. Разгневанный князь приказал мяснику отрезать Епифану язык - в назидание другим болтунам. Ходил будто Епифан в столицу жаловаться на жестокое самоуправство князя, да кто мог и кто не побоялся бы понять немого, крепостного человека знатного вельможи - князя Федора?

Страшным призраком кары за болтливость бродил с тех пор по усадьбе немой Епифан.

"Скотина должна быть бессловесной,- решил князь,- а по мне холоп - та же скотина, только выучившаяся ходить на задних ногах".

И в те недели, когда он приезжал в свою вотчину, тишина склепа разливалась и по огромному барскому дому, и по роскошному саду, и по тенистому парку с античными статуями и затейливыми беседками. С полей не доносилась протяжная, меланхолическая песня украинских косарей и жниц.

Немой, мрачный Епифан, набрав за пазуху камней, бродил в предзоревые часы по аллеям сада и сгонял с обрызганных росой кустов поющих соловьев. Его старые глаза не могли видеть звенящего в небе жаворонка, но Епифан швырял камни в само пламенеющее небо...

Кузьма вернулся с парикмахером Николашкой и, раскрыв "Историю" Карамзина, ждал приказания начинать чтение.

Князь любил, чтобы во время бритья ему читали вслух. Но на этот раз он словно забыл о Кузьме. Задумался и не видел, как неотрывно следил Кузьма за лезвием бритвы, легко скользящим по сизому княжескому горлу.

- Кузьма! - вдруг громко позвал князь.

Кузьма вздрогнул так, как будто его поймали за преступным делом.

- Вели закладывать новую коляску да подай одеваться. К Муравьеву-Апостолу поеду.

Кузьма молча вышел.

Закончив туалет, князь Федор выслал людей и снова подсел к зеркалу. Собственноручно подкрасил фиксатуаром усы и тронул румянами дряблые щеки. Потом достал из потайного ящичка флакон с заветными духами - подарок Екатерины Второй. Запах, вкрадчивый и интимно-пряный, защекотал притупленные нервы. Тонкие ноздри красивого носа чувственно дрогнули. Князь взял овальное зеркальце на длинной ручке из слоновой кости, Зеркало бесстрастно отразило старое, помятое лицо.

"Только и остался один нос",- вздохнул князь. И вспомнил... Императрица Екатерина, полулежа на синем шелковом диване, слушала однажды его, кабинет-секретаря, доклад. Слушала, казалось, внимательно. Но вдруг, оборвав на полуслове, приказала повернуть в дверях ключ. Когда это было исполнено, сказала, тяжело дыша: "Откуда у тебя этакий прельстительный нос?" - и потянулась к князю влажными, чувственными губами.

В тот же день Потемкин ревниво сказал новому фавориту: "А ты, князь, видимо, знаешь, куда нос совать..." И, оскорбленный, подал императрице прошение об увольнении в отпуск в Новгород для инспекции войск...

А на князя Федора посыпались обильные милости. Одна из них - эта украинская вотчина - и до сих пор острее всего напоминала князю золотую пору его жизни. Одряхлело тело, складками легла пожелтевшая кожа на когда-то алебастровом лице. А старые глаза все еще с былой жадностью останавливались на красоте молодости, утомленное сердце порывалось усладить себя былыми волнениями. Но медленно течет по склерозным жилам старческая кровь.

И от злого раздора между бессильной плотью и неукротимым темпераментом самодурство князя увеличивалось с каждым годом.

Князь Федор знал, что старик Муравьев-Апостол, к которому он едет, не любит его. Но то, что в семье Муравьевых его не любят не только отец, но и все три сына и обе красавицы-дочери, именно и влекло туда князя.

Когда младшая из дочерей, Елена, невеста графа Капниста, смотрела на князя с откровенной неприязнью и ее маленький гордый рот только морщился в ответ на его изысканные комплименты, князь ощущал прилив вновь вспыхнувшей страсти.

Весь утонченный арсенал екатерининского "ферлякурства"^* выдвигался князем навстречу холодности Елены, и в поединке слов и взглядов князь Федор находил острое наслаждение.

^* (Faire la cour - ухаживать (франц.). )

У самой Бакумовки, деревни Муравьева-Апостола, экипаж с трудом подымался на крутой холм, окруженный глубокими оврагами, лошади скользили на мокрой после прошедшего накануне дождя дороге.

Князь Федор боялся, что они не выдержат тяжести экипажа, и, высовываясь из окна, заискивающе просил кучера:

- Осторожней, Панас, полегче, голубчик.

Когда же миновали опасное место, он ударил Панаса тяжелым набалдашником трости:

- Проклятый холоп! Куда тебя понесло, подлый раб!

Панас не обернулся. Только кнут взвился высоко и больно хлестнул по лошадям.

На широкой площадке перед помещичьим домом молодежь играла в горелки.

Все три сына Ивана Матвеича были в Бакумовке. Приехал из Бобруйска Сергей. Вернулся из Петербурга легкомысленный и жизнерадостный Матвей и, сбросив адъютантский мундир, приступил к своим любимым занятиям: целыми днями возился он в саду с цветами, полол клумбы и сам носил из колодца воду.

Меньшой брат Ипполит, окончивший военное училище и уже определившийся в свиту государя, подтрунивал над занятиями брата и шутливо обещал рекомендовать его в лучшие цветоводства столицы.

Все братья были хороши лицом и сложением, только Сергей начинал преждевременно полнеть.

Гостил здесь и Алексей Капнист, жених Елены.

Эта дочь Муравьева-Апостола не была так хороша, как старшая - Екатерина, уже вышедшая замуж. Но очаровательны были ее сверкающие, как изумруд, зеленые глаза и яркая улыбка.

Елена, или, как ее звали по-украински, Олеся, была похожа на свою покойную мать - дочь сербского генерала. Такая же жизнерадостная, с такими же гибкими, ловкими движениями и такая же приветливая.

Особенно восхищал всех ее грудной, зовущий смех. От этого смеха князь Федор терял голову. Как услышит, так будто что-то обожжет его и неудержимо повлечет к этой девушке, дерзко поглядывающей на него своими изумрудными глазами.

Олеся первая узнала в госте князя Федора.

- Сюда, князь! К нам! - крикнула она.- Становитесь в пары - будем в горелки играть!

- Прежде всего, Олеся, старость нуждается в уважении,- строго сказал дочери старик Муравьев-Апостол, который, сидя на складном стуле, наблюдал, как веселилась молодежь.

- Кабы князь слышал, что вы сказали о его старости! - улыбнулась Олеся.- Держу пари, что мое неуважение его меньше обидело бы, нежели ваша защита.

Муравьев молча погрозил дочери и пошел навстречу гостю.

3а обедом Алексей Капнист, служивший в Киеве адъютантом у генерала Раевского, рассказывал, что свадьба Марии Раевской с Волконским - дело решенное: он своими глазами видел присланный из Парижа подвенечный наряд для невесты.

- Должен прямо сказать, что тюлевая фата удивительно идет мадемуазель Мари. Я присутствовал в гостиной, когда сестры упросили ее примерить этот очаровательный убор. Только странно, что невеста была очень грустна.

- Быть может, сквозь дымку подвенечного вуаля мадемуазель Раевская видела свое туманное будущее? - задумчиво проговорил Сергей.

- Почему туманное? - с удивлением спросила Олеся.

Сергей промолчал.

- В самом деле, почему вы так сказали? - спросил с подозрением князь Федор.

- А потому,- ответил за Сергея младший брат,- что Волконский в два раза старше своей невесты, а такие браки по страсти не заключаются, Князь Федор недовольно хмыкнул.

- Я не согласна с тобою, Матвеюшка,- звонко сказала Олеся,- по-моему, можно влюбиться и в старика.

"Экая кокетка!" - с досадой подумал о дочери Муравьев, заметив, как просияло после ее слов лицо князя Федора.

- Вот видите, молодой человек,- обратился князь к Матвею,- выходит, что вы ошиблись, как, впрочем, ошибаетесь и во многом другом. А все потому, что нынешние молодые люди берутся судить решительно обо всем, хотя зачастую вовсе не знают ничего... Так-то, молодой человек...

- А вы, старый человек, забыли и то, что знали,- неожиданно вспылил Матвей.

Князь Федор побагровел.

"Ну, если бы не Олеся, я бы с тобой поговорил как следует!" - мысленно пригрозил он Матвею.

- А скажи, Алеша, стихотворец Пушкин бывает теперь у Раевских? - поспешил прервать наступившую неловкую паузу старик Муравьев.

- О, нет! - ответил Капнист.- Пушкин теперь в Одессе, а граф Воронцов - не Инзов. Я слышал, что поэт не очень-то ладит с графом...

- Удивительный характер,- проворчал князь Федор.- Не ужиться с Воронцовым - истым европейцем и джентльменом.

- Но этот европеец носит ежовые рукавицы,- возразил Капнист.

- Да, граф Воронцов чопорен на манер английских лордов,- вмешался в разговор Ипполит,- он приезжал с графиней на лицейский бал. Зато графиня Елизавета Ксаверьевна - само очарование. Наши все от нее без ума. Говорят, что Пушкин посвятил ей прелестные стихи.

- Ах, как бы мне хотелось познакомиться с Пушкиным! - восторженно вырвалось у Олеси.- Только не знаю, смогла ли бы я выразить ему мое восхищение его поэтическим даром. Мне кажется, что нет ни одного из его прекрасных творений, которого я не знала бы наизусть.

- А вот после обеда я тебя проэкзаменую,- шутливо пригрозил ей Ипполит.- У нас в училище мы часто устраивали друг другу подобные проверки.

- Было бы куда полезнее, если бы эти проверки устраивались в отношении обязательных предметов, а не пушкинских стишков,- наставительно проговорил князь.

Молодежь переглянулась, но под строгим взглядом отца Ипполит только сдержанно кашлянул, а Матвей крепко смял свою накрахмаленную салфетку.

- Даже выразить не умею, как бы я хотела хоть один раз поговорить с Пушкиным! - снова мечтательно произнесла Олеся.

- Если вам будет угодно,- сказал Капнист,- мы сможем заехать в Одессу, когда будем совершать наше свадебное путешествие.

Князь Федор поперхнулся и раскашлялся так, что лицо его побагровело и все тучное тело заколыхалось в тяжелых содроганиях.

Перед вечером к Сергею прискакала целая кавалькада: Горбачевский, братья Борисовы - Андрей и Петр, Андреевич, Кузмин, Сухинов, Щепилла и Мишель Бестужев-Рюмин. Посидев недолго в гостиной, они один за другим вышли в сад под предлогом осмотра заграничного насоса, привезенного Ипполитом в подарок брату Матвею для облегчения его поливочных работ.

- Очень нехорошо, что князь Федор видит нас всех вместе,- с досадой проговорил Горбачевский, как только вся компания отдалилась от дома.- Этот облезлый лев, разумеется, не замедлит сделать для себя соответствующее заключение.

- Во-первых, князь больше похож на стервятника, нежели на льва, даже облезлого,- возразил Бестужев,- во-вторых, в присутствии мадемуазель Олеси он решительно никого и ничего не замечает.

- Как бы Капнисту не пришлось звать его на поединок,- улыбнулся Сергей.

Перебрасываясь шутками и не начиная того важного разговора, ради которого все они съехались в этот день Бакумовку, они шли по широкой аллее старых лип со сводчатым потолком из густых ветвей.

Начинаясь у цветника перед домом, аллея эта тяну-лась До большого пруда, который уже стал зацветать пасмами тины и большими, как зеленые тарелки, листьями купавок. На одном из них сидела пестрая лягушка и, тяжело дыша, посылала в предвечернюю тишину протяжное кваканье. Из лесу по ту сторону пруда, как бы делясь с нею своими тоже грустными переживаниями, откликалась одинокая кукушка.

Сложив руки рупором, Мишель Бестужев громко спросил:

- Сколько жить мне на веку? Кукушка умолкла.

- Как, вовсе не жить? -снова крикнул Мишель... Кукушка молчала.

Бестужев, обернувшись к разместившимся "а длинной скамейке товарищам, спросил с деланным .равнодушием:

- Верить ей или нет?

- Ты ее просто спугнул,- успокоительно ответил Сергей.

Бестужев схватил камешек и, изогнувшись, пустил его вскользь по поверхности пруда. Прежде чем скрыться под водой, камешек подпрыгнул несколько раз, всплескивая брызги.

- Ловко,- похвалил Горбачевский,- у нас такой бросок называют "дед бабу перевез".

- А вы не заметили, сколько раз он подпрыгнул? - спросил Бестужев.- Я загадал, что коли - чег, то кукушка врет, а коли нечет...

- Бросьте, Бестужев,- перебил Борисов,- во всяком разе кукушкам верить нельзя. Врут они, эти лесные гадалки, как цыганки на ярмарке. Я в этом убедился на опыте. Лет шесть тому назад, восемнадцатилетним юнкером я стоял со своей частью в имении пана Собаньского, где этих легкомысленных птиц было превеликое множество. И вот, бывало...

- Если это тот Собаньский,- перебил Андреевич,- о котором я слышал от Люблинского, то он известен не только обилием кукушек в его майорате, но также и тем, что покровительствует искусствам и наукам, а главное - давал и дает большие суммы на нужды Польского Тайного общества.

- Он самый,- подтвердил Борисов.- Но разрешите мне докончить о кукушках, поскольку Бестужев, видимо, весьма огорчен нынешней вещуньей.

- Вот уж нисколько,- запротестовал Мишель, но в его глазах притаилась печаль.

- Я очень любил слушать их незатейливое кукование - продолжал Борисов.- Но стоило, бывало, мне задать извечный вопрос о долголетии, как они замолкали, словно по уговору. А я, как видите, Есе живу и еще надеюсь пожить свободным гражданином грядущей Российской республики.

Борисов вынул из кармана перочинный нож и стал очищать от листьев сломленную с прибрежной вербы ветку.

Его брат, не спускавший с него любовного взгляда, покуда тот рассказывал выдуманную для спокойствия Бестужева историю о кукушках, заметил с улыбкой:

- А все же, Петруша, из поместья пана Собаньского ты вернулся совсем иным человеком.

- Да, ты прав,- серьезно ответил Борисов,- но произошло это потому, что, имея уйму времени и доступ к редчайшей библиотеке Собаньского, я со всем пылом набросился на чтение. Гельвеций, Гольбах, Адам Смит, Вольтер... Какую бурю мыслей рождали они в моем распаленном мозгу! Их безграничный культ разума захватил меня полностью, и в душе моей возникла мучительная борьба между их рациональными идеями и моими христианскими убеждениями. Я потерял сон, аппетит... Я бродил по аллеям парка, бормоча теснившие меня мысли. Товарищи почитали меня влюбленным в таинственную незнакомку. А незнакомка, к которой я тогда да и теперь пылаю страстию,- это моя мечта о вольности и всеобщем счастье не на небесах, а на земле. Пережив мучительную душевную борьбу, я отринул христианского бога смирения и всепрощения и сделался убежденным атеистом и революционером. Таковым я пребываю и поныне.

- Это по разуму, Петруша,- улыбнулся младший брат,- а сердце твое преисполнено самыми христианскими чувствами...

Слушая Борисовых, Сергей Муравьев шагал вдоль скамьи. Уголки его губ нервически подергивались, прищуренные глаза смотрели сосредоточенно, куда-то вдаль.

Все молчали, выжидательно поглядывая на Сергея.

Обстрогав сорванную ветку до влажной белизны, Борисов заострил ее конец и стал чертить на песке затейливый рисунок. Это был восьмиугольник с единицей посередине, от которой к краям расходились лучи. С наружной стороны восьмиугольника он вывел на равном расстоянии четыре якоря.

Сергей задержался возле рисунка.

- Как это отдает масонскими эмблемами. Это, вероятно, и есть пресловутый знак общества "Соединенных Славян"? - спросил он.

Борисов утвердительно кивнул головой:

- Мы с братом Андреем и нашим близким другом Павлом Выгодовским долго обдумывали его начертание и пришли к заключению, что именно такой рисунок полностью изображает наш "девиз". Вот эта единица является символом нашего единства,- начал он объяснять наклонившимся над рисунком товарищам.- Восемь граней - суть восемь объединенных славянских племен. Четыре якоря - четыре моря, омывающих будущее славянское государство: Белое, Черное, Балтийское и Адриатическое с их обширными портами.

- Этот Выгодовский тоже член вашего Общества? - спросил Муравьев. В его прищуренном взгляде, а может быть, в интонации голоса Борисову почудилось пренебрежение.

- Да, он член нашего Общества, кажется, единственный не принадлежащий к дворянскому сословию,- вызывающе ответил он.- Наш друг происходит из крестьян и для того, чтобы иметь возможность получить образование, воспользовался чужими документами.

Муравьев пожал плечами, и это его движение тоже было понято, как недоумение и даже недовольство.

Вспыльчивый Горбачевский язвительно стал перечислять:

- Среди членов нашего Общества имеются и "поч-талионовы дети": к примеру, бухгалтер комиссионерства третьего пехотного корпуса Иванов, который превыше всех поэтических творений ставит пушкинский "Кинжал". И благороднейший человек, хотя и чиновничий сын, Сухинов, и Веденяпин, в родовом майорате которого насчитывается три крепостные души...

- Мы, братья Андреевичи, хотя и дворяне, но тоже живем вопреки своих званий,- вставил Андреевич,- ни капитала, ни крестьян у нас нет...

- И таких у нас большинство,- уже с гордостью продолжал Горбачевский.- Зато все мы готовы жизнью заплатить за наши устремления и в помощь себе призываем не только сиятельных и превосходительных, но и простых храбрых и смелых людей вовсе "малого состояния", которые добывают себе пропитание не чужим, а собственным трудом. И кроме того...

- Виноват, Иван Иванович,- остановил его Муравьев,- мы собрались здесь для того, чтобы сговориться об окончательном слиянии Южного общества с тем, которое представляете вы и другие мои гости, а между тем ваш тон...

- Изысканному тону, признаюсь, не обучен,- сердито буркнул Горбачевский.

- Вернемся к вопросу о пропаганде среди нижних чинов,- поспешил предложить Бестужев-Рюмин, заметив страдальческое нетерпение в лице Сергея.

Тот еще раз молча прошелся вдоль скамьи, потом заговорил с внешним спокойствием:

- Я полагаю, что именно ссылками на библию и евангельскими текстами мне скорее всего удастся внушить солдатам мысль о несправедливости их положения и поднять их на противоборство с теми, кто служит причиной их тяжелой жизни. Я прочту им те страницы библии, которые содержат прямое запрещение избирать царей и повиноваться им. Когда они усвоят это повеление божие, то нимало не поколеблются поднять оружие против своего царя.

- Зря вы это все говорите,- резко произнес до сих пор молчавший Кузмин,- зря, зря, зря,- повторил он несколько раз, притоптывая сапогом.- Я не вижу ни малейшей надобности говорить с русским солдатом языком монахов и попов. Во-первых, потому, что эти "духовные" особы не токмо не пользуются в нашем умном народе уважением и авторитетом, а почитаются первейшими плугами и дармоедами. Во-вторых, на ваши библейские тексты попы найдут другие в новом или ветхом завете, которые будут подтверждать обратное.

- Нет, вы неправы,- краснея от сознания своей собственной неуверенности, сопротивлялся Сергей,- религия всегда была сильным двигателем человеческого сердца. Надо только отделить истину христианского учения от вредных наслоений. Я скажу солдатам: "Апостол Павел поучал: "Ценою крови куплены есте, не будете рабы человекам". Но царь украл вашу свободу и, следовательно, нарушил господний закон. Вот почему вы должны ополчиться на нарушителей слова божия, взять оружие и следовать за глаголющим во имя господне..."

Горбачевский и его товарищи засмеялись. Только Бестужев, сохраняя серьезность, нетерпеливо ерошил светлорусый хохолок, задорно торчащий над его детски чистым лбом.

- Надышались вы там, за границей, у разных аббатов да капуцинов духа этого божественного,- заговорил Горбачевский.- Уверяю вас, что крестовым походом против тирании ни русский мужик, ни русский солдат не ополчится. А значит, и не к чему ему голову морочить понапрасну.

- Интересно, в каком же духе собираетесь действовать вы? - хмуро спросил Сергей.- Уж не пустите ли вы в дело политические трактаты?

- Мы не собираемся действовать, а уже действуем,- заявил Андреевич.- Мы связываемся с людьми через таких поверенных нашей роты, как, например, фейерверкер Иван Фадеев, ефрейтор Иван Зенин или через таких старых служак, как Камбалюк или Андреев - людей крепких и рассудительных. Мы внушаем солдатам, что служат они непомерно долго, что жалованье получают грошовое, на него и ваксы для сапог да точила для штыка не купишь. Мы говорим, что они, как бессловесные скоты, должны безропотно сносить все строгости и жестокие наказания, исходящие от всякого рода начальства. И что по всем этим причинам они погружены в вечное уныние, тогда как они-то и составляют основание силы и славы Российского государства. Мы напрямик открыли им о существовании Общества, которое ставит своей целью избавление их от столь невыносимой жизни. Но Общество это, говорим мы им, не может достигнуть своей цели без действия самих солдат. А посему должны они в случае нужды решиться умереть за свои права. И ежели они на такое дело решатся, то последствием сего перво-наперво явится уменьшение срока службы, лишение начальства права обижать их по своим капризам, а ошибки во фронте не навлекут на них палочных и шпицрутеновых ударов...

- Это все говорите вы,- остановил Андреевича Муравьев,- а слышали ли вы, что говорят солдаты? Понимают ли они вас?

- Понимают, и еще как! - откликнулось несколько голосов.

- Есть, конечно, среди них люди,- продолжал Андреевич,- которые отвечают уклончиво, вроде того, что "дело это надо допрежь всего досконально обмозговать" или: "Дай-то бог, чтобы облегчение вышло"; но имеются и такие, которые решительно заявляют, что готовы на все, ибо они сознают, что солдатам все равно умирать, так уж лучше отдать жизнь за счастье своих братьев.

- Нужно только приобрести их доверие,- блестя глазами, убежденно сказал Борисов.

- А тогда,- с тем же увлечением добавил Кузмин,- солдаты пойдут за нами на штурм самовластья с такою же беззаветною храбростью, как шли в самые опасные атаки на врага.

- Приобретение любви и доверия со стороны рядовых,- говорил Борисов,- сделалось ныне моей страстью, ибо без них, без солдатской массы, не может быть успеха в задуманном нами деле.

Во время этих горячих речей "славян" Горбачевский одобрительно кивал головой, и чем уверенней звучали их слова, тем радостней становилось его лицо. Он так и впивался в лица своих товарищей горячим взглядом и при этом, как дирижер хорошо сыгравшегося оркестра, делал короткие, но выразительные движения своей энергичной рукой.

- А еще,- снова заговорил Андреевич,- мы обращаем внимание солдат на грабительство казною и помещиками тех многих миллионов граждан, кои кормят все наше государство трудом рук своих, сиречь на обездоленное прозябание крепостного крестьянства...

Кузмин вдруг подошел к Муравьеву вплотную и, гневно глядя ему в глаза, отчеканил:

- Заявляю вам, милостивый государь, что коли по надобится, то я сам могу взбунтовать не только один Черниговский полк, но и целую дивизию. Нынче поручик Горбачевский сказал, что в Каменке решили еще чего-то ждать. Что ж, господам князьям и генералам любые сроки не страшны, над ними не каплет" А для народа продление тирании сулит неисчислимые бедствия, нестерпимые муки.

Сухинов тоже вскочил с места, и в его движениях и в строго поднятом указательном пальце были тот же гнев и страстная нетерпимость.

- Вы, слышно, опять затеваете какие-то совещания в Петербурге и Киеве,- не громко, но с угрозой произнес

он,- ну, что же, совещайтесь, совещайтесь! Только помните одно: когда нам понадобится, мы сами найдем дорогу и на Петербург, и на Москву... Так и передайте там господам северянам, мыслителям и резонерам...- он поклонился и, взяв Горбачевского за руку, быстро направился с ним к конюшням, где под навесом стояли их ло шади.

Наступило долгое, тяжелое молчание.

Со стороны выезда из усадьбы донесся топот быстрых лошадиных копыт, и через несколько минут Сухинов и Горбачевский проскакали по мосту, переброшенному через речку Бакумовку. Два стройных всадника мельком отразились в ее темной глади.

- Хорошо, что другие "славяне" не так себя держат,- глядя вслед скачущим офицерам, с большой грустью проговорил Муравьев,- а то к началу возмущения мы имели бы не дисциплинированный отряд революционной армии, a garde perdue^*, как называл таких молодцов Лунин.

^* (Головорезы (франц.). )

- Неужели в вашем Обществе нет никакого устава, никакой присяги? - спросил Бестужев у Борисовых.

- Ведь без дисциплины никакого дела начинать нельзя,- продолжал взволнованно Сергей.- Подчинение руководству - необходимое условие победы.

- Не беспокойтесь в этом отношении за "славян", Сергей Иваныч,- уверенно заявил старший Борисов.- Вступая в Тайное общество, они дают суровую клятву и сдержат ее при любых условиях.

- Скажите нам эту клятву,- потребовал Сергей.

Борисов встал со скамьи и, подняв, как для присяги, руку, торжественно заговорил:

"Вступая в число "Соединенных Славян" для избавления себя от тиранства и для возвращения свободы, столь драгоценной роду человеческому, я торжественно присягаю в следующем: клянусь быть всегда добродетельным, верным нашей цели и соблюдать глубочайшее молчание. Самый ад со всеми его ужасами не вынудит меня указать тиранам моих друзей и их намерения. Клянусь, что уста мои тогда только откроют название сего Союза перед человеком, когда он докажет несомненное желание быть участником оного; клянусь до последней капли крови, до последнего вздоха вспомоществовать вам, друзья мои, с этой святой для меня минуты. Клянусь, что ничто в мире тронуть меня не будет в состоянии. С мечом в руках достигну цели, нами назначенной. Пройдя тысячи смертей, тысячи препятствий,- пройду и посвящу последний вздох мой свободе и братскому союзу славян. Если же нарушу сию клятву, то пусть угрызения совести будут перзою местью за гнусное клятвопреступление, пусть,- Борисов быстрым движением извлек из-под мундира короткий, как кортик, кинжал и, прижав его на момент к своим губам, продолжал с пафосом: - пусть сие оружие обратится острием в сердце мое и наполнит оное адскими мучениями, пусть минута жизни моей - вредная для моих друзей - будет последнею, пусть от сей гибельной минуты, в которую я забуду свои обещания, существование мое превратится в цепь неслыханных бед. Пусть увижу все любезное сердцу моему издыхающим от сего оружия в ужасных мучениях, и оружие сие, достигая меня, преступного, пусть покроет меня ранами и бесславием и, собрав на главу мою целое бремя физического и морального зла, выдавит на челе моем печать юродивого сына природы".

"А ведь Пестель был прав, сравнивая "славян" с итальянскими карбонариями,- вспомнил Сергей, слушая слова клятвы,- это настоящие масоны из ложи "Свободных Пифагорейцев". Только у тех присяга эта пересыпана еще более энергическими заклинаниями. Там сказано еще, что в случае измены каждый из них должен быть готов к тому, чтобы "тело его было разорвано на куски, брошено в огонь, обращено в пепел, рассеяно по ветру, а имя вызвало омерзение у масонов всего мира...".

Проводив всех офицеров, Сергей с Бестужевым еще Долго ходили по двору, обсуждая дальнейший план действий.

Олеся, вернувшись с полянки, до которой она провожала жениха, села за пяльцы и неохотно слушала, что говорил ей князь Федор. Изредка она отрывала глаза от узора и подымала их на князя. Тогда он ближе наклонялся к ней и высохшими, как от жажды, губами спрашивал:

- Где вы, мадемуазель Элен, Еыучились эдакому изысканному вкусу и в подборе вышивальных шелков, и в собственных нарядах? Намедни видел я вас в лиловом платьице с желтой бархаткой на шейке, а в нынешнем туалете,- князь Федор с жадным восхищением оглядел Олесю,- в нынешнем туалете вы еще обольстительней.

- А я у цветов или у бабочек перенимаю, что к чему идет,- серьезно ответила Олеся.- Вот к примеру, видели ли вы, какие чудесные ирисы вырастил на своих клумбах братец Матвеюшка? Лиловенькие, а краешки яркожелтые. А нынешнее платье я скопировала у бабочек "орденская лента". Видали когда? Сама дымчатая, а на крылышках голубые каемочки. Только это мой секрет, князь.- Она шутливо погрозила пальцем.

Князь схватил этот маленький розовый палец и прижал его к своим губам. Олеся с усилием потянула руку и брезгливо обтерла палец о край вышивания.

- Так как же, Сережа? - останавливаясь у амбара, спросил Бестужев.

- На-днях я буду окончательно говорить с моими солдатами. Я проштудировал библию и думаю все же воспользоваться ее текстами.

- А может быть... Может быть, "славяне", действительно, правы? - робко спросил Мишель.- А вдруг эта мистика и в самом деле ни к чему?

- Самое главное, Миша,- это цель,- уверенно ответил Сергей,- и пути к ее достижению следует выбирать только такие, какие пониманию народному доступны.

Долго еще шагали они вдвоем с Мишелем от амбара до конюшен и обратно.

- Господа! - неожиданно раздался голос князя Федора.

Оба обернулись к террасе.

- Хотите, чтобы я сказал, как далеко простираются ваши планы? - перевесившись через окно, спросил князь Федор.

- Ну-ка, князь? - иронически улыбнулся Сергей.

- От амбара до конюшен. До конюшен! - повторил князь и зычно расхохотался.