18. Ссылочный невольник

В знойном от ослепительного солнца воздухе душно и сладко пахло отцветающей акацией. Ее белозеленые сережки устилали улицы Одессы.

По одной из них, ведущей к казенному зданию, в котором помещалась канцелярия новороссийского генерал-губернатора, энергично размахивая тростью с тяжелым набалдашником, шел Пушкин. Сдвинутая на затылок широкополая шляпа с высокой тульей бросала резкую тень на его лицо, концы белого фулярового шарфа и палевый жилет.

Прохожие - одни молча оборачивались на этого молодого человека необычайной наружности, другие приветствовали его почтительным поклоном, третьи открыто выражали ему свой восторг.

Но Пушкин шел, никого и ничего не замечая.

Взбежав по лестнице в канцелярию, он, запыхавшись, спросил попавшегося ему навстречу чиновника-инвалида.

- Александр Иваныч у себя?

Чиновник испуганно взглянул в разгоряченное лицо поэта и, посторонившись, сделал пригласительный жест в сторону кабинета правителя канцелярии.

Привстав из-за стола, Казначеев указал на кресло:

- Покорно прошу садиться, Александр Сергеевич.

Устало опустившись в кресло, Пушкин снял шляпу и обмахивался ею, как веером. Казначеев выжидательно глядел на него, теребя свои седеющие бачки. Пушкин молчал, покусывая губы.

- Жара нынче невыносимая,- первым заговорил Казначеев,- не желаете ли кваску? Жена прислала, с ледком. Пожалуй, и не растаял еще...

- Премного благодарен, - неопределенно сказал Пушкин.

- Вот и отлично,- обрадовался правитель канцелярии и с готовностью повернулся к стоящему рядом в простенке шкафу. На нижней его полке, в зеленоватом от оконных штор сумраке, блеснула граненая пробка большого графина.

Казначеев взболтнул темноянтарный квас, и белая пена засияла радужными пузырями.

- И ледок в сохранности,- протягивая Пушкину наполненный до краев стакан, довольным тоном проговорил Казначеев.

Пушкин сделал несколько жадных глотков.

- Нектар,- сказал он, держа перед собою недопитый квас, в котором весело ныряли и вновь всплывали золотистые точки.- Сущий нектар...

Казначеев самодовольно разгладил усы:

- Уж моя дражайшая половина на сей предмет такая искусница!..

- Так вот что,- перебил Пушкин и тяжело поставил на стол свой стакан.- Вот по какому поводу я вас беспокою, добрейший Александр Иванович...

- Весь внимание,- настороженно нагнулся через стол Казначеев.

- Вам, конечно, известно,- строго заговорил Пушкин,- что граф Воронцов посылает меня в Херсонский, Елисаветградский и Александрийский уезды на предмет собирания сведений о появившейся в тех местах саранче и о средствах, употребляемых к ее уничтожению?"

- Как же, как же, оное распоряжение его сиятельства даже в реестр уже занесено.

Пушкин вскочил с места:

- Поторопились... Однако прошу вас в таком случае принять от меня официальные на сей счет объяснения.

- Извольте говорить,- вздохнул Казначеев.

- Ни в какие отношения с начальством поименованных уездов я входить не стану,- чеканя слова, Пушкин ударял указательным пальцем по краю стола.- Сочинять рапорты я не горазд. На служебном поприще никогда не был отличен, ибо сам заградил себе к этому путь, выбрав другую профессию.

- Изволите говорить о стихотворстве? - тихо спросил Казначеев.

- Именно,- повысил голос Пушкин.- Стихотворство - мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мне пропитание и независимость. И граф Воронцов не смеет лишать меня ни того, ни другого.

Казначеев снова беспокойно потеребил бачки:

- Я пытался было высказать мои соображения его сиятельству в том смысле, что всякий другой чиновник был бы более подходящим для исполнения такого поручения, нежели вы... Но его сиятельство, однако...

- Что однако? - нетерпеливо перебил Пушкин.

- Однако на все мои доводы его сиятельство будто-звался в таком духе, что...- Казначеев замялся.

- Да говорите же, Александр Иванович! - крикнул Пушкин.

-Граф сказал, что жалование, положенное вам от казны, обязывает вас в какой-то степени...- и опять рас-теряннно замялся под гневным взором Пушкина.

- Благоволите передать его сиятельству,- резко заговорил поэт,- что, находясь в двух тысячах верстах от Петербурга и Москвы, я лишен возможности своевременно сбывать написанное мною столичным книгопродавцам и журналистам. Правительству угодно было вознаградить меня за это мизерной суммой в семьсот рублей. Я принимал эти деньги не как жалованье, но как паек ссылочного невольника. И я охотно готов отказаться от него, ежели из-за этого не могу быть властен в моем времени и занятиях.

Правитель канцелярии откинулся к спинке кресла и, как бы защищаясь, поднял обе руки.

- И слышать такие речи не хочу,- испуганно проговорил он,- а уж передавать их его сиятельству тем паче не стану ни в коем случае! Ведь ничего, кроме лишнего противу вас неудовольствия, в результате не получится. Граф нипочем не отменит раз положенного решения, особливо в сем случае, когда оно уже пошло по инстанциям и в Общее присутствие тамошних уездных городов.

- Так, по-вашему, придется ехать?

- Неминуемо, Александр Сергеич,- категорически подтвердил Казначеев.

- Добро же,- протянул Пушкин.

И, схватив шляпу, бросился вон.

- Экой шумной,- сокрушенно покачал ему вслед головой инвалид-чиновник.

Пушкин стремительно шел к отелю француза Рено, где занимал небольшой номер.

На перекрестке улиц Ришелье и Дерибасса поэт остановился и посмотрел на балкон своего номера. Холщовые занавеси на нем были приподняты, и подле кадки с запыленным фикусом виднелась женская фигура в длинной мантилье.

После мгновенного раздумья Пушкин махнул рукой и зашагал дальше.

Свезу к морю, ваше благородие? - предложил ему знакомый извозчик-молдаванин.

Пушкин легко вскочил в рессорный фаэтон.

- Пошел быстрей, Романыч!

- Куда завсегда?-спросил Романыч, взмахивая кнутом.

Фаэтон заколыхался по накатанной дороге, поднимая за собою клубы тяжелой пыли. Коляска уже скрылась из виду, а пыль, как серый туман, еще долго висела вдоль дороги.

Вот и пустынный берег.

Спрыгнув на ходу, Пушкин бросил извозчику обычное "подождешь" и стал спускаться с крутого обрыва. Мелкие камешки и ракушки шуршали под его ногами и струйками катились вниз.

Он подошел к самой воде, снял шляпу и, постояв неподвижно несколько минут, стал перепрыгивать все дальше и дальше от берега по поднимавшимся над водой камням.

Чтобы не упасть с их скользкой, вылощенной волнами поверхности, он балансировал руками и движениями своего гибкого крепкого тела.

На высоком, похожем на гигантскую собачью голову выступе подводной скалы поет остановился. Соленый ветер обдавал его лицо мириадами влажных пылинок.

Сбросив плащ, Пушкин прилег на него, подперев голову рукой.

Волны катились мимо скалы ровными грядами, задевая ее пенными гребнями. А вокруг, куда только мог достигнуть взор, расстилалась бескрайная синева моря. Солнце растворялось в ней золотыми змейками, обручами, звездами. И все это кружилось и качалось на волнах, ослепляя своим мелькающим блеском.

С жадным восторгом созерцал Пушкин этот раскинувшийся перед ним зелено-сине-золотой простор. Ветер теребил курчавые пряди его волос, волны захлестывали край его плаща.

"Какой, однако, нынче выпал тяжелый день,- думал Пушкин, не отрывая глаз от моря.- Вот уж истинно говорят: одна беда никогда не приходит..."

Кроме назревающей ссоры с Воронцовым, поэта с утра потрясла горестная весть. Зайдя по обыкновению рано в приморский трактир, чтобы выпить крепкого, помолдавански сваренного кофе и послушать разноязычный говор моряков, прибывающих в одесский порт со всех концов мира, Пушкин вдруг услышал разговор за соседним столиком:

Вовсе замучила меня хвороба,- рассказывал своему собутыльнику смуглый матрос,- от этой самой лихо радки и этот знаменитый лорд Байрон скончался... Об нем

только и разговору было от Миссолонги до самой Одессы...

Пушкин подбежал к матросу, стал его расспрашивать и с поразившей несомненностью выяснил: умер Байрон, которого он сам называл "властителем дум", "пламенным демоном с огромным человеческим талантом"...

"Какой высокий предмет для поэзии - его смерть",- размышлял Пушкин, невольно вслушиваясь в равномерный плеск бегущих волн.

Под этот ритмичный плеск откуда-то из глубины сознания, из сокровенных тайников души стали возникать все явственней и явственней сначала отдельные слова, потом целые звучные строфы. Пушкин встрепенулся, провел рукой по увлажненным глазам, приподнялся. Губы его дрогнули и зашептали с неизъяснимым чувством:

Исчез оплаканный свободой, Оставя миру свой венец... Шуми, взволнуйся непогодой, Он был, о море, твой певец...

Александр Николаевич Раевский с самого утра разыскивал Пушкина. Зайдя к нему в гостиницу Рено, он встретил в номере княгиню Веру Федоровну Вяземскую, которая в это лето жила со своими детьми в Одессе.

- Я видела Александра Сергеевича с балкона и вошла в номер, чтобы встретить его,- сказала она Раевскому,- но он, видимо, направился куда-то в другое место. Отыщите его, мсье Раевский, и непременно пришлите ко мне. Я скоро уезжаю из Одессы и имею от мужа строжайший наказ - привезти самые подробные сведения о настроении, планах и писаниях Александра Сергеевича.

Раевский, выйдя из отеля, сразу напал на след Пушкина. Маленький грек, продавец халвы из соседней лавчонки, на вопрос о поэте, ответил, ласково блестя маслин-но-черными глазами:

- Пускин говорил вознице: "Посел! Посел!" - и по ехал вот туда, к морю.

Раевский окликнул извозчика, и тот подтвердил:

- Молдаван Романыч повез господина Пушкина на берег. Я сам сколько раз его туда ж возил. Знаю и где он любит бывать. Пожалуйте, мигом доставлю...

На крутом берегу, в тени от фаэтона, сидел на пыльной траве Романыч и ел красный, как кровь, арбуз.

- А барин куда пошел? - спросил Раевский.

Романыч ткнул влево и вниз мокрым от арбузного сока пальцем.

Пройдя шагов двадцать, Раевский увидел полулежащего на скале Пушкина и стал осторожно спускаться по сыпучему склону берега.

- Эй, Пушкин! - окликнул он, уже пробираясь по скользким и мокрым камням.- Право, в этой живописной позе ты куда интересней, чем в кишиневском архалуке и феске с кисточкой. И ежели б графиня Елизавета Ксаверьевна поглядела на тебя сейчас...

Пушкин медленно обернулся. Его глаза поразили Раевского своим необычным выражением. Они как будто впитали в себя глубину и влажность моря, от которого только что оторвались.

- Ты что-то сказал о графине Воронцовой? - точно со сна, спросил Пушкин.

- А ты будто не слышал?

- Нет, не слышал, вот это мешало,- Пушкин обернулся к морю, широко простирая к нему руки.

- Эка невидаль,- равнодушно пожал плечами Раевский,- такая же вода, в какой бабы тряпки полощут, только много и соленая. И совершенно напрасно ваш брат - поэты наперебой восторгаются морями и океанами. По-моему, Тясмин у нас в Каменке куда лучше и поэтичней!

Усевшись рядом с Пушкиным, Раевский протяжно зевнул. Пушкин снова обернулся к морю и замер. Раевский несколько минут насвистывал модную шансонетку.

- Ты намереваешься в ближайшие дни повидаться с Елизаветой Ксаверьевной? - наконец спросил он.

- Если она позволит - с радостью,- тихо ответил Пушкин.

- Нынче я зван к Воронцовым на обед. Могу выбрать минуту, чтобы поговорить о тебе.

-Будь другом,- попросил Пушкин,- вечером я буду в опере и надеюсь, что ты привезешь мне туда благожелательный ответ.

- Разве нынче поет Каталани? В таком разе и я непременно буду. Да, чуть было не забыл,- спохватился Раевский,- я заходил к тебе и встретил княгиню Вяземскую.

- Веру Федоровну! - воскликнул Пушкин, и лицо его осветилось улыбкой.- Знаешь, Александр, сколь ни люблю я ее мужа, но считаю, что он все же недостоин такого ангела. Я преклоняюсь пред ее душевными качествами...

- Только ли пред душевными? - прищурился Раевский.

- Александр! - с серьезной укоризной проговорил Пушкин.

Раевский передал ему просьбу Вяземской и, поднявшись, отряхнул с сюртука мелкие ракушки.

Море начинало розоветь от лучей закатного солнца. Совсем близко от берега проходил под парусами стройный корабль. На верхушке самой высокой мачты развевался турецкий флаг.

- С каким бы наслаждением поплыл я на нем,- глядя вслед кораблю, с глубоким чувством произнес Пушкин.

Раевский пристально поглядел на него.

- Ты бы и с султаном не поладил,- проговорил он насмешливо.

- Нет, отчего же,- возразил Пушкин,- тот по крайней мере не корчил бы из себя просвещенного европейца, как это делает наш с тобой тезка...

Они постояли еще некоторое время молча. С удаляющегося корабля донесся мелодичный звон склянок. Несколько горбатых дельфинов всплеснулось совсем близко от берега.

- Пойдем, что ли,- предложил Раевский.

- Побудем еще немного,- попросил Пушкин.

- Ну, ты - как знаешь, а мне скучно,- Раевский снова зевнул и, осторожно ступая по скользким камням, пошел к берегу.- Я тебя на извозчике подожду,- крикнул он, уже карабкаясь наверх.

- Нет, уж поезжай без меня! - махнул рукой Пушкин.- Мне нынче хочется подольше побыть у моря...

Когда Раевский, запыхавшись от крутого подъема, поднялся наверх, его извозчик тоже угощался спелым азбузом, ловко сплевывая блестящие черные косточки на середину пыльной дороги. Увидев Раевского, он вытер полою своего балахона мокрый подбородок и подтянул кушак.

- Небось, думали, что господа утонули? - спросил Раевский.

- Нешто вы долго пробыли,- ответил Романыч,- я вот своего курчавого барина завсегда сюда вожу. Так уж его иной раз ждешь, ждешь... И лошадь отдохнет всласть и сам я сколько снов перевижу, покуда барин мой назад поедет...

- Да тебе-то что за беда,- разваливаясь в коляске, сказал Раевский,- лишь бы за простой заплатил.

- Платить-то он платит. Не всегда в срок, а заплатит беспременно,- сообщил Романыч.

- Ну, пошел к дому генерал-губернатора! - приказал Раевский своему извозчику.

Тот еще раз вытер полой длинного кафтана щеки и бороду и полез на козлы.

Делая прощальные визиты перед отъездом из Одессы,-княгиня Вяземская посетила и Елизавету Ксаверьевну' Воронцову.

Она, пожалуй, не сделала бы этого, если бы не хотела испробовать еще одно средство облегчить участь Пушкина. В эти последние дни ей стало известно, что Воронцов, желая избавиться от Пушкина, добился распоряжения из Петербурга о высылке поэта в Псковскую губернию. И Вяземская решила просить жену Воронцова, чтобы та повлияла на мужа и постаралась избавить поэта от этой новой беды.

- То, что случилось с Пушкиным,- говорила она во время этого визита, и слезы блестели на ее добрых близоруких глазах,- делает меня и моего мужа глубоко не

счастными. Заточить этого пылкого, кипучего юношу в глухую русскую деревню за неосторожные стихи... Это. это...- от волнения Вяземская не сразу нашла нужное выражение,- это так немилосердно, это coup de grace^*. графиня. Кабы вы видели, в каком состоянии он прибежал ко мне, когда узнал, что высылка его из Одессы решена. Без шляпы, бледный, как мертвец... И самое ужасное, что ссылка обрывает его работу над "Онегиным".

^* (Удар, которым добивают смертельно раненного (франц.). )

Графиня Воронцова, тоже до крайности взволнованная этой беседой, снова повторила уже несколько раз сказанную гостье фразу:

- Я приложу все старания, чтобы смягчить гнев моего мужа.