28. "Кочующий деспот"

Любимым удовольствием Александра I во время жизни в Таганроге были поездки далеко за город в открытом экипаже вдвоем с Елизаветой. Несколько человек свиты держались во время этих прогулок в стороне.

Обычно серое Азовское море в ясные дни октября сливалось с прозрачной голубизной высокого неба. С необозримых окрестных степей веяло пряным запахом скошенных нив.

- Ах, какие очаровательные просторы! - восхищалась Елизавета Алексеевна.- Как жаль, что здесь нет садов! Они были бы, наверное, необычайно хороши под этим прозрачно-голубым небом.

Александр задержал взгляд на порозовевшем лице жены и слегка прижал к себе ее худенький локоть.

- Я сегодня же прикажу вызвать из Ропши садовника Грея и сам начертаю план сада,- мягко сказал он.

Елизавета покраснела, и ее поблекшие глаза на момент блеснули.

Александр увлекся своей ролью нежного, кающегося мужа и играл ее как талантливый актер.

Елизавета в течение долгих лет страстно ждала именно таких между ними отношений и не хотела замечать их искусственной теплоты. Она старалась быть сдержанной, боясь спугнуть призрак счастья, реющий в Таганрогском дворце. Но все же ее нетерпеливая страстность иногда прорывалась и грозила нарушить идиллию спокойного житья, которым Александр был так доволен.

В одиноких утренних прогулках он стал обдумывать выход из создавшегося положения.

Излюбленным средством, издавна применявшимся им в коллизиях семейной жизни, была разлука.

И Александр решил снова совершить хотя бы кратковременное путешествие. Надо было только придумать какую-либо уважительную причину, чтобы не расстроить начинающую поправляться жену. Для этого необходим был Аракчеев. Тот с полуслова поймет его желание и устроит все так, как ни Дибич, ни "старая баба" - Петр Волконский - придумать не сумеют.

Кличку "старая баба" царь дал Волконскому с тех пор, как тот, встретив однажды в дверях спальни императора молоденькую фрейлину, громко ахнул и бросился назад с такой стремительностью, что переполошил дремавшего камердинера и спавших лакеев.

Не успел Александр отправить Аракчееву приглашение приехать, как из Грузина получилось отчаянное письмо.

"Батюшка, ваше величество,- писал Аракчеев,- случившееся со мной несчастье, потерянием верного друга моего, здоровье и рассудок мой так расстроило и ослабило, что я одной смерти себе желаю и ищу, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься. Прощай, батюшка. Друга моего Настасью Федоровну зарезали ночью дворовые люди, и я не знаю еще, куда осиротевшую свою голову приклонить".

Александр уронил письмо на колени и долго сидел неподвижно, уставив глаза в одну точку.

Дибич осторожно кашлянул.

- Ты знаешь? - не оборачиваясь к нему, спросил Александр.

- Так точно. Курьер рассказал подробности ужасного события. Говорит, что граф в полном расстройстве, от всех дел отошел. Ни одного человека к себе не допускает и все конверты, на его имя получаемые, в том числе равномерно и от вашего величества, повелел распечатывать генералу Эйлеру, а к нему ничего не пересылать...

- Непозволительное поведение,- нахмурился Александр.- И это делает верный слуга в наше, по его же словам, "бурное и опасное время". Ведь я ему послал все бумаги, добытые Шервудом. И так надеялся, что он возьмет нужные меры!

Заложив руки за спину, он несколько раз прошелся по небольшой комнате. Потом остановился против Дибича и долго смотрел в его полнокровное лицо с торчащими над лбом прядями жестких волос.

- Что ты сейчас думаешь? - вдруг спросил он то потом.

Дибич смутился:

- Трудно ответить, ваше величество. Мысли столь гибки и быстротечны...

Александр круто повернулся на каблуках и снова зашагал.

- Ах, кабы можно было,- заговорил он,- хоть на один кратчайший миг вскрыть человеческий череп и одним глазком поглядеть, как в нем ворочаются мысли. А то вечная загадка мучит душу, мутит разум. Я никому и ничему не верю ныне. Всюду фальшь. Всюду измена. Вот намедни за завтраком в простокваше попался какой-то твердый кусочек. Быть может, то был яд.

- Помилуйте, ваше величество. Кусочек глины, отпавшей при нагревании сосуда, Виллье отменно исследовал.

- Виллье,- сердито прервал царь.- А ты думаешь, Виллье... Впрочем, кухмистер изрядно наказан за свой проступок. Оставим это...- И, помолчав, продолжал: - А все же Аракчеева следует ободрить. Самовольное отрешение его от дел извиняется болезненным состоянием, вызванным пережитым несчастьем. А знаешь, Дибич, я убежден, что Минкину убили по злобе на графа, а не на нее самое. И нет ли здесь наущения тех...

- Кого, ваше величество? - тихо спросил Дибич.

- Будто не знаешь. Тех, наших будущих Робеспьеров и Дантонов. Ведь мои друзья - их враги. И, поражая Аракчеева, они наносят удар мне.

Дибич шумно вздохнул.

- Вот что,- снова остановился перед ним царь.

Ты объяви новгородскому губернатору мою волю, чтобы в грузинском преступлении он всеми мерами старался дойти, не было ли каких тайных направлений или подущений... А к графу я сам напишу.

В тот же вечер Александр заполночь писал длинное письмо Аракчееву с уверениями в своей искренней любви и выражением "выше всякого изречения" сочувствия в постигшем его несчастии. Царь настойчиво звал Аракчеева к себе в Таганрог, чтобы "беседы с другом, разделяющим его скорбь, могли смягчить остроту оной". "Но заклинаю тебя всем,- заканчивал Александр письмо,- вспомни отечество, сколь служба твоя ему полезна и необходима. А с отечеством и я неразлучен. Ты мне необходим. Дай себе все нужное время на успокоение душевных и телесных сил. Вспомни, сколь много тобой произведено и сколь все оное требует довершения".

И когда запечатал конверт, взял другой лист, и снова быстрые строчки косыми зигзагами ложились на атласную бумагу:

"Отец архимандрит Фотий! Граф Алексей Андреевич находится в крайнем упадке духа, близком отчаянию. Вы, с помощью всевышнего, много можете подействовать на душевные его силы. Подкрепя их, вы окажете важную услугу государству и мне, ибо служение графа Аракчеева драгоценно для отечества".

Подписался. Положил перо, потом снова взял и прибавил внизу:

"Письмо сие хранить в тайне".

И понеслись экстренные курьеры с одного конца России на другой. Из Таганрога в Грузино, из Грузина в Таганрог скакали день и ночь, не щадя ни лошадей, ни собственных сил. Мчались по размокшим осенним трактам, сворачивали для сокращения пути на вязкие проселочные дороги, пробирались сквозь леса, прислушиваясь к голодным завываньям волков, радовались далекому лаю псов и истово крестились, завидев в непроглядной тьме желтые огоньки мужичьих изб. Передохнув за миской щей, снова бросались в черные дали, проклиная свою жизнь и тех, по чьей воле они сломя голову мечутся по бескрайным российским равнинам.

Александр несколько раз повторял Аракчееву свое настойчивое желание видеть его у себя. А тот упорно отказывался лично "облобызать колени своего высокого друга", ссылаясь на "лихорадку и биение сердца".

"И почему он не едет сюда?" - думали приближенные царя об Аракчееве и никак не могли найти ответа.

Этот вопрос решен был очень просто на кухне.

Курьер из Грузина проговорился о том, что "убивцы, комнатная девушка Настасьи Пашутка и ейный брат поваренок Васька, а с ними еще пять душ, пошли под суд, и, сказывают, положено их до смерти забить".

- Ну, знамо дело,- говорили в кухне,- граф и сидит там, ровно вурдалак на погосте. Кровушки свежей Дожидается испить.

Одному из петербургских курьеров князь Петр Волконский вручил письмо к своей жене, в котором, говоря об Аракчееве, особенно сердито закручивал хвостики корявых букв:

"Со временем государь узнает все неистовства злодея, коих честному человеку переносить нельзя, открыть же их нет возможности по непонятному ослеплению к нему государя. Между тем его величество растерял и еще более растеряет многих достойных своих приверженцев, а беспорядок в ходе государственных дел от сего только усилится. Аракчеев ныне сам раскрыл свой характер тем, что когда постыдная история в Грузине приключилась, то, забыв совесть и долг отечеству, бросил все и удалился в нору к своим тварям. После сего гнусного поступка нетрудно угадать, какие низкие чувства у сего выродка ехидны.

Змей пресмыкающийся, которому императором столь много благодеяния оказано, пренебрегает опасностью, в которой, как тебе известно, в связи с разоблачениями о Тайном обществе, находится спокойствие государства, для дохлой, пьяной, рябой, необразованной, дурного поведения бабы. Пусть вдумаются в сие те, кому надлежит".

И "вдумывались" в это и в Петербурге и в Москве. Вдумался, наконец, и сам Александр.

Сразу перестал не только писать, но даже и говорить об Аракчееве, и если Дибич, Волконский или кто-нибудь другой упоминал его имя, Александр чуть приподымал брови и отмалчивался. Но все же "грузинское несчастье" использовал.

- Лизанька,- сказал он однажды жене,- я очень потрясен несчастьем моего друга и хочу, по совету Виллье, рассеять нервы кратковременным путешествием. Новороссийский генерал-губернатор граф Воронцов, коего ты недавно у меня видела, считает крымский воздух весьма пользительным. Он полагает, что я еще до дождей и холо дов вернусь к вам.

Елизавета побледнела.

Но Александр продолжал с кокетливостью:

- Я бы призвал кого-либо из Петербурга разделить в мое отсутствие ваш досуг, кабы не знал, что, кроме меня, вы ни в ком не нуждаетесь.

Лицо Елизаветы просветлело:

- Я счастлива видеть вас убежденным, что вы составляете для меня все.

Князь Петр Волконский, сидевший с Дибичем в другом конце зала, украдкой поглядывал в сторону "царственной четы".

- Не налюбуюсь на наших "молодоженов",- сказал он.

- Бойтесь, как бы не сглазить,- улыбнулся Дибич.

Александр находился в самом веселом расположении духа, когда ему доложили о приезде из южных поселений графа Витта.

Царь сделал недовольную гримасу.

- Мне не хотелось бы заниматься серьезными делами накануне отъезда,- сказал он Волконскому.

- Как вам угодно, ваше величество. А только граф просил передать, что дело важности чрезвычайной.

- Ах, как меня утомили все эти чрезвычайной важности дела! - вырвалось у Александра.- Двадцать пять лет я прослужил России. И солдату в этот срок дают отставку. Знаешь, князь, я помышляю переселиться в Крым, зажить там частным человеком. А тебя,- уже шутливо продолжал он,- сделаю своим библиотекарем... Ну, зови Витта.

И снова в течение часа слушал Александр обширный доклад все о том же Тайном обществе и о лицах, стоящих во главе его. Всё новые фамилии, а некоторые из прежних упорно повторяются по нескольку раз.

У заговорщиков уже даже приготовлены законы под именем "Русской правды". Капитан Майборода в своем доносительном письме сообщает, что законы эти, написанные полковником Пестелем, спрятаны в двух зеленых портфелях, которые хранятся в определенном месте и, коль скоро приказ об его аресте последует, могут быть оттуда извлечены.

Александр слушал Витта, как слушают рассказ о тяжелом, но чужом несчастье, и с болезненной морщинкой в углах рта ждал, когда тот кончит.

Но когда граф умолк, Александр крепко пожал его руку, просил продолжать пока свои расследования и подробно доносить ему об их ходе.

Витт уехал разочарованный. Он ожидал горячих выражений благодарности, приказа о немедленной ликвидации Тайного общества, повышения по службе. А вместо всего этого видел в лице царя рассеянность и нетерпение, с трудом скрываемые под обычной любезностью.

После отъезда Витта Александр долго машинально перелистывал привезенные им бумаги.

В кабинете стало совсем темно. Вошел камердинер Анисимов с зажженными свечами.

- Должно, гроза будет, ваше величество. Небо во все почернело.

Александр продолжал разбираться в бумагах. Складывал их с таким удовольствием, как в отрочестве складывал свои ученические работы перед рождественскими и пасхальными вакациями, которые, по примеру университетов, ввел в свои занятия с Александром Лагарп.

Снова вошел Анисимос и взял со стола свечи.

- Зачем? - удивленно спросил Александр.

- Извольте видеть, ваше величество, небо прояснилось. А сидеть при свечах днем на Руси почитается худой приметой.

- К чему же она? -спросил Александр дрогнувшим голосом.

- К покойнику, ваше величество.

Думал ли Александр, что меньше чем через месяц он, схватив в Крыму жестокую лихорадку, будет лежать в этой самой комнате на смертном одре и коснеющим языком просить старика-священника исповедовать его "не как императора, а как простого мирянина".