33. Четырнадцатое

В семь часов утра к Рылееву приехал полковник Булатов.

Ночью Рылеев был у него и уговорил взять на себя командование теми войсками, которые перейдут на сторону восставших без своих начальников.

У Рылеева уже был князь Трубецкой.

- Вот вам, Трубецкой, помощник,- взяв Булатова за руку, сказал Рылеев.- Его знает и любит весь гарнизон столицы и особливо гренадерский полк. Так помните же, Друзья,- всем быть на площади и у всех одно стремление: привести как можно больше людей. Ну, ступайте...

Уже на улице Трубецкой и Булатов столкнулись с Бестужевым.

Обменялись короткими словами.

- За ним?..

- Да. И вместе на площадь.

Рылеев вышел к Бестужеву в кафтане простолюдина Поверх фрака и в смушковой шапке.

- Что это ты так странно вырядился? - улыбнулся

Бестужев.

Рылеев смущенно оглядел себя.

- Пусть этот русский кафтан сроднит солдата с крестьянином при первых шагах их гражданской свободы,- проговорил он с чувством.

- Оставь эту затею, милый друг,- засмеялся Бестужев, уверяю тебя, что русский солдат не понимает таких символических тонкостей. А заметив из-под полы твоего кафтана фрачную фалдочку, примет тебя за лазут чика и, чего доброго, огреет прикладом.

Рылеев стал послушно снимать кафтан:

- Ты, пожалуй, прав. Это по-мальчишески как-то у меня получилось. Итак - без затей! Мечты наши близки к осуществлению. Но что ожидает нас самих? - как бы подумал он вслух.

- Меня ждут в Гвардейском экипаже,- вдруг рассердился Бестужев.- Пора итти, Кондратий.

Рылеев встряхнулся:

- Я только на момент к жене... Ты подожди, пожалуйста!

Он метнулся в комнату Натальи Михайловны. Оттуда послышался испуганный женский вскрик, потом быстрый взволнованный разговор. И Рылеев снова появился на пороге.

- Ну, я готов.- Он был очень бледен и оттягивал обмотанный вокруг шеи шарф, как будто тот был слишком туго завязан.

С распущенной косой, в вышитых бисером туфлях на босу ногу, еще розовая от сна, но вся дрожащая от страшной яви, следом за Рылеевым вбежала Наталья Михайловна. Не поздоровавшись с Бестужевым, она схватила его за рукав шинели и потянула в угол, где теплилась лампада.

- Вот перед образом скажите правду - куда вы уводите моего мужа? Ведь на погибель... Чует мое сердце, чует...

Бестужев молчал.

Она бросилась к мужу:

- Не уходи, Кондратий, светик мой, не уходи!

Забыла, что рядом стоит чужой, прильнула всем телом - целовала губы, лоб, руки. И молила глазами и словами:

- Не уходи, не уходи!

Рылеев гладил ее по голове, старался улыбнуться ободряющей улыбкой. Но губы не слушались, а глаза не умели лгать.

Наташа разрыдалась.

Из детской выбежала Настенька, босая, в длинной ночной рубашонке. Остановилась. Мгновение недоумевающе смотрела на родителей. Потом подбежала к матери, обняла и с упреком сказала:

- Папенька, вы что же маменьку огорчаете?

- Проси его, Настенька, проси, чтобы не уходил. Девочка хотела рассердиться на отца, но не могла.

Было что-то такое в его лице, отчего она тоже бросилась к нему со слезами:

- Папенька, миленький папенька-

Бестужев, стиснув зубы, поспешил из комнаты.

Рылеев с трудом разжал цепкие звенья нежных рук и выбежал вслед за ним. До Фонтанки шли молча.

- Ну, я в лейб-гренадерский,- вздохнув, как после слез, сказал, наконец, Рылеев.- Выпровожу его к Сенату, а сам в другие полки... А ты к матросам?

- Да.

И расстались.

Бестужев, пройдя несколько шагов, обернулся. Силуэт Рылеева быстро удалялся, чуть темнея в сером утреннем тумане.

Во второй роте Преображенского полка день начался так же, как вчерашний, позавчерашний и все иные... И вдруг, когда вся рота стала на молитву, распахнулась дверь, и в клубах морозного воздуха появился кто-то в штатском и в смушковой шапке. На бледном лице только видны звездами сияющие глаза.

Мягкий и в то же время настойчиво уверенный голос прозвучал в тишине:

- Ребята, нынче начальство погонит вас на клятво преступление. Не присягайте новому царю. Новый царь - новая кабала. Требуйте Константина. Ждите его, он идет из Варшавы...

Фельдфебель приблизился кошачьим шагом.

- Вы, сударь, кто такой будете?

- Я ваш доброжелатель, ребята. Поверьте, искренняя любовь к вам заставляет меня говорить сии речи.

- Эва что,- протянул фельдфебель и кинулся к дежурному командиру.

А солдаты с жадностью слушали торопливые, горячие слова:

- От вас будет зависеть облегчение вашей жизни.

Константин любит ваш полк. Николай ненавидит его.

Константин уменьшит срок службы. Николай замучит муштрой. Константин обещает волю....

Дежурный офицер подкрался к говорящему, повернул его лицом к свету. И вдруг смутился:

- Простите, Кондратий Федорович, не узнал.

Еще несколько фраз, и Рылеев так же внезапно исчез, как и появился.

Дежурный офицер вышел вслед за ним и больше к солдатам не возвращался.

Во взбудораженной роте по адресу фельдфебеля раздавались брань и угрозы:

- И послушать не дал как следовает, доносчик! Погоди ты у нас, лазутчик...

Пущин пил крепкий, как пиво, чай, когда к нему приехал Рылеев.

- Я был в казармах. Потом на площади, там никого нет. Поедем к Трубецкому.

- Да ведь рано еще. Впрочем, поедем, коли тебе не терпится.

Пущин надел длинную шинель с бобровым воротником. Взял мягкую шляпу.

- А ты что же налегке? - заботливо спросил он Рылеева, на котором сверх фрака было накинуто коротенькое пальтецо.

- Так удобнее.

У подъезда богатого особняка графа Лаваля - отца княгини Трубецкой - долго звонили, покуда старик-лакей, в белых чулках и башмаках с пряжками, открыл тяжелую дверь.

- Князь Трубецкой дома?

- Рано утром выходить изволили, но вскорости вернулись и послали кучера в Сенат к его превосходительству сенатору Краснокутскому. Должно с приглашением, ибо господин сенатор тотчас же на наших санях к нам пожаловали.

- Он и сейчас у князя? - нетерпеливо спросил Рылеев.

- Никак нет, отбыли. А князь Сергей Петрович в опочивальню прошли. Камердинер сказывал, что...

- Нам незамедлительно надобно видеть князя Трубецкого,- перебил Рылеев старика.

Тот пристально оглядел гостей и развел руками:

- Уж и не знаю как быть...

Из буфетной вышел лакей с серебряным подносом, ,на котором стояли кофейный прибор, сливки и вазочка с печеньем.

- Кому? - спросил старик.

- Их сиятельство князь Сергей Петрович приказали подать.

- Голубчик,- обратился к нему Пущин,- доложи, что желаем его видеть.

Лакей неторопливо поднялся по лестнице.

Через несколько минут Рылеев и Пущин вошли к Трубецкому.

Он, увидев их у себя в этот час, весь засветился радостью:

"Значит там на площади никого нет. И ничего не будет. И все будет хорошо. И завтра можно будет так же, как сейчас, тихонечко, на цыпочках, зайти к Каташе, поцеловать теплое плечо, прикрыть одеялом крохотную ножку, а потом выйти в кабинет пить кофе и беседовать с этими милыми умниками о чем-нибудь хорошем, возвышенном".

- Очень рад вас видеть,- приветливо встретил гостей Трубецкой,- а у меня только что был наш Краснокутский. Оказывается, Сенат уже полностью присягнул Николаю и все сенаторы разъехались по домам. Так что, если бы мы захотели осуществить намерение в отношении передачи нашего манифеста Сенату, то и предавать-то его было бы некому...

Трубецкой проговорил все это с добродушно-насмешливой улыбкой и засуетился с угощением.

- Садитесь сюда, поближе к столику. Я велю подать завтрак. У меня чудесный ром, вывезенный еще...

- Виноват, князь,- Рылеев шагнул к Трубецкому.- Вы, кажется, изволите шутить. А ведь мы за вами пришли...

Трубецкой смутился.

- Но ведь... но разве на площади есть кто-нибудь? - спросил он упавшим голосом.

- Пока нет, но мы должны быть первыми.

Трубецкой смотрел на Рылеева и не узнавал. Смугло-желтое лицо сухо, сурово, глаза блестят холодным, металлическим блеском.

Обернулся к Пущину. У того во взгляде обычная ясность, но строгость необычайная...

От этих устремленных на него глаз Трубецкой смутился, покраснел, отставил поднос, запахнул халат. И заговорил, торопясь и путаясь:

- Ах, какие вы право. Ну, предположим, придет рота, другая или даже несколько батальонов... Впрочем, я ничего не говорю... Вы не сердитесь, друзья, а только подумайте сами...

Рылеев, стиснув кулаки, кусал губы. "Ведь он его ударит",- испугался Пущин и крепко взял Рылеева под руку.

- Пойдем, князь выйдет следом за нами. Не правда ли, Трубецкой?

- Ах вы, чудаки, чудаки! Через полчаса меня здесь не будет.

- Виляет,- со вздохом сказал Пущин, когда они вышли на улицу.

Рылеев хмуро молчал.

Прошли до угла Офицерской и вдруг явственно услышали многоголосый гул и отчетливую барабанную дробь. Рылеев весь затрепетал и ринулся вперед.

Пущин едва поспевал за ним.

На углу Гороховой остановились. Густая толпа пересекла путь.

- В чем дело?

- Гвардия бунтует.

- Почему?

- Не хочет присягать Николаю. За Константина идут все.

-Ур-ра! Ур-ра, Константин! Гляди, войска прут.

И расступились шпалерами вдоль тротуаров.

По мостовой скорым шагом, переходящим в бег, с разевающимся знаменем, под барабанный бой и крики "ура" двигались по направлению к Сенату солдаты Московского полка.

Где-то прорвалась плотина, зорко оберегаемая самодержавной властью, и бурные людские потоки устремились к Сенатской площади.

-А ведь началось! - с восторгом вырвалось у Рылеева. Он потащил за собой Пущина.- Скорей туда, к ним!

У памятника Петру Бестужев остановил людей, и роты поспешно построились в каре. Щепин-Роетовский, опершись на татарскую саблю, шумно переводил дыхание.

Из толпы показался Рылеев. Подбежал к Бестужеву. Обнял, трижды поцеловал. И сквозь слезы шепнул:

- Со светлым праздником, милый друг.

Пущин, проходя мимо солдат, с улыбкой перекидывался с ними шутливыми замечаниями. Рылеев подбежал к нему.

- Мало, ах, как мало! Но я побегу, я приведу... измайловцев. Я уговорю лейб-гренадер...

И исчез в толпе.

- А Якубовича видел? - тихо спросил у брата Александр Бестужев.

- Как же,- с насмешливой улыбкой ответил Михаил,- когда мы подходили к Синему мосту, откуда ни возьмись он. Обнаженной шашкой над головой машет. Ну, точно на черкесов идет...

- Тс... вот он.

- Что ж,- подходя, начал Якубович,- ведь я говорил, что затеяли вы неудобоисполнимое дело... Войска-то маловато...

- Я не помню, чтоб ты это говорил,- ответил Бестужев.- А вот, что ты вчера сулил артиллерию привести,- помню твердо.

Якубович сердито поправил черную повязку и хотел что-то сказать, но в это время с Галерной улицы послышались звуки музыки, крики "ура" и барабанная дробь. Подходил батальон Гвардейского экипажа во главе с Николаем Бестужевым.

- Ура! - встретили матросов московцы.

- Ура! Ура! - подхватила толпа.

Батальон выстроился в колонну позади Московского полка. Моряки и солдаты переговаривались:

- Что-то ваши не все будто?

- Подойдут, дайте время! Только глядите, ребята, чтоб дружней!

- А то будто сами не знаем...

Из-за Исаакиевского собора донеслось звонкое цоканье подков и тотчас же из толпы раздались радостные крики:

- Кавалерия к нам скачет! Ур-ра!

- Ур-ра, Константин! - подхватили солдаты и матросы.

Но конная гвардия пронеслась мимо и стала строиться у Адмиралтейства.

На Дворцовой площади один за другим появлялись полки Кавалергардский, Преображенский, Семеновский и позже часть Московского полка, которая не пошла за Бестужевым. Эту часть удалось уговорить остаться в казармах прискакавшему туда великому князю Михаилу Павловичу, который был шефом Московского полка.

Чтобы убедить солдат в законности требуемой от них новой присяги, Михаил Павлович прибегнул к тому же приему, который имел успех в казармах конной гвардии: сам подошел к аналою и первым присягнул Николаю, заставляя солдат повторять за собою торжественную клятву.

- Наши-то хороши! - презрительно кивали на мос-ковцев, выстроившихся на Дворцовой площади, те, что стояли у памятника Петру,- супротив своих пошли, сукины сыны.

- Ты был в конной артиллерии? - спросил Оболенский Пущина.

- Да, но Сухозанет не пустил в казармы.

- Однако нас, видимо, считают серьезным противником,- сказал, подходя, Бестужев.- Смотрите, какие силы стягивают.

- А вон и наших прибывает,- радостно указал Оболенский на роты приближающихся лейб-гренадер.

Снова загремело ликующее, многократное "ур-ра!", а затем взволнованные сообщения:

- Мы с Пановым уж и надежду стали терять,- гово-рил Сутгоф, блестя синими, от швед.а-отца унаследованными глазами.- И вдруг... Саша Одоевский вызывает меня и говорит, что люди готовы. Мы к ним: "Ребята, за вами, впе-е-ред!"

Откуда-то появился Каховский. Подошел и слушал молча.

Боком, цепляясь одной ногой за другую, приблизился Кюхельбекер:

- Оболенский, где же наш диктатор?

- Не знаю, почему Трубецкого нет,- развел тот руками.

- Но послушайте, ведь нельзя же без начальника!

- Конечно, конечно,- поспешно согласился Оболенский.- Никоим образом невозможно...

Подошли другие.

- Так как же быть?

- А будьте вы, Бестужев, начальником.

Николай Бестужев решительно отказался:

- На море - с удовольствием, а на сухом пути я, лейтенант, понятия в командовании не имею.

- Тогда вам, Оболенский,- Кюхельбекер взял его под руку и подвел к матросам.- Вот вам, братцы, новый начальник.

Оболенский застенчиво улыбнулся, постоял минуту перед экипажем и вернулся к Бестужеву.

- Так как же быть? - снова повис тревожный вопрос.

- Подождем,- попробовал успокоить Оболенский.

- Чего ждать?

- Где Рылеев?

- Где Трубецкой?

- Трубецкой пропал куда-то, Рылеев мечется по полкам, уговаривает людей,-сказал Пущин.

- Нашел время. Теперь один язык возможен - язык .оружия.

- Но ведь Трубецкой сказал - без него огня не начинать.

- Трубецкой, Трубецкой!-сердито передразнил кто-то.- А сам он где?

Каховский полными муки глазами смотрел на своих товарищей, переходящих с одного места на другое. Их растерянный вид и суматошные движения заставляли его страдать.

Он видел, что и солдаты с удивлением смотрят на своих новых начальников, которые то и дело сходятся группами, шепчутся, переглядываются и вытягивают шеи, всматриваясь в даль проспектов.

Одоевский и Пущин время от времени подходили к солдатам.

"Точно в светском салоне занимают гостей разговорами",- с горечью думал о них Каховский.

- Смотрите, Анненков наш с кавалергардами стоит.

- Вот и ладно, не пойдет же он против нас. Однако кавалерия в атаку идет.

- Пущин, командуйте вы.

- Да я в штатском, а впрочем...- он быстро подошел к каре.

- Ребята, я бывший военный, будете слушаться моей команды?

- Рады стараться,- оживились солдаты.- Только командуйте. А то что зря стоять.- Кто-то подал Пущину саблю.

- Готовьсь! - раздался его сильный голос.

Лошадиные морды конной гвардии вплотную придвинулись к каре. Клубы морозного пара от дыхания коней смешались с людским дыханием. Зазвучали ружейные выстрелы.

- Ур-ра! - громыхнуло по всей площади, перекатилось за Неву и по окрестным улицам.

Лошади, скользя и спотыкаясь шарахнулись назад ко дворцу.

- Спасибо московцам... Поверх голов стреляли, а то бы многих положили,- говорили кавалеристы.

И снова атака, такая же нестройная, спотыкающаяся. И переговоры между нападавшими и мятежниками:

- И чего прете, дуралеи. Ведь не за себя одних стоим. За всех...

- Попрешь, коли посылают,- отвечали с коней,- А вы держитесь, ребята.

И снова затишье с обеих сторон. Подскакал было генерал Сухозанет.

- Ребята, государь надеется, что вы образумитесь.

Он жалеет вас.

- Сухозанет,- крикнул Оболенский,- давай конституцию!

Сухозанет тряхнул султаном. Чей-то кирпич попал в этот султан, и из него посыпались перья. Раздался дружный хохот и свист. И генерал галопом вернулся ко дворцу.

Еще несколько генеральских султанов - и снова свист, крики и комариное нытье пуль.

- Озябли, ребята? - подошел к солдатам Александр Бестужев.

- Есть маленько, ваше благородие.

Бестужев, сам не зная для чего, отдал приказание лейб-гренадерам стать на фасы, а московцам - внутрь каре.

- Эдак в господских залах кадриль танцуют, ей-богу,- сказал усатый гренадер.

- Ума не приложим, чего топчемся на одном месте! - раздавались голоса.- Ноги отекли. Руки ружей не держат, пальцы свело. Есть охота!

Из толпы кто-то передал солдатам краюху хлеба. Потом другую, третью. Солдаты ломали их и ели. К Каховскому подошел Якубович.

- Стоим? - спросил он со злорадством.

- Стоим,- отрезал Каховский.

Якубович засвистал было что-то бравурное, но, взглянув в нахмуренное лицо Каховского, оборвал и спросил:

- А признайтесь, Каховский, что, если бы вы все согласились с моим предложением - разбить кабаки, захватить в церквах хоругви, да двинуть всенародным крестным ходом, не стояли бы мы здесь так бездейственно не морозили бы людей. Так ведь испугались рылеевской moralite^*: "Подвизаемся, дескать, делу великому, и средства должны быть чистейшие..." Не по этой ли причине и ты не исполняешь того, о чем просил тебя Рылеев и чего он не допустил поручить мне?!

^* (Добронравие (франц.). )

Каховский мрачно смотрел в устремленный на него насмешливый глаз.

- Нет, не поэтому,- проговорил он резко.- А потому, что, ища случай нанести удар Николаю, я должен покинуть площадь и шататься возле Зимнего дворца.

А это считаю бесчестным.

- Так-с. Ну, вы постойте,- дерзко улыбнулся Якубович,- а мне что-то неохота, к тому же голова изрядно болит.- И он скрылся.

Александр Одоевский нервно потирал руки.

- И Булатова нет, и Трубецкой пропал,- повторял он шопотом.- Булатов сам рассказывал мне, что попрощался со своими детьми и готов на все. А вот... и вовсе

не явился. Что же это?!

Братья Бестужевы тихо разговаривали между собой.

- Ты обижался на меня за мои шутки по поводу затеваемого дела. А ведь так и вышло: ну, разве с этакой малостью хотя бы и преданнейших солдат можно надеяться на успех? - говорил младший.

- Погоди еще крест ставить,- сам до глубины души огорченный ходом дела, все-таки возразил Александр.

- Как только стемнеет, многие к нам перейдут,- утешал их Пущин.

- Смотрите-ка! - раздался чей-то удивленный возглас.- Попы зачем-то к нам!

Из придворной кареты, остановившейся у главного штаба, вышли два старика священника. Один, осанистый и русобородый, остался у кареты, держась за открытую дверцу. Другой, щупленький петербургский митрополит Серафим, придерживая полы длинной тяжелой рясы, шел прямо к каре.

Толпа расступалась. Солдаты ждали, что будет. Некоторые сняли шапки. Другие только подтянулись. Кругом погашало.

- Воины,- задребезжал в морозном воздухе старческий голос.- Воины! Вы против бога и отечества поступаете: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны. Синод, Сенат и народ присягнули. Вы только одни дерзнули восстать против всего. Я, первосвятитель церкви, умаливаю вас - успокойтесь! Не пролейте крови одноземцев ваших. Отказался, точно отказался царевич. Коли не верите мне,- он высоко поднял над головой золотой крест,- ему верьте...

- Вы так же можете быть обмануты, как и мы,- прозвучал в насторожившейся тишине голос Каховского.-И зачем только нас уговариваете не приступать к кровопролитию? Силой слова и креста убедите противную сторону не проливать нашей крови. Поглядите туда, владыко. Видите, что затевают там. Пушки против нас выкатывают.

- Ступай к ним. Тут тебе нечего делать,- послышались негодующие возгласы.

Солдаты надели скинутые шапки. Из их рядов раздавалось:

- Ступай прочь, николаевский калугер. Не верим тебе. Пора тебе помирать, а не морочить народ!

Серафим, пугливо пятясь, отступал. Кто-то дернул его за длинную рясу. Кто-то подтолкнул в сгорбленную спину.

- Поворачивай оглобли, старик!

- Да попроворней, чего оробел!

- Безбожники, исчадия ада! - шептал Серафим трясущимися губами.

На груде камней и досок, возле лесов строящегося Исаакиевского собора, мещанин в расстегнутом кафтане, с грязно-розовым шерстяным шарфом на худой шее рассказывал: - Видя такое варварское на все российское простонародье притеснение, Константин Павлович и вознамерился уничтожить оное. Съездил он к австрийскому королю. "Одолжи,- говорит,- тысяч сто войска, а то мои господа благородные первеющими мерзавцами и подлецами объявились. С престола меня вон долой, чтоб за простой народ я не стоял..."

- Господа - первеющие подлецы и есть,- послышался в толпе уверенный голос.

- Не все подлецы,- сказала женщина, повязанная платком, с заячьей муфточкой в руках,- поглядите хоть на этих, что перед солдатами расхаживают. Явно- господа: погоны золотые, обличье тоже благородное. И разговор, сама слышала, учтивый. А ведь вот, забыв высокое свое положение и богатство, грудь под пули подставляют. И за кого, спрашивается? А ну-ка, рассудите!

Мещанин заглянул женщине в лицо:

- Чего ты, сударыня, в военном деле понимаешь?

- Дело не военное, а народное,- заступился за женщину парень с топором за ременным поясом.

- Эт-то так. Ишь народу и впрямь сколько привалило...

- Держись, Микола! - звонко и насмешливо крикнул кудрявый каменщик в фартуке, сидевший верхом на толстой балке постройки. И, подбросив шапку, он поймал ее на лету концом сапога.

- Дядь, дай ружжо подержать,- попросил мальчик в огромном картузе, закрывающем его лицо до румяных щек.

Гренадер улыбнулся в бороду.

- Подержь...

Мальчишка стал на цыпочки и старался заглянуть в дуло.

- Нет, что ж, бывают и господа, за народ которые,- примирительно начал было обстриженный в скобку, судя по "оканью", ярославец.

- Ух ты, разжалобился... господский заступник,- подбежал к нему сухощавый человек в поношенном пальтеце. И лицо его было сухонькое, с белокурой бородкой,

и взгляд серо-голубых глаз острый, хватающий.- Под пулями стоят, дескать, господа благородные. Скажи, от вагу нашел в чем. Нет, кабы хоть одного из них утом отодрали, вот бы я поверил, что поравняли они себя простому народу.

- Долго ль, коротко ль, а сего им не миновать,- поддержал его въехавший прямо в толпу извозчик.

- Константин, сказывают, народ у господ на шесть месяцев оставит, а там под себя возьмет. Царские будем.

- Смышлен, видать. Башка на плечах не зря болтается,- ухмыльнулся кудрявый парень.

- Робя, гляди, генерал расскакался больно! - крикнули с верхних лесов, и над головами полетели камни, щепки и палки в генерала Воино-ва, подскакавшего к переднему ряду каре.

- Не галдите! Чевой-то лопочет, не слыхать...

- Гони его, улю-лю...

Ловко брошенная палка сбила генеральскую шляпу с султаном. Лошадь взвилась. Седок пригнулся и ускакал ко дворцу.

В небольшом выходящем окнами на Неву кабинете новый император всероссийский, Николай Павлович суетился вокруг стола, на котором лежал план Петербурга.

Генерал-адъютант Бенкендорф и назначенный военным губернатором граф Милорадович, с лицами серо-желтыми, будто запорошенными пылью, стоя навытяжку, слушали отрывистые приказания царя:

- У главного входа во дворец поставить девятую стрелковую роту лейб-гвардии Финляндского полка. Общую охрану дворца поручить саперам. Первый и второй взвод преображенцев, а также Кавалергардский полк построить на дворцовой площади. Вот здесь,- он хотел отчеркнуть карандашом, но нажал так, что кончик сломался. Николай швырнул карандаш на пол и еще сердитее продолжал: - Мост у Крюкова канала и Галерную улицу занять павловцам. Конной гвардии обогнуть Исаа-киевский собор и выстроиться до Невы. К Конногвардейскому манежу послать Семеновский полк. Измайловскому полку быть здесь,- он провел ногтем от Синего моста до Адмиралтейского проспекта.

- Его высочество с генералом Толем находятся при этом полку,- доложил Бенкендорф.

- Знаю. Финляндский полк...

- Государь,- перебил Бенкендорф,- с этим полком также неблагополучно...

- Этот полк из моей второй дивизии,- запальчиво возразил Николай,- И я, командир, знаю своих людей...

- Ваше величество,- продолжал Бенкендорф,- имеется донесение о том, что когда первый взвод этого полка дошел до середины Исаакиевского моста, поручик Розен скомандовал "стой", и люди не пошли дальше.

- Розен? - Николай метнулся к столу, где лежал доставленный Дибичем из Таганрога список членов Тайного общества.

- К чорту финляндцев,- выругался он, пробежав взглядом по фамилиям.- Я сам с первым батальоном преображенцев встану на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Сюда мне и доносить...

Он снова наклонился к карте: - Смотрите. Генералы нагнулись. - Видите, круг почти замкнут.

В кабинет быстрыми шагами вошел князь Васильчиков.

- Ну?

- Ваше величество,- и перевел шумное дыхание.- Атаки конной гвардии и кавалергардов успеха не имеют...

- Измена? - хрипло спросил Николай.

- Гололедица, ваше величество... Лошади падают... Подковы без шипов, гладкие...

"И сам я как по гололедице ступаю на престол. Вот-вот упаду",- мелькнула у Николая мысль, и будто увидел себя, жалкого и смешного, карабкающимся на ступени трона.

Хрустнул пальцами, хотел что-то сказать, но только лязгнул зубами, как голодный волк.

- Еще раз осмелюсь предложить вашему величеству,- тем же вкрадчивым голосом, каким недавно предлагал Александру душеспасительные беседы с Фотием, Васильчиков в третий раз предложил двинуть против мятежников артиллерию.

- Я сейчас буду туда сам,- не глядя никому в глаза, сказал Николай.

- Слушаюсь, ваше величество.

Крутой поворот к выходу, но на пороге задержка. Генерал Нейдгард, генерал Алексей Орлов. За ним генерал Сухозанет - и все с одним и тем же:

- В офицерах неповиновение. В людях беспокойство...

- Дело идет дурно.

- Прикажите...

- Повелите...

- Разрешите...

И назойливые советы:

- Артиллерия необходима.

- Картечи бы им!

А в дверях опять звон шпор, золото мундира, а выше краснее лицо и тревожно сдвинутые брови. И снова обрывистый рапорт:

- Ваше величество. Московский полк в полном восстании. Шеншин и Фредерикс тяжело ранены. Мятежники идут к Сенату. Я едва их обогнал. Ради бога, прикажите двинуть против них первый батальон Преображенского полка.

- Генерал-майор Стрекалов, распорядитесь на фланги батальона поставить стрелков.

Один Левашев порадовал:

- Измайловский полк в полном порядке и ждет ваше величество у Синего моста.

- Сейчас, сейчас выйду. Оставьте меня одного. Да, граф,- задержал Николай Милорадовича,- какова цена вашим уверениям о спокойствии столицы? Вот вам и "мальчишки, альманашники"...

Милорадович выпятил грудь колесом.

- Я отправлюсь к бунтовщикам и уверен, что мне удастся уговорить их.

Николай ядовито усмехнулся:

- Не сомневаюсь, граф. Вы так долго командовали гвардией, что вам, конечно, скорее поверят, чем кому-либо иному.

Милорадович щелкнул шпорами.

Оставшись один, Николай заломил руки за шею, пригнул голову к холодному мрамору столика с исчерканной вдоль и поперек картой Петербурга и несколько минут оставался неподвижным.

Потом вскочил, взял колокольчик и от его дребезжания вздрогнул всем телом.

Влетел адъютант.

- Ты к шталмейстеру, князю Долгорукову, отправишься в Аничкин дворец. Скажешь, чтоб взял детей и привез их, если возможно будет, сюда. Если нет - в Царское Село вместе с обеими императрицами. Придворных карет не брать. Сам найми извозчичьи. И чтоб ни-ни. Головой ответишь. Понял?

- Не извольте...

- Ступай, ступай...

Свист, хохот, улюлюканье, кирпичи, камни неслись из толпы навстречу каждому генералу, который отваживался приблизиться к мятежным войскам.

- Батюшки, глядите - сам генерал-губернатор прет...

- Где? Где? Братцы, дайте же взглянуть.

- Да, вон, в санках стоймя стоит. За кучерово плечо Держится.

Граф Милорадович, как был на присяге во дворце, в одном мундире, с голубой андреевской лентой через плечо, промчался к казармам, и через несколько минут подскакал к самому каре на белом тонконогом коне. Выхватив из ножен золотую саблю, высоко поднял ее над головой:

- Ребята! Сабля сия подарена мне цесаревичем Константином в знак крепкой его ко мне дружбы. Изменю ли другу своему вовлечением вас в злостный обман? Истинно говорю вам - Константин Павлович отрекся по доброй воле...

- Слышали такое! Не верим! - отозвались из толпы. Пускай сам нам об этом скажет.

- Неужели среди вас нет никого, кто был со мной в боях против внешних врагов?! Пусть смело скажет: обманывал ли я когда своих солдат?

Солдаты молчали.

Милорадович ближе подъехал к цепи, выставленной Оболенским впереди каре, и уже по-начальнически крикнул:

- Ну, побаловались, детушки, и хватит! Марш по казармам!

Старший в цепи унтер-офицер фузилярной роты Луцкий выставил перед лошадью Милорадовича штык.

- Ты что делаешь, мальчишка? - грозно проговорил Милорадович.

- Отъезжайте, граф,- строго сказал Оболенский.

- Куда нашего шефа девали? - гневно спрашивали из солдатских рядов.- Не будем менять присягу. Эдак каждому заезжему принцу присягать заставите...

- Вот вам истин...- начал было Милорадович, занося руку ко лбу.

Но в этот момент где-то совсем близко щелкнул пистолетный выстрел. Оболенский обернулся. Каховский медленно заносил за спину еще дымящийся пистолет.

Милорадович, как-то неловко клонясь к лошадиной шее, цеплялся пальцами за длинную разметанную гриву. Оболенский ткнул лошадь штыком. Она рванулась и, не доскакав до угла Дворцовой площади, сбросила с себя, как мешок с кладью, обмякшее тело, туго затянутое в шитый золотом мундир с голубою андреевской лентой.

Золотая сабля, блеснув желтым лучом, уткнулась в снег.

Рядовой Яригин выбежал из строя и поцеловал Оболенского.

- Ты что?

- А что подстрелили его...

- Это не я... Каховский пожал плечами.

- Вот теперь бы самое время в атаку итти,- настойчиво заговорили солдаты.- Ишь, как у них закопошились.

- Пушки подкатывают ближе. И чего ждем? В военном деле не полагается зря убивать время. Гляди, сам возле пушек вертится, а братца к нам шлет.

Действительно, Михаил Павлович приближался к памятнику. Остановив коня шагах в двадцати, он стал рассказывать то же, что говорил артиллеристам и московцам. Уверял, что Константин и ему заявлял о нежелании принимать корону. Но в ответ слышал упорное:

- Пусть сам Константин объявится!

- Надоели,- вдруг услышал Бестужев ленивый голос Кюхельбекера.

- Кто?

- Да они,- ткнул пистолетом в сторону дворца и прицелился в Михаила.

Бестужев дернул за руку. Но выстрел раздался. Михаил Павлович, втянув голову в плечи, галопом поскакал назад.

- Ваше величество, прикажите послать за шинелью,- заботливо предложил Бенкендорф, когда увидел Николая на Дворцовой площади в одном мундире.- Ветер становится резким, и мороз усилился.

- Ты советуешь - за шинелью, Васильчиков - за артиллерией. Вижу, дело предстоит жаркое...

- Совсем одурели, канальи,- кивая в сторону Сенатской площади, поддакнул Бенкендорф.- Генерала Мило-радовича ранили.

"Допрыгался хвастунишка",- подумал Николай.

- Послать к нему моего...- спохватился и "медика" не прибавил. "Может быть, для меня самого приго

дится",- подумал с опаской.

Но Бенкендорф догадался:

- Не беспокойтесь, ваше величество. Врач Петрашев-ский уж и пулю вынул. Граф обрадовался, что она оказалась не солдатской. Разумеется, ее пустил кто-либо из каналий фрачников.

- А ты в артиллерии уверен? - перебил Николай.

- Абсолютно, ваше величество.

- Когда она прибудет, прикажи Сухозанету построить правым флангом к бульвару, а левым - к Невскому проспекту, и доложишь мне,- и царь поскакал к измайловцам.

Он старался держаться особенно молодецки. И когда спросил у батальона: - Пойдете за мной? - голос звучал почти спокойно.

Батальон молчал, а за него во все горло крикнул генерал Левашев.

- Рады стараться, ваше императорское величество!

- Ежели есть среди вас такие, которые хотят итти против меня,- продолжал Николай,- не препятствую. Присоединяйтесь к мятежникам.

- Ишь ты, смиренный какой,- сказал насмешливо кто-то в задних рядах.

- Ежели таких среди измайловцев нет - к атаке в колонну! Первый и второй взвод, вполоборота нале-во!

- Ур-ра! - опять неистово закричал Левашев и, как дирижер, взмахнул рукой.

- Ура! - нестройно ответили измайловцы и двинулись к Адмиралтейству.

А им навстречу гремело:

- Ур-ра-а, Константин!

Откуда-то - не понять откуда - запели и зажужжали, как злые осы, пули...

- Ты рискуешь головой,- Михаил Павлович потянул Николая за угол.

Генерал Толь неотступно следовал за ними.

- Государь, прикажите очистить площадь или... проговорил он насупившись.

- Или что? - лязгая зубами, спросил Николай.

"Трусит он так или замерз?" - подумал Толь.

И, глядя прямо будто в замороженные глаза Николая, отрубил:

- Или откажитесь от престола.

- Я послал за артиллерией...

- Она прибыла с замедлением и без снарядов,- ехидно сообщил Михаил.

- За снарядами послать в артиллерийскую лабораторию и привезти их хотя бы на извозчиках! - исступленно крикнул Николай и так вонзил шпоры в коня, что тот взвился на дыбы и, как бешеный, понесся к бульвару.

Едва удалось осадить его у самой ограды. На всем скаку подлетел генерал Комаровский:

- Ваше величество, извольте...

Но Николай перебил с беспокойством:

- Кто этот белокурый полковник? Он сегодня уже несколько раз попадается мне на глаза. Смотрите, как он подозрительно держится.

Заметив, что говорят о нем, Булатов сделал быстрое движение, словно собираясь достать что-то из бокового кармана. Потом резко отдернул руку и юркнул в толпу.

Николай отъехал на несколько шагов.

- Ваше величество...- снова начал Комаровский и опять не договорил: прямо перед самой мордой царского оня откуда-то появился высокий драгунский офицер с черной повязкой на одном глазу, черноусый, черноволосый. В правой руке он держал обнаженную саблю, на острие которой был надет его головной убор с белым султаном. Выпуклый черный глаз дерзко уперся в лицо царя.

- Что вам надо? - вздрогнул Николай.

Офицер вытянул руку с саблей в сторону Сената и с чувством проговорил:

- Я был с теми, государь. Но оставил безумцев и явился к вам. Примите блудного сына, ваше величество,- трагическим шопотом докончил он.

- Как вас звать, капитан? - спросил Николай.

- Якубович, ваше величество.

- Спасибо, вы знаете ваш долг,- и, наклонившись с седла, Николай протянул ему два пальца.

- Довожу до сведения вашего величества, что мятежники дерзновенны и жаждут крови. Они...

Николай остановил его движением руки:

- Я осведомлен обо всем, господин... Якубовский...

- Якубович,- поправил драгун.

Но Николай уже отвернулся к подскакавшему генералу:

- Ну что, Сухозанет?

- Снаряды привезены, и орудия заряжены картечью, ваше величество

- Хорошо, Сухозанет. Попытайтесь там в последний раз,- царь движением подбородка указал в сторону памятника Петру, уже окутывающегося сумерками.

Сухозанет стрелой помчался туда.

- Мало тебе Стюрлера и Милорадовича,-упрекнул Николая Михаил.

От Сенатской площади в белых дымках вспыхнули молнии ружейных залпов и прибойно хлынул многоголосый грозный гул.