Библиотека
Ссылки
О сайте






предыдущая главасодержаниеследующая глава

35. Прерванный маскарад

В одной из комнат, отведенных графиней Браницкой семье Давыдовых-Раевских, шло секретное совещание.

Молодой жене Базиля Давыдова, Сашеньке, нездоровилось. У нее то и дело кружилась голова и под сердцем будто чугунная гирька перекатывалась.

Через спинку вольтеровского кресла свесилось приготовленное для маскарадного наряда белое атласное домино...

- Поверь, Элен, невозможность присутствовать на маскараде смущает меня главным образом потому, что я знаю, сколь огорчительно будет для Базиля не видеть меня среди масок. Он опять станет упрекать меня в капризах. Ведь он так настаивал, чтобы я сюда приехала. Даже странно, почему ему этого так хотелось...

- А ты ему объясни, что нездорова.

- Душенька, Элен, мое нездоровье связано с большою радостью... Но я хочу сообщить об этом Базилю в день его именин, в Новый год...

- Ах, вот что! - Элен чуть порозовела.

Груня, подаренная Екатериной Николаевной Сашеньке в горничные, положила на колени белые атласные туфельки, к которым пришивала муаровую ленту.

Поглядела, напряженно сдвинув золотистые брови, на Сашеньку и вдруг всплеснула руками:

- Ох, родимые вы мои матушки,- зажурчал ее веселый голосок.- Да чего же я надумала! - Она вскочила с ковра: - Сей минутой Ульяшку кликну. Она парик седой пудрить побегла.

Всплеснулся розовый сарафан, и тугая коса с синей лентой закачалась по спине.

- Да в чем дело, сказывай.

- Сейчас, сей минутой!

Опрометью выбежала и скоро снова появилась вдверях.

За ней вошла Улинька, тоже запыхавшаяся. В одной поднятой руке она держала пудреный серебристый парик. В другой пульверизатору.

- Изволили звать? - спросила она, и глаза ее, как: всегда, когда они обращались к Сашеньке, посветлели и блеснули так, как блестит синим утром первый тонкий ледок.

- Погоди,- заслонила ее Груша.- Извольте выслушать, каково я хитро придумала. Ульяша с барышней Еленой Николаевной точка в точку одного роста, а супротив вас, барыня, ежели и повыше, то самую малость. Мы ее заместо вас и обрядим. Барину Василию Львовичу и невдомек будет, что не вы. Ульяша заместо вас все танцы спляшет, а вы тем временем на постелюшке на мягонькой сладко почивать будете.

- А ведь недурно, Элен? - улыбнулась Сашенька.

- Чего уж лучше,- торжествующе проговорила Груша.

Елена внимательно поглядела на Ульяну.

Та без улыбки опустила глаза, и стало похоже, будто мохнатые шмели уселись у ее едва заметно вздрагивающих век.

- В самом деле, Улинька,- сказала Елена.- Отчего бы тебе не поплясать! Ты большая мастерица в танцах.

- А коли по голосу узнают? - тихо спросила Улинька.

- Чего сказала, по голосу! - насмешливо передразнила Груша.- Барышни нарочно орешек в рот берут, чтоб в машкераде разговорную манеру изменить.

- Так как же, Улинька? - сказала Александра Ивановна.

- Как вашей милости будет угодно,- ответила Уля, и розовые пятна выступили у нее на лбу и щеках.

Костюмированный бал у графини Браницкой не отличался пышностью ее обычных балов.

Многие из военных носили траур по императоре Александре, а потому танцевали из них только те, кто был в маске.

Графиня Браницкая в седых буклях и пышном чепце, стоя в высоких дверях зала, оглядывала в лорнет стремительно несущиеся в grand rond'e маски.

"Любинька Шаховская - истая Аврора,- думала она об одной из них,- но зачем бриллиантов столько понаве-ила? Даже головка под их тяжестью клонится. Кажись, все маменькины солитеры в ход пошли".

Кто-то слегка прикоснулся к плечу графини. Она обер-лась. Ее дочь, Елизавета Ксаверьевна Воронцова, устало облокотясь на руку Александра Раевского, проговорила:

- Я пройду к себе, maman, я очень утомлена.- И, высоко держа на тонкой шее красивую голову, она стала медленно продвигаться среди танцующих. Раевский шел следом за нею.

У выхода из залы Воронцова что-то сказала ему. Он поклонился и, пропустив ее вперед, остался стоять у двери. I "И чем только все это кончится? - с беспокойством думала Браницкая, уже давно знавшая о связи дочери с Раевским.- Неужто Воронцов так и не догадывается ни чем? А ведь Павлик весь в Раевского",- вспомнила она меньшем сыне Воронцовых. И ей вдруг захотелось сей-с же пойти взглянуть на этого любимого своего внука, орый с вечера что-то слишком капризничал. Но две маски - испанский монах и альпийская паска-остановились возле нее.

- Графиня, la mort ou la liberie?* - спросил монах.

* (Смерть или свобода? (франц.) )

Его молодой, взволнованный голос показался Браницкой очень знакомым.

- Что за карбонарийские вопросы! - упрекнула она.

- Умоляю вас, графиня, ответьте! - просил монах. "Ну, конечно, это Мишель Бестужев,- узнала графиня,- экой сумасбродный!" И ответила холодно:

- Кому что полагается...

Монах звякнул шпорами под длинной черной рясой и, объняв свою даму, закружил ее в бешеном темпе загревшей с хор мазурки.

Графиня, поджав губы, снова взглянула туда, где тоял Раевский. Тот с явно выраженным нетерпением слушал Базиля Давыдова.

- Сегодня сюда ожидался Пестель и братья Муравьевы,- говорил Давыдов.- Ты их не приметил среди масок?

- Нет, не приметил. Элен также осведомлялась о Пестеле. Странно, что у ангелов может возникать интерес к злым духам,- проговорил Раевский с сарказмом.

- А разве интерес демонов к добродетели менее удивителен? - намекнул Давыдов.

Раевский пошевелил тонкими губами:

- И ты приписываешь мне эту пушкинскую кличку?

Кто же в сем случае добродетель, коей я интересуюсь?

Давыдов смешался.

- Все наши дамы добродетельны,- с поспешной шутливостью ответил он.- И первая из них вот то одинокое домино - моя супруга.

Он быстро пошел в противоположный угол зала, где, опершись о золоченую спинку вычурного диванчика, стояла маска в белом атласном домино.

- Как я доволен, что ты, наконец, появилась, Сашетт! - сказал он.- Идем танцевать.

Маска молча положила руку ему на плечо.

Базиль, сделав несколько первых шагов, крепче обнял даму и вдруг почувствовал, как она вздрогнула и прижалась к нему.

- Сашетт, ты сегодня необычайна,- все ускоряя темп танца, говорил Базиль,- я не узнаю тебя...

А белое домино, едва касаясь паркета, тянулось к своему кавалеру и каждым своим ритмичным движением и еле уловимой под кружевом маски улыбкой.

Амур в розовом трико, блестя отороченными серебром кисейными крылышками, порхал вокруг альпийской пастушки. Золотая стрела его колчана с шаловливой угрозой прикасалась к вееру, которым раскрасневшаяся пастушка - Олеся Муравьева-Апостол - прикрывала свою декольтированную грудь.

- Вы нынче так грустны,- шептал амур,- все ищете кого-то глазами, все вздыхаете. Успокойтесь, граф Капнист здесь...

- Ах, я вовсе не о нем беспокоюсь,- невольно вырвалось у Олеси.

Амур ближе нагнулся к ее маленькому ушку, алевшему меж гроздей черных локонов.

- Так неужто о князе Федоре? Экой он счастливец!

Надо спешно передать ему такую весть. А то, глядите, какая у него постная физиономия. Скорбящий сатир, да и только...

- Полно, амур, болтать глупости,- прервала Олеся.- Я неспокойна за братьев. Сережа и Матвей обещались быть сюда, а между тем...

- Ах, я упорхаю! - вскочил амур.-К вам приближается сатир, и мои крылья самовольно уносят меня прочь.

Амур быстро засеменил затянутыми в розовое трико крепкими ногами. Крылышки затрепетали, и их серебряные галуны загорелись радужными искрами.

К Олесе подошел князь Федор.

- Позволите присесть?

Олеся молча указала веером на освободившееся кресло.

Князь грузно опустился в него, и Олеся почувствовала, как что-то пряное, густое и горячее стало обволакивать ее голову, плечи, всю ее, от соломенной пастушьей шляпки до красных сафьяновых туфель.

"Духи у него такие крепкие,- мелькнула у нее мысль,- или это оттого, что он так глядит на меня".

Князь провел языком по губам. И шумно вздохнул:

- Зачем вы бежите меня, Олеся?

- Затем, что вы преследуете меня, князь.

В узких прорезях ее маски блеснули зеленоватые глаза, с маленьких губ слетел короткий смешок. Князь придвинулся ближе.

- Олеся,- заговорил он глухо,- Олеся, откажите Капнисту. Что даст вам этот мальчик? Олеся, вы знаете, что я могу значить при нынешнем дворе. Вам известно, сколь я богат. Всякое ваше желание станет для меня сладостным законом. По выражению вашего взгляда, по малейшему движению ваших губ я стану угадывать ваш каприз прежде, нежели вы успеете его выразить... Со мною вы узнаете...

- Простите, князь.

Олеся, приподнявшись, всматривалась в отдаленный конец зала.

Там, в дверях, возле графини Браницкой появились какие-то новые фигуры.

Испанский монах быстро подлетел к Олесе.

- Тур вальса, милая пастушка,- шепнул он.

Олеся протянула руку, и они понеслись вдоль зала.

- Мадемуазель,- тихо заговорил монах.- Там возле графини - жандармы. Не пугайтесь, мадемуазель Олеся.

Они спрашивают о Сереже...

Лежащая в руке Бестужева-Рюмина маленькая рука Олеси дрогнула и похолодела.

- Я сейчас исчезну с бала, чтобы успеть предупредить Сережу,- продолжал Бестужев.

- Мне дурно, мсье Мишель,- слабо проговорила Олеся.- Проводите меня на место и попросите ко мне графа Капниста. Он, вероятно, у карточных столов...

Мишель крепче охватил затянутый в черный бархат тоненький стан Олеси и осторожно повел ее к диванчику, стоящему неподалеку от графини Браницкой.

Взяв из рук Олеси веер, Мишель торопливо взмахивал им над ее побелевшим лицом и в то же время жадно прислушивался к голосу Браницкой.

- Это так нелепо, господин полковник,- говорила Браницкая.- Право же, я сначала подумала, что кто-то из расшалившейся молодежи шутки ради вырядился в форму жандармов. Мыслимо ли в моем дому искать изменников государю?!

- Виноват, графиня, но по долгу службы я обязан,:- сдержанно, но настойчиво возразил полковник Ланг сиплым голосом.- Я сам никогда бы не...

- Я не позволю,- перебила графиня,- насильственно снимать маски со своих гостей. Но уверяю вас, что тех, кого вы ищете, у меня нет. А ежели были бы, я сама привела бы их к вам!

Ланг опять что-то возразил. Браницкая гневно повысила голос.

Вокруг них стали останавливаться пары.

Музыка перестала играть. Послышался тревожный шопот, возгласы. Торопливо зашаркали ноги, зашуршали шлейфы. Легкие туники вспархивали, как взметнувшиеся от ветра мотыльки...

Большой зал, только что такой шумный и многолюдный, опустел.

Граф Капнист подбежал к невесте.

- Олеся, не волнуйся, милая. Мерси, Мишель,- протянул он руку Бестужеву, но тот уже метнулся прочь.

Черным смятым крылом мелькнула в дверях его монашеская ряса.

Лакей князя Федора, Кузьма, передав кучеру Панасу приказание закладывать лошадей, побежал к старой господской прачечной, где жил его отец, много лет назад купленный графиней у князя Федора за редкое уменье присвистывать песельникам в плясовых песнях.

- Рубаху бы мне чистую, тятенька,- глухо проговорил Кузьма.

- Чтой-то не во-время, сынок? - удивился старик.

- Самое время подошло,- так ответил Кузьма, что старик, приподн-явшись на лежанке, пытливо уставился в его лицо, освещенное тлеющей лучиной:

- Сказывай, что надумал.

Сын молчал.

Старик спустил отекшие, как колоды, ноги и, шаркая, подошел к лучине. Со стоном раздул ее и, взяв в руки, обернулся к сыну.

Красный отблеск огонька заерзал по землисто-серому с плотно сжатыми губами лицу Кузьмы.

- Видать, ты давешней думы-то не кинул. Так, што ли? - тихо спросил старик.

- И не кину!

Кузьма стукнул кулаком по столу. Чашка с отбитой ручкой с жалобным звоном стукнулась о брошенный на стол кнут.

- Неугомонный ты больно, Кузьма. На рожон-от прешь. Ну, чего надумал?

Старик снова подул на лучину. Несколько искорок упало на земляной пол. Лучина вспыхнула ярче.

- А то надумал, тятенька, что мы с Панасом порешили нынче же прикончить нашего князя. Как выедем с ним к оврагам, как почнем нахлестывать лошадей... Пускай и они сгинут, абы из старого пакостника дух вон...

- А как же сами-то вы с Панаской? - тихо сорвалось с губ старика.

Кузьма тяжело опустился на лавку рядом с отцом.

- Мы-то? Останемся в живых - пути-дороги сыщем... только лучше бы и мне конец-Лучина, догорев, обожгла старика. Он растерянно уронил ее и поплевал на пальцы.

- Тебе, Кузьма, на Покров двадцатый годок всего минул, а ты жизнь свою загубить сбираешься. Нешто мысленно такое...- с глубокой скорбью проговорил старик.

- Ни к чему мне теперь жизнь, тятенька,- простонал Кузьма.

- Чтой-то так, сынок?

- А то, что сбирался я Панасову сестренку Катюшку замуж за себя взять. И она согласна была. Спросил я у князя разрешения на свадьбу, а он: "Ладно,- говорит,- только покажь мне, кака-така невеста твоя. Я и не упомню девки такой".

- Так-так,- настороженно произнес старик.

Кузьма глубоко перевел дыхание:

- Увидел князь Катюшку, за косы потрепал шутливо. "Золотые,- говорит,- у тебя, девушка, косы. Ну, что ж,- говорит,- иди замуж, да только допрежь свадьбы послужи в моих палатах..." И забрали Катюшку в барские комнаты. Попервоначалу все как будто ничего было. А в самый сочельник прибежала Катюшка вечером к буфетчику и спрашивает для барина моченых вишен. Расстроенная такая, рассказывал мне опосля буфетчик, сама не своя... Меня в ту пору дома не было - по приказу князя возил я муравьевской барышне в Бакумовку оранжерейные цветы. Вернулся я утром, а у нас по всей усадьбе переполох: Катюшка сгинула. Всю деревню обыскали - нету... По княжескому велению всю округу исколесили - нету! Под вечер прибегли из-под Бакумо'вки мужики и сказывают, будто видела бабка Лавриха на утренней заре у лесной опушки девку простоволосую. Бабка сунулась было к ней, а девка как заорет, как шарахнется от нее, вроде полоумная, в лесную гущу...- Кузьма перевел шумное дыхание. Оно обдало жаром склоненное к нему отцовское лицо.

- Ну-ну, сынок...

- Доложили обо всем князю,- продолжал Кузьма, перехватывая воздух.- Приказал он весь бор обыскать. Да разве бакумовский бор обыщешь! В нем от гущины и днем темно, как ночью... Кричали мы, свистели, аукали, да только белок напугали и волк в чаще взвыл. Как стемнело, мужики пошли по домам, а я всю ночь напролет по лесу шарил и все кликал Катюшку, покуда голоса не стало. А она так и не отозвалась...- Кузьма не то всхлипнул, не то поперхнулся слезами.

- Ну-ну, сынок,- опять произнес старик.

- Приплелся я в усадьбу,- после долгой паузы заговорил снова Кузьма,- кличут меня к князю. Вошел я. Он хмурый-прехмурый по комнате шагает, а на столе возле кровати блюдечко с моченым вишеньем... Эх... "Кузьма,- говорит князь,- найди Катьку. Отыщешь - женись на ней хоть сегодня". Я молчу, знай прибираю спальную. Сдернул с постели одеяло и будто мне кто песку горячего в глаза сыпнул: на простыне алая Катюшина ленточка, та самая, что я ей своими руками в косу вплел...

- Вишь, дело какое...- выдохнул старик.

- Ну, дашь рубаху? - поднявшись с лавки, сурово спросил Кузьма.

- Сейчас, сынок. Дай огонек раздую. Кремень-от кудай-то запропастился...

Старик шарил вокруг себя. Хотел встать, но ноги не слушались.

- Возьми, сынок, сам. Под лавкой у печи сундучок.

Под ремнем рубаха-то свернута.

Кузьма ощупью нашел сундук. Отбросил крышку. Пахнуло из сундука цвелью. Запустил руку. Сверху армяк, за ним полушалок покойной матери - его по родному запаху узнал Кузьма. Рядом холодная кожа ремня, а под ним на шершавом нестроганом дне рубаха колкого холста.

- Одна она у тебя? - спросил Кузьма.

- Одна-разъединая,- ответил старик.

В темноте тяжело зашаркал к сыну. Нащупал его горячую всклокоченную голову и притиснул к своей сухой груди.

Не поднимаясь с колен, Кузьма охватил отекшие отцовские ноги и глухо проговорил:

- Прощенья прошу, тятенька...

предыдущая главасодержаниеследующая глава





Пользовательский поиск




© Ist-Obr.ru 2001-2018
При копировании материалов проекта обязательно ставить активную ссылку на страницу источник:
http://ist-obr.ru/ "Исторические образы в художественной литературе"


Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь