36. Облава

Князь Сергей Волконский торопил кучера. Но по-лозья уходили глубоко в снег, и лошади с трудом влекли ныряющие, как челнок, сани.

Надвигались сумерки. Снег синел. Из-за лесу поднялась красная, похожая на закатное солнце, луна.

Волконский плотнее закутался в медвежью шубу.

- А мы не собьемся с дороги?

- Никак нет, ваше сиятельство. Опосля энтого лесу выедем на большой тракт, что бежит на Киев. Левей пойдет проселочная на Белую Церковь, а вправо - к Тульчину.

Волконский закрыл глаза.

Суматоха последних дней, связанная с объездом полков для приведения к присяге новому государю, вызвала усталость не только физическую, но и душевную. И то, что ему пришлось заставлять людей присягать Константину, которого Волконский, наравне с другими членами Тайного общества, терпеть не мог, и смутные, но настойчивые слухи о предательстве Шервуда, Бошняка и в особенности Майбороды, к которому был так доверчив даже осторожный Пестель, и, наконец, отрывочные, как первые дуновения грозы, сведения о событиях четырнадцатого декабря в Петербурге - все это давило мозг, и мрачные мысли текли медлительно, как вода по дну илистого оврага.

Смерть царя, которого Волконский в юности идеализировал, взволновала его теперь лишь постольку, поскольку она отразилась на деятельности Тайного общества. Волконский был твердо уверен, что жестокая расправа, которую произвел в Петербурге Николай, была бы немыслима при Александре.

"Стыда ради европейского,- думал Волконский,- Александр не дал бы такой гласности делу, затеваемому против его власти. Ведь он так хотел слыть в Европе обожаемым монархом!. Сгноить нас в Шлиссельбурге - на это он пошел бы. Решил бы, что огонь, спрятанный под спудом, не только не виден, но и не опасен. Но он ошибся бы жестоко, ибо прав был Лунин, когда говорил, что от людей можно избавиться, а от их идей - никогда".

При воспоминании о Лунине, перед волей, умом и образованностью которого Волконский преклонялся, в памяти его всплыл вечер, когда по дороге в Варшаву Лунин заехал к нему, уже женатому, в Умань. В тот вечер Лунин вдохновенно играл на фортепиано, а потом по просьбе Марьи Николаевны с чувством спел арию из "Вильгельма Телля".

Лунин в свою очередь упросил застенчивую Марью Николаевну спеть, и, к удивлению Волконского, она в этот вечер пела так, как будто снова была в Каменке у

Давыдовых: свободно и страстно звучал ее голос, а глаза сияли ярким черным огнем...

В тот вечер она пела арию Розины из "Севильского цырюльника".

"Эта ария будто нарочно создана для голоса Маши,- вспоминал Волконский.- Но как давно она не поет... Ах да, в ее положении петь вредно. Но когда снова будет можно, непременно попрошу ее спеть мне эту арию".

В ушах Волконского явственно звучали певучие мелодии Россини. Под эти звуки ему вдруг привиделась Флоренция... Утопающая в цветах вилла... Томный взгляд и флейтоподобный голос певицы Каталани... Вот она встала навстречу Волконскому в белом платье, воздушном, как майское облако. Ее руки приподняты, и пышные рукава, как белые крылья, взлетают при каждом ее движении.

- Ессо alfin, mio carissimo!^*-произносит она нежно.

^* (Наконец-то, мой самый дорогой! (итал.) )

Волконский склоняется над ее выхоленными, душистыми руками. Но Каталани быстро хватает его за плечо и уже не музыкальным, а испуганно дрожащим низким голосом настойчиво повторяет:

- Ваше сиятельство, а ваше сиятельство...

Волконский с изумлением открыл глаза.

Над ним близко белело лицо кучера. В темных впадинах его глаз светился ужас.

- Ты что, Василий?

- Ваше сиятельство, извольте-с проснуться.

Волконский распахнул шубу. Морозный воздух охватил шею, грудь. Струйкой проскользнул по спине. Прогнал сонное забытье.

- В чем дело?

- Как выбрались мы на тракт, проехали версты с Две, заслышал я с той стороны - из-под Белой Церкви колокольчик. Обрадовался, обернулся к вашему сиятельству. Да вы задремать изволили. Ну, погоняю, а сам на козлах нет-нет да и привстану. Нетерпеж разбирает поскорей встречного опознать. Уж будто и разглядел вдалеке тройку. А колокольчик так, и вовсе явственно слышен стал. Да вдруг как закричит кто-то, не то конь ржаньем предсмертным, не то человек погибающий... и тройки как не бывало...

- Пустяки говоришь,- оглядываясь по сторонам, сказал Волконский.

- Никак нет, ваше сиятельство. Вот крест святой, правду истинную сказываю. А ежели...- и вздрогнул всем телом.

Вздрогнул и выпрямился в санях и Сергей Волконский.

- Что-с, слышите?

Жуткий крик, в самом деле похожий не то на жалобное лошадиное ржанье, не то на отчаянный человеческий вопль, несся откуда-то издалека. Лошади стали и тревожно шевелили ушами.

- Оборотень, ваше сиятельство,- прошептал Василий и стал крестить лошадей мелкими частыми крестами,- как бы кони не понесли. Места здесь овражные, крутые. Неровен час...

Тот же крик еще раз прокатился по снежной холмистой равнине.

- Поезжай туда. Несчастье с кем-то,- велел Волконский.

- Помилуйте, ваше сиятельство! Нешто можно свер-тать, куда оборотень кличет. Место тутошнее лихое. Овраги, сказывают, ровно нечистой силой выкопаны.

Он вскочил на козлы, тронул вожжи, и лошади, чувствуя под снегом твердый накат большой дороги, побежали под звонкий напев колокольчика.

Месяц поднялся высоко и бросал на снег бесчисленные голубые искры. Лошадиные спины заиндевели, и шерсть, мохнато-белая, торчала на них, как клочья ваты.

"Напрасно все же я не отвез Машу к Раевским,- вспомнил о жене Волконский.- Время тревожное. Скорей бы Линцы. Там у Пестеля все разузнаю в точности".

Волконский снова плотно завернулся в шубу, вытянул, насколько позволяли сани, ноги и покорно отдался цепкому сну.

В Линцах у большого дома, в котором жил Пестель, Василий придержал лошадей. Волконский проснулся.

У Пестеля не видно было света, а на крыльце стояли солдаты.

"Неладно что-то",- тревожно подумал Волконский. И, приподнявшись в санях, громко спросил:

- Командир Вятского полка полковник Пестель дома?

Один из солдат медленно пошел от крыльца к воротам.

- А вы что за люди будете? - всматриваясь в приезжих, проговорил он.

Василий спрыгнул с козел.

- Их сиятельство князь Волконский осведомляются насчет господина полковника, а ты должон отвечать. Видишь, чай, с морозу вовсе простыли, а ты - кто да что...

Часовой ближе подошел к саням.

- Так и есть - князь Волконский,- тихо, будто про себя, проговорил он и, наклонившись к самому лицу князя, еще тише продолжал: - Полковник Пестель вчерашнего числа вызван в Тульчин и находится за караулом. Бумаги опечатаны. Спешите отсюда прочь, ваше сиятельство. Да прикажите кучеру подвязать колокольчик, как мимо штаба ехать будете. А то там генерал Чернышев с жандармами из Санкт-Петербурга. И приказ нам дан, чтобы всех, кто станет полковника спрашивать, препровождать неукоснительно в штаб.

Его лицо показалось Волконскому знакомым.

- Где я тебя видел? - спросил он.

- В Каменке, с поручиком Басаргиным приезжал из Тульчина,- скороговоркой ответил солдат.- Поспешайте, ваше сиятельство.

Василий что-то подтянул у дуги и высоко занес кнут. Лошади рванули, скрипнули полозья... И снова над Волконским синее с серебряными звездами небо, опаловый обруч вокруг зеленоватой луны, а внизу снежные поля, по которым рассыпаны мириады алмазных зерен.

Граф Витгенштейн принял от Волконского присяжные листы и молча выслушивал рапорт о состоянии 19-й дивизии. По лицу графа Волконский видел, что он тем-то расстроен и слушает невнимательно.

- А как здоровье вашей супруги? - неожиданно перебил Витгенштейн.- Я слышал, что она беременна и насносях?

Волконский утвердительно наклонил голову.

- Княгиня в Умани?

- Да, граф, и я покорнейше прошу вашего разрешения позволить мне отлучиться из Умани, для того чтобы отвезти жену мою для родов к родителям в Болтушку.

Витгенштейн исподлобья коротко взглянул на Волконского.

- Наделали дел,- после некоторого молчания сердито заговорил он.- И куда только эти горячие головы заносились?! Куда, я вас спрашиваю, а?

Волконский молча стоял перед ним с опущенными глазами.

- Конечно, конечно, поезжай за женой,- продолжал Витгенштейн уже более миролюбиво,- ее надо оградить от возможных волнений. Только один уговор: в Каменку к Давыдовым не заезжай!

- Слушаюсь,- тихо ответил Волконский.

"Значит, облава действительно началась",- подумал он и хотел идти.

Но Витгенштейн взял его неожиданно под руку и потянул к себе:

- А что, князь, ты кого признаешь государем? - тихо спросил он.

- Того же, кого и вы, граф.

- Я - Константина,- хмуро проговорил Витгенштейн,- на то и закон о престолонаследии...

От Витгенштейна Волконский прошел к Киселеву. Его пригласили в гостиную, где сидела хозяйка дома и какой-то офицер очень болезненного вида.

Киселева приветливо протянула Волконскому руку.

- А мы с monsieur Басаргиным нынче вспоминали вас, князь.

Басаргин с трудом привстал с кресла и попытался улыбнуться. Но его восковое лицо только искривилось болезненной гримасой.

"Так вот что сделала с ним смерть жены",- с жалостью подумал о нем Волконский. Но сказать Басаргину ничего не мог и только долго жал его худую холодную руку.

Минуту все трое напряженно молчали.

- Муж скоро будет,- первой заговорила Киселева.

И знаю, что похвалит меня за то, что задержала вас.

Впрочем, я пошлю точно узнать, когда он приедет.

Извинившись, она вышла.

- Итак, конец, князь? - тихо спросил Басаргин.

- Где Пестель? - так же торопливым шопотом вырвалось у Волконского.

- Пройдите к дежурному генералу Байкову. Павел Иванович под присмотром в его квартире. Попытайтесь свидеться с ним. И скажите, что... все кончено. Я третьего дня из Москвы.

- Ну, что там?

- Видел наших. Орлов все пошучивает. Говорит, что петербургский разгром - не конец, а только начало конца. Был у него и Якушкин. Орлов свел его с Мухановым. А сей последний, быв очевидцем четырнадцатого, настаивал на том, чтобы во что бы то ни стало выручить плененных товарищей, и напрямик заявил, что поедет в Петербург и убьет царя. При этих словах Орлов взял его за ухо, потянул к себе и чмокнул в лоб. Затем направил нас всех на собрание к Митькову, а сам туда не приехал. Сказался больным, хотя был в мундире при ленте и орденах.

Волконский глубоко вздохнул. О Михайле Орлове он не беспокоился. Знал, что его брат, Алексей Орлов, имеет большое влияние на нового царя и в обиду Михаила не даст. Но страшила судьба Пестеля. И решил увидеться с ним непременно.

Как только Киселева возвратилась в гостиную, Волконский стал прощаться.

- Что же вы торопитесь, князь? Отужинайте с нами,- пригласила она.- Муж прислал сказать, что сейчас будет. Право, оставайтесь.

Но Волконский отказался.

Когда он выходил, Киселева печально покачала вслед головой.

Некоторое время она и Басаргин сидели молча.

- Князь Волконский, наверно, знает...- начала Киселева и умолкла.

- О чем? - Басаргин строго поглядел на нее.

Она покраснела до слез.

- Вы отлично знаете, мсье Басаргин, наше с мужем к вам расположение. И поэтому, прошу вас, не посчитайте мою откровенность за неуместную навязчивость... Я слышала некоторые разговоры мужа с генералом Чернышевым. Над вами, князем Волконским и вашими друзьями собирается гроза. Но вы можете спасти себя полным открытием тайны, связывающей вас с теми, кто уже во Ласти правительства... Басаргин встал:

- Вы мне советуете сделать то, чего мне не позволит моя совесть.

- Но тогда вы погибнете! - с тоской вырвалось у Киселевой.

Басаргин поднес к губам ее руку и спокойно проговорил:

- Если бы я услышал эти слова даже тогда, когда была жива моя жена и жизнь для меня была прекрасна, даже тогда я не нашел бы иного ответа.

Киселева закрыла лицо руками.

- Я так и знала,- чуть слышно произнесла она.- Иного ответа ни вы, ни ваши друзья дать не можете...

С порога послышался звон шпор, и вошел Киселев. Он пристально оглядел жену и Басаргина. Тот встал.

- Поручик Басаргин,- начал Киселев таким официальным тоном, каким раньше никогда не обращался к Басаргину.

Басаргин стал во фронт:

- Слушаю, ваше превосходительство.

- Извольте следовать за мной.

И круто повернулся к выходу.

Басаргин, твердо ступая, шел следом.

У дверей кабинета Киселев остановился и приподнял тяжелую портьеру:

- Прошу.

В четком звяканье шпор, в том, как Киселев отодвинул кресло, и в жесте, которым он пригласил Басаргина садиться, подчеркивалась официальность.

- Вы принадлежите к Тайному обществу,- заговорил Киселев, отчеканивая слова.- Правительству все известно. Советую вам во всем признаться чистосердечно.

- Разрешите, ваше превосходительство, узнать, в качестве кого вы изволите меня допрашивать: как начальник штаба, которому я обязан давать официальные показания, или как Павел Дмитриевич, с которым я не могу не быть откровенным.

- Разумеется, как начальник штаба.

Басаргин поднялся:

- В таком случае, не угодно ли будет вашему превосходительству сделать мне вопросы на бумаге, дабы я мог письменно ответить на них? На словах же мне больно говорить с вами, как с судьею и смотреть на вас просто, как на правительственное лицо. Киселев задумался.

-Хорошо,- сказал он наконец,- вы получите вопросы.

Басаргин поклонился и пошел к двери.

- Постой, постой, либерал,- остановил его Киселев. - Останься отужинать с нами. Давно мы с тобой не виделись.- Подошел к Басаргину и обнял.- Любезный друг мой,- мягко продолжал он,- не знаю, до какой степени ты замешан в этом деле. Помочь я тебе ничем не могу. Но в одном могу заверить - это в моем к тебе уважении, которое не изменится, что бы ни случилось с тобой. Завтра я пришлю запечатать твои бумаги. По предписанию военного министра они должны быть отосланы к нему вместе с арестованными. Если ты еще не отдохнул с пути, можно денька два повременить.

- Нет, нет, Павел Дмитриевич, чем скорее, тем лучше. Ничего нет тяжеле неизвестности.

Киселев, вздохнул и протянул руку:

- Мы еще свидимся, друг мой.

Волконский, запорошенный снегом, путаясь в длинных полах медвежьей шубы, поднялся по ступенькам крыльца и постучал щеколдой. Дверь открыл денщик. Бросив ему на руки шубу, Волконский без доклада ступил через порог соседней комнаты.

За столом, ближе к окну, сидел Пестель. Лицо его было по обыкновению серьезно и замкнуто. Сухая рука рассеянно вращала ложечку в стакане с крепким, как пиво, чаем.

Генерал Байков у самовара курил длинную с бисерным чубуком трубку.

По замешательству генерала Волконский понял, что его приход был некстати, и решил сделать вид, что ничего об аресте Пестеля не знает, а пришел поговорить о продовольствии дивизии.

Генерал слушал настороженно, догадываясь, что в словах Волконского относительно предстоящих посещений тех или иных мест для закупки продовольствия есть что-то важное для Пестеля, потому что при упоминании названий некоторых местечек и городов Павел Иванович делал едва заметные то положительные, то отрицательные движения головой.

Волконский уже терял всякую надежду обменяться с Пестелем хотя бы несколькими фразами наедине. Но неожиданно вошел денщик с докладом о прибытии из Таганрога фельдъегеря с депешами. Как только Байков вышел, Волконский быстро зашептал:

- Павел Иванович, ваш Майборода оказался подлым предателем. Мне доподлинно известно.

Пестель стиснул зубы так, что скулы обозначились под смуглой кожей, но ничего не сказал.

- Мы все заявлены,- продолжал Волконский,- вы взяты нынче, я - завтра.

- Смотри,- тихо и размеренно заговорил Пестель,- смотри, не сознавайся ни в чем! Я же, хоть жилы мне будут в пытке тянуть, ни в чем не сознаюсь. Одно только необходимо сделать - это уничтожить мою "Русскую правду". Она одна нас может погубить. Скажешь Юш-невскому...

Генерал Байков вернулся в комнату, держа кипу бумаг.

- Просто голова кругом идет,- сказал он, опускаясь на табурет.- Ни-че-го не понимаю! В правительстве такое беспокойство, будто война с турками.

Расставаясь, Волконский и Пестель крепко пожали друг другу руки.

- Ты к своим? - тихо спросил Пестель.

- Да, отвезу жену к родителям.

- Прошу кланяться княгине и мадемуазель... Элен,- с некоторой заминкой добавил Пестель и улыбнулся застенчиво, обнажив ровные, крепкие зубы.

Княгиня Марья Николаевна неловкой походкой, переваливаясь, подошла к широкой кровати красного дерева и, откинув одеяло, долго стояла неподвижно.

Потом снова вернулась к столу и взялась за шитье. Крошечный чепчик был почти готов. Оставалось только обшить его кружевом и прикрепить ленточки-завязки.

Спать не хотелось. И даже не то чтобы не хотелось, а в последнее время она боялась ночей.

- А вдруг роды начнутся, а я и не замечу? Как ты думаешь, нянюшка, может такое случиться? - наивно спрашивала она у приставленной к ней на это время старой няньки Волконского.

- Полно, княгинюшка,- с улыбкой успокаивала старуха.- В девичестве, известно, всякие небылицы в голову втемяшиться могут. А уж ныне должно тебе знать, что как придет твой час, так не токмо сама глаз не сомкнешь, а иной раз и всему дому вздремнуть не допустишь.

Марья Николаевна сжала кулак и надела на него чепчик, чтобы точно наметить средину, где собиралась пришить голубой бантик.

"Неужели у него будет такая крохотная головка?" - подумала она.

И вдруг ее собственный бледный кулачок порозовел и на нем ясно стали обозначаться круглые глазки, младенчески беззубый, улыбающийся рот... Сердце застучало в радостном испуге, а голова ближе и ближе клонилась к столу, пока не коснулась лежащей на нем стопки нарядного детского приданого.

За окном яростно залаял цепной пес и отрывисто звякнули бубенцы.

Марья Николаевна выпрямилась и затуманившимися глазами оглядывала ставшую вдруг как будто незнакомой комнату.

По всему дому слышались суетливые шаги, обрывистые голоса, мелькали зажженные свечи.

Марья Николаевна накинула длинную шаль, прикрывшую ее обезображенную беременностью фигуру, и поправила развившиеся локоны.

Вбежала Клаша.

- Их сиятельство пожаловали! - и сейчас же опрометью кинулась назад.

- Маша, здравствуй,- быстро входя, заговорил Волконский.- Здорова ли? - И, не ожидая ответа, торопливо прибавил: - Вели затопить камин. Озяб я в пути.

Марья Николаевна с беспокойством глядела на него.

- Озяб? Но ведь у тебя весь лоб влажен.- Она взяла свой кружевной, пахнущий тонкими духами платок и провела им по лбу мужа.- Что с тобой, Сергей? Ты сам не свой.

- Никаких вопросов при людях,- быстро ответил

Волконский по-французски.- Прошу тебя.

Пока разжигали камин, он нетерпеливыми шагами ходил по спальне и рассеянно слушал, что говорила жена:

- Я получила нынче записочку от брата Александра. Он пишет, что маскарад у тетушки Браницкой прошел неудачно. Многие из ряженых были сразу узнаны, и забавных интриг совсем не наблюдалось. И закончился костюмированный бал как-то неожиданно...

- Да, да,- задумчиво повторил Волконский,- совсем неожиданно, Мари.

Когда они остались наедине, он на полуслове перебил жену:

- Да, Мари, маскарад окончен, и надо... Помоги-ка мне.- Он подошел к столу, открыл один ящик, другой и стал быстро просматривать лежащие в них бумаги. Одни

оставлял, другие мял и, протягивая жене, коротко при казывал: - В огонь, Мари, в огонь...

С трудом наклоняясь, Марья Николаевна бросала их на пылающие дрова и снова оборачивалась к мужу.

На одном из нераспечатанных конвертов, которые тоже надо было сжечь, она прочла: "Полковнику Пестелю от Михаила Бестужева-Рюмина",- и робко спросила:

- Может быть, этот все же надо передать по назначению?

Не оборачиваясь, Волконский велел:

- Сжечь! Немедленно сжечь!

Пакет задымился, и струйка растопленного сургуча, как кровь, потекла по белым листкам.

Приняв из рук мужа новую пачку бумаг, Марья Николаевна вдруг попросила:

- Сергей, позволь мне оставить это письмо Пушкина.

- Нет...

- Оно мне дорого, как знак нежной дружбы поэта ко всему нашему семейству...

Волконский пожал плечами.

- Ты дитя, Маша, и не понимаешь серьезности положения. Пестель арестован.

- За что?

- После, после, Маша, а сейчас делай, что я прошу.

И вновь склонился над бумагами.

Марья Николаевна ближе пригнулась к накаленной решетке камина. Бросила всю пачку, кроме одного листка. Его тихонько просунула за низкий на груди вырез платья. Это было письмо Пушкина.

Утром Волконский отвез жену в имение Раевских - Болтушку.

Дорогой в туманных, непонятных выражениях старался объяснить ей свой внезапный приезд, уничтожение бумаг и необходимость скорее возвратиться в Тульчин.

В семье Раевских тоже было неспокойно.

Генерал получил сведения из Петербурга и из штаба Второй армии. Запершись у себя в кабинете, он никого не впускал, потом велел позвать Волконского и долго беседовал с ним наедине.

Прощаясь с женой, Волконский с большим усилием сохранял спокойный вид. Ему казалось, что в ее глазах, ставших еще больше от густой синевы у ресниц, он видит горький упрек.

- Ты мне не все сказал, Сергей,- тихо произнесла Марья Николаевна.

И эта фраза тем же упреком и жалобой звучала в его ушах всю обратную дорогу в Умань.

Через неделю старик Раевский коротко известил зятя, что "Машенька разрешилась от бремени сыном, коего решено наречь Николаем".

Волконский бросился в штаб за разрешением на поездку в Болтушку.

- Разрешить не могу,- сказал дежурный генерал,- но на вашу отлучку, если она будет наикратчайшей, буду смотреть вот так,- генерал растопырил пальцы и при крыл ими глаза.

На другой день утром Волконский, загнав лошадей, был уже в Болтушке.

В полутемной от прикрытых ставней спальне жены ему протянули туго спеленутый сверток. На желто-розовом личике младенца по-стариковски мигали круглые глаза набрякшими веками. Волконскому показалось странным, то, держа в руках своего первенца, он ничего не испыты-вает, кроме любопытства да еще страха как-нибудь не повредить этому крошечному тельцу, теплоту которого он ощущал сквозь тугой свивальник.

Волконский ближе поднес младенца к окну, как будто надеялся, разглядев его, почувствовать радость отцовства. Но, обеспокоенный светом, ребенок сморщился и заплакал, смешно показывая крошечный розовый язычок.

Волконский испуганно передал его на руки теще и подошел к жене. Она лежала с закрытыми глазами. По ее пылающему лицу пробегали темные тени. Губы вздрагивали и шевелились, как будто она что-то шептала. Волконский вплотную приник ухом к этим потрескавшимся, сухим губам. Их жаркое дыхание опалило его. Он выпрямился, взял лежащее в тазу со льдом полотенце, отжал и приложил его ко лбу и щекам жены. Она глубоко перевела дыхание, но глаз не открыла.

Софья Алексеевна подошла к Волконскому, чтобы в чем-то упрекнуть, но, увидев его лицо, отвернулась и заплакала.

- Как она могла простудиться? - вполголоса спросил Волконский.

- Да все отец,- всхлипывая, ответила Софья Алексеевна.- Как начались схватки, я хотела уложить Машеньку в постель, а Николай Николаевич накричал на меня, чтобы я не вмешивалась. Будто не я семерых рожала, а он. Велел ей в кресле сидеть до самого конца. Повитуху из деревни привели. Он ее не допустил к Машеньке. За акушеркой послали в город, да кучера сказывали - заставы повсюду. Привезли ее, когда уже Машенька родила. Тогда только позволил уложить бедняжку. Простыни холодные были, что ли, или что другое, а только ее сразу в жар кинуло.

Во время обеда Раевский получил известие о восстании Черниговского полка.

- Сыны Ивана Матвеича Муравьева-Апостола все за мешаны,- взглянув поверх очков на Волконского, сказал Раевский.- Теперь пойдут хватать направо и налево...

Волконский написал жене несколько писем и просил на случай его ареста передавать их ей, будто бы полученными от него.

Когда он, попрощавшись со всеми, вышел на крыльцо, к нему с бокового выхода через калитку выбежала Элен. Придерживая обеими руками салоп, она, дрожа от волнения, проговорила:

- Я вас очень прошу, Серж. Коли вам придется свидеться с полковником Пестелем, то скажите ему, что он... что я... Слезы повисли у нее на ресницах. Голос оборвался. Она несколько раз порывисто вздохнула.- Скажите eму... Нет, не могу...- и, зарыдав, скрылась в глухо стукнувшей за ней калитке.

Недалеко от Умани, у полузанесенной снегом мельницы, в сумерках рассвета, показался навстречу бегущий человек.

Всмотревшись в него, Василий обернулся к Волконскому:

- Никак наш уманский повар Митька, ваше сиятельство. Так и есть - он...

Утопая по колени в снегу, Митька, скашивая расстояние, бежал по целине.

Василий остановил лошадей.

- Ваше сиятельство,- еще не добежав до саней, запыхавшись, кричал Митька,- не ездите в Умань: к нашему дому часовые приставлены, и вхожие двери запечатаны. Я с вечера убег, под ветряком дожидался вас...

- Спасибо, Митя,- Волконский откинулся к спинке саней и глубоко вдохнул морозный воздух.- Садись, братец, подвезем тебя.

- Неужто не повернете назад?

- Нет, не поверну. Так надо,- и Волконский тронул Василия за плечо,- Живей в Умань!