8. Под надежной защитой

В связи с ожидаемым привозом Грибоедова в Петербург в Следственном комитете было решено еще раз допросить тех участников Тайного общества, которые могли знать о Грибоедове больше других.

Уставив упорный взгляд в исхудалое лицо Трубецкого Левашев спрашивал:

- Точно ли Рылеев говорил вам, что он принял Грибоедова в Тайное общество? Точно ли вы говорили Рылееву, что во время бытности Грибоедова в Киеве не которые члены Южного общества также старались о принятии его в оное? Точно ли поручик Полтавского пехотного полка Михаил Бестужев-Рюмин сообщил вам, что

Грибоедов не поддался их уговорам?..

Когда генерал исчерпал все свои "точно ли", Трубецкой, не опуская усталых, грустных глаз, ответил:

- Да, Рылеев однажды сказал, что "он наш", и это надо понимать в том смысле, что Грибоедов, как и мы, желает России всяческого преуспеяния, что, как и мы, кровно связан с ее достоинством и счастьем. К сему заключению мы пришли, ознакомившись с его знаменитою комедией.

- При каких обстоятельствах вы с оной комедией ознакомились? - поспешно спросил Чернышев.- Кажись, она нигде напечатана не была?

- Некоторые главы ее были напечатаны в булгаринской "Русской Талии",- медленно ответил Трубецкой,- а, кроме того, по стране ходило много рукописных экземпляров.

- Как и пушкинских стишков? - задал вопрос Бенкендорф.

- Таковых мне видеть не приходилось,- и Трубецкой тем же вялым тоном продолжал: - Комедия "Горе от ума" дала нам твердое основание считать Грибоедова нашим, ибо из нее явственно вытекало отрицательное отно-

шение ее сочинителя к крепостничеству, раболепству, невежеству и мракобесию всякого рода. Однако принятие его в Тайное общество мы отложили тем паче, что Грибоедов уезжал на Кавказ в Грузинский корпус и нам полезен быть не мог.

- Это здесь, в Петербурге, а там, у генерала Ермолова? - торопливо спросил Левашев.

Трубецкой долго молчал и только после повторного вопроса медленно ответил.

- Генерал-майор князь Волконский как-то говорил мне, что, по его предположению, должно быть какое-то общество в Грузинском корпусе, но говорил он о том неудовлетворительно и, видимо, располагал на одних догадках.

"Экая сонная тетеря!" - подумал о допрашиваемом Левашев и, отпустив Трубецкого, велел привести Алек- сандра Бестужева, который больше и чаще других встречался с Грибоедовым на всяких литературных вечерах.

Бенкендорф тоже с любопытством ждал его показаний.

- Когда вы приняли в Тайное общество Грибоедова? - первым спросил он Бестужева, едва тот был введен в зал, где происходили допросы.

- В члены Тайного общества я его не принимал, во-первых, потому, что он меня и старее, и умнее, а во-вторых, потому, что все мы жалели подвергать опасности такой замечательный талант.

- А Пушкина не жалели? - сделал Бенкендорф еще одну попытку поймать Бестужева.

Бестужев с нескрываемым презрением посмотрел в нагло устремленные на него глаза:

- Я уже показывал прежде и повторяю вновь, что Пушкин никогда не был членом Тайного общества. Его блистательный талант мы берегли наипаче.

- А что составляло предмет ваших разговоров с Грибоедовым? - полюбопытствовал Левашев.

Бестужев охотно рассказал, что они, будучи оба писателями, мечтали о свободе книгопечатания, беседовали об одежде и быте русского общества и о том, что есть люди, стремящиеся к преобразованию России, но о Тайном обществе он никогда и нигде Грибоедову не говорил.

Вновь допрошенный Рылеев признался, что намекал Грибоедову о существовании Тайного общества и его целях, но, поняв, что Грибоедов считает "Россию еще не готовою к перевороту и к тому же неохотно входил в суждения о сем предмете",- оставил его.

Один за другим прошли перед Следственным комитетом Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол, Одоевский, Волконский и Давыдов, и все, как по уговору, всячески отрицали принадлежность Грибоедова к Тайному обществу.

Пестель отозвался к тому же полным незнанием самого Грибоедова, а Барятинский дал Комитету такой письменный ответ:

"Ежели это Грибоедов сочинитель, то я его лично не знаю, а слыхал о нем как об авторе. Неизвестно мне также, член ли он Тайного общества. О другом Грибоедове никогда не слыхал".

Вернувшись в крепость, многие с облегчением думали:

"Как счастливо получилось, что в Тайном обществе не торопились вносить в списки всех, кто по духу своих убеждений был даже наиретивейшим нашим сторонником!"

Начальник Главного штаба генерал Дибич получил, наконец, давно и с нетерпением ожидаемую бумагу.

"Господин военный министр сообщил мне,- писал ему Ермолов,- высочайшую государя императора волю - взять под арест служащего при мне коллежского асессора Грибоедова и под присмотром прислать в Петербург прямо к его императорскому величеству. Исполнив сие, я имею честь препроводить г-на Грибоедова к Вашему превосходительству. Он взят таким образом, что не мог истребить находящихся у него бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препро* вождаются. Если же бы впоследствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю. В заключение имею честь сообщить Вашему превосходительству, что господин Грибоедов во время служения его в миссии нашей при персидском дворе и потом при мне как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие весьма хорошие качества".

- Знаем мы эти качества,- вслух проговорил Дибич, вспомнив доклады Уклонского и коменданта Главного штаба, на гауптвахте которого был помещен привезенный Грибоедов.

На вопросы о причинах столь задержавшейся доставки арестованного Уклонский отвечал:

- Хотя господин Грибоедов воспитания весьма благородного, но характером обладает капризным, и доставить его, Грибоедова, в столицу, стоило мне немало маяты. К примеру сказать, ваше высокопревосходительство, в Москве пожелал господин Грибоедов помолиться у Ивер-ской Божьей матери,- врал Уклонский.- Как истинный, глубоко верующий христианин, я сему воспротивиться не нашел возможным. Опосля сего пожелал он поставить свечу своему святому - Александру Невскому, для чего поехали мы на другой конец первопрестольной. Отстояли там вечерню, и тут Александр Сергеевич потребовал, чтобы вез я его к Пятнице Божедомской, что в Староконюшенной...

- Что это, братец, ты все врешь! Точно не о сочинителе Грибоедове, а о каком-то странствующем схимнике или старухе-богомолке рассказываешь,-.оборвал Дибич.

- Ей-ей, не вру, ваше высокопревосходительство. Уж где-где, а на Староконюшенной мы дольше всего задержались.

Последнее было совершенно верно. На Староконюшенной Грибоедов провел весь вечер в доме брата своего друга - Дмитрия Бегичева. К самому своему другу, Степану Бегичеву, он не заехал из опасения скомпрометировать его перед властями. Но брат тотчас же послал за ним, и беседа друзей затянулась до двух часов ночи. От регичевых Грибоедов узнал много подробностей о событиях 14 декабря и об арестах многих друзей и товарищей. После этого свидания Грибоедов решил, как именно следует ему держаться при ожидающих его допросах.

- Пришлось задержаться и в Твери,- рапортовал Уклонский.- Остановились мы на ночлег на частной квартире все по его же, господина Грибоедова, капризности.

На мою беду, в помещении том - Уклонский скрыл, что "помещение" это была квартира его сестры,- оказалось фортепиано. Грибоедов так и рванулся к оному инструменту. И вот вам истинный крест, ваше высокопревосходительство, с полуночи до самого утра не отходил от него.

Только стану я к нему, то есть к господину арестованному, приступать, что, мол, ехать пора, Александр Сергеевич, а он или ногой вот эдаким манером брыкнет,- Уклонский повторил энергичное движение грибоедовской ноги,- или кулаком погрозится, а сам снова к фортепиано обратится, и пальцы так и шмыгают, так и шмыгают по клавишам...- Для большей наглядности Уклонский быстро пошевелил растопыренными пальцами обеих рук.

На другой день комендант гауптвахты доложил Дибичу, что Грибоедов вовсе отказался от принятия пищи и грозится размозжить свою голову о стену в случае, если его письмо к императору не возымеет желательного действия.

Это письмо было представлено несколько дней тому назад Дибичу на просмотр. Оно возмутило его не только своим содержанием, но и тоном, каким было написано. Особенное негодование вызвали у Дибича такие фразы: "По неосновательному подозрению, силой величайшей несправедливости, я был вырван от друзей, от начальника, мною любимого, из крепости Грозной на Сундже, через три тысячи верст в самую суровую стужу притащен сюда на перекладных, здесь посажен под крепкий караул, потом позван к генералу Левашеву. От него отправлен с обещанием скорого освобождения. Между тем дни проходят, а я заперт. Благоволите даровать мне свободу, которой лишиться я моим поведением никогда не заслуживал, или послать меня перед Тайный комитет лицом к лицу с моими обвинителями, чтобы я мог обличить их во лжи и клевете..."

"Одного этого письма достаточно, чтобы усомниться в благонадежности его сочинителя;- думал Дибич.- Ермолов, видите ли, его любимый начальник! Мы и до начальника доберемся, дай только время".

Генерал еще долго сидел в задумчивости, размышляя, как ему быть с этим не похожим на других обвиняемых арестантом.

Вспомнив об уверениях коменданта, что находящийся за караулом Грибоедов не прикасается к пище и "рычит, аки лев", Дибич решил сегодня же доложить в Комитете Бенкендорфу о грибоедовском письме и на всякий случай написал в углу этого послания к царю свою резолюцию:

"Объявить Грибоедову, что подобным тоном государю не пишут".