13. Изыскания о злоумышленных обществах

Уже полгода длилась "работа" следственного Комитета.

Не присутствуя лично на заседаниях этого Комитета, царь был главным вдохновителем его деятельности и одним из неутомимейших следователей.

Исключительно искусной игрой на доверчивости допрашиваемых, моральными пытками, физическими лишениями, чудовищными доносами, обманом и другими низкими и подлыми средствами царю и его помощникам-следователям удалось вырвать у заключенных пространные показания об истории Тайного общества, его целях, составе и деятельности его членов.

И если в начале следствия многие из арестованных держались как воины, проигравшие сражение, но непоколебимо верящие в правоту дела, за которое они подняли оружие, то к окончанию процесса, предельно измученные нравственными и физическими страданиями, они жаждали только конца, каков бы он ни был...

Только один из узников Петропавловской крепости, внезапно сбросив с себя бремя нравственного угнетения, уже к концу следствия дал неожиданные, новые показания. Это был Батенков, который на первых допросах до такой степени убедительно отрицал свое участие в Тайном обществе, что в Комитете смотрели на него, как на самого маловажного участника восстания.

Батенков вдруг потребовал бумаги и собственноручно написал:

"Странный и ничем неизъяснимый для меня припадок, продолжавшийся во время производства дела, унизил моральный мой характер. Постыдным образом отрекался я от лучшего дела моей жизни. Я не только был членом Тайного общества, но был самым деятельным из них... Общество сие, выключая разве немногих, состояло из людей, коими Россия всегда будет гордиться. Ежели только возможно, я настаиваю на моем праве разделить участь моих собратий по Обществу, не выключая ничего. Болезнь моя во время следствия не должна лишать меня сего права. Цель наша клонилась к тому, чтобы, ежели не оспаривать, то по крайней мере привести в борение права народа и права самодержавия. Ежели не иметь успеха, то по крайней мере оставить историческое воспоминание.

Никто из членов не имел своекорыстных видов. Покушение четырнадцатого декабря не мятеж, как, к стыду моему, именовал я его в моих прежних показаниях, но первый в России опыт революции политической, опыт почтенный в бытописаниях и в глазах других просвещенных народов. Чем меньше была горсть людей, его предпринявшая, тем славнее для них, ибо, хотя не по соразмерности сил и по недостатку лиц, готовых на подобное дело, глас свободы все же раздавался, правда, не долее нескольких часов, но и то радостно, что он раздавался".

На этом показании Батенкова Николай сделал пометку: "Сему изуверу и каторги мало".

В одну из прозрачных белых ночей, когда воды Невы и каналов отливают перламутром, купол неба уходит в молочно-голубую высь, а его восточный и западный склоны одновременно розовеют вечерней и утренней зорями, когда фигуры редких прохожих кажутся легкими силуэтами, а тихие улицы полны таинственности,- в заседании, отмеченном номером сто сорок седьмым, было вынесено определение:

"По причине, что действия Комитета по произведенному исследованию окончены и что больше ни допросов, ни очных ставок в виду не имеется, положили несколько дней заседаний не иметь, дабы дать время канцелярии привести дела в надлежащий порядок, приготовить к прочтению и окончательному заключению записки о каждом находящемся под следствием и переписать доклад для представления его вместе со всеми письменными изветами допрошенных и другими следующими к делу бумагами на высочайшее усмотрение его. величества государя императора".

После этого постановления десять дней с утра до ночи и с ночи до утра при торопливом скрипенье канцелярских перьев пронумеровывались сотни больших и малых листов бумаги, составлялись описи рапортов, донесений, отношений, записок, предписаний, показаний первоначальных, повторных и дополнительных, вопросных пунктов подследственному и свидетелям, повторительных вопросов и ответов "на оные"...

Все эти вороха бумаг распределялись по отдельным заведенным на каждого обвиняемого "делам", образуя плотные, объемистые тетради, которые пронумеровывались и прошивались крепким шпагатом.

Концы узлов этого шпагата закреплялись темным, как спекшаяся кровь, сургучом, который, застывая, являл собою кирпично-красные контуры двуглавого орла.

В канцелярских комнатах нехватало шкапов для этих "дел", и они лежали высокими стопами на столах, скамьях и подоконниках, закрывая и без того скупо льющийся сквозь запыленные окна свет.

Изъятые из бумаг "по высочайшей воле" "возмутительные стихи" Пушкина, Рылеева, Одоевского, народные и солдатские песни Сергея Муравьева, а также многие другие революционные песни неизвестных авторов были сожжены в железной канцелярской печи, и синий дымок, не вытянутый простывшим за зиму дымоходом, вился у открытой форточки.

Подавая царю "Донесение высочайше учрежденной комиссии для изысканий о злоумышленных обществах", председатель комиссии военный министр Татищев докладывал:

- Вашему величеству при назначении комиссии угодно было напомнить, что, следуя примеру предков своих и побуждениям собственного сердца, вы лучше желаете простить десять виновных, нежели одного невинного подвергнуть наказанию.

"Нашел время о чем напоминать, старый дурак",- подумал Николай.

- Сим правилом мудрого великодушия,- продолжал Татищев,- комиссия постоянно руководствовалась в продолжение следствия. Но с другой стороны, члены комиссии не забывали о возложенной на них обязанности стараться посредством точных изысканий очистить государство от зловредных начал, обеспечить тишину и порядок,

успокоить граждан мирных, преданных престолу и закону. Татищев заметил нетерпеливый жест Бенкендорфа и поторопился закончить доклад:

- Устремляясь к сей цели, комиссия вникала тщательно, но без предубеждений во все обстоятельства, кои могли служить к обнаружению какой-либо отрасли мятежников. При рассмотрении оных по возможности отличала минутное ослепление и слабость от упорного зломыслия и основанием своих заключений почти всегда полагала признание самих подозреваемых или бумаги, ими писанные. Изветы же сообщников и показания других свидетелей по большей части были только пособиями для улики.

- Так-с,- протянул царь и по привычке побарабанил пальцами по только что полученной папке, прошнурованной крепким шпагатом поверх глянцевитого картона обложки.

Некоторое время в кабинете стояла тишина, нарушаемая доносившимся из сада плеском фонтанных струй.

- А скажите, господа члены комиссии,- заговорил царь,- каково ваше мнение относительно побуждений, которыми руководствовались "наши друзья четырнадцатого", затевая столь преступное дело?

- Не подлежит сомнению, ваше величество,- с живостью ответил Татищев,- что большинством из них руководила ложно понимаемая любовь к отечеству. Быть может, не всеми ясно сознаваема, но она, эта любовь, служила для них покровом беспокойного честолюбия...

Уловив недовольную гримасу царя, Дибич воспользовался заминкой Татищева и поспешно докончил за него:

- Следствием непомерного сего честолюбия долженствовали быть, само собой разумеется, преступления и вред государству.

- Ясно,- буркнул Николай.- А это что? - ткнул он в другую тетрадь, тоже привезенную генералами и положенную на край стола.

Дибич быстро подал ее царю.

- Это, государь, список лиц, кои по данному делу предаются Верховному суду, а также роспись преступникам, приговором этого суда осуждаемым на разные нака зания.

Николай развернул тетрадь.

На первом ее листе начинался список членов Северного общества. В нем первой стояла фамилия Трубецкого, последней - шестьдесят первой - Николая Тургенева.

- Коль скоро Тургенев на призыв правительства из-за границы к оправданию не явился,- проговорил брюзгливо царь,- нечего было и помещать его в списке.

- Министр иностранных дел,-осторожно возразил Дибич,- не теряет надежды исхлопотать его насильственный привоз.

- Надеяться никому невозбранно,- иронически заметил царь.- Тургенев по какому разряду осужден?

- По первому, государь. То есть к отсечению головы.

Николай потеребил роспись.

- Этому разряду я смягчаю наказание ссылкой в аторгу навечно. Но Тургенев, несомненно, предпочтет навечно остаться за границей, а не в каторге...

Взглянув на перечень лиц, которые отнесены к Южному обществу, Николай увидел тоже знакомые по допросам фамилии.

Несколько непонятным показалось царю отнесение к жному обществу Пестеля:

- Вы же сами считаете его главой всего Тайного общества?

- Совершенно справедливо, ваше величество,- поспешил согласиться Татищев,- он превосходит всех других неукротимостью злобы, свирепым упорством и хладнокровной подготовкой к кровопролитию.

- Да,- подтвердил Николай,-в Пестеле сосредоточены все пороки заговорщика. Впрочем, эти пороки свойственны всем подобным преступникам.

Снова опустив глаза на список, он проговорил с презрением:

- А у этих "соединенных славян" все больше прапорщики и подпоручики из захудалых дворян. И среди их упрямый хохол Горбачевский...

- Ему уготована каторга навечно,- заметил Бенкендорф.

- И эти братья Андреевичи и Борисовы,- все так же брюзгливо продолжал царь,- отчаянные все головорезы и мразь...

- Комитет был поражен чрезвычайным упорством и акоснелостью Борисовых,- сообщил Дибич,- и каковы господа, таковы и люди. Денщики их оказались и вовсе едоступны увещаниям судей. Пришлось даже выписать специального священника из Житомира, у которого они ыли прихожанами. И все напрасно.

В конце приема Бенкендорф доложил царю еще об одном деле:

- Вытребованный в Петербург на основании воли вашего императорского величества коллежский асессор Грибоедов, на коего пало подозрение в принадлежности к злоумышленному обществу, по учиненному следствию оказался к сему совершенно неприкосновенным.

- Это точно?-спросил царь, поднимая указательный палец.

И, услышав категорические на этот счет заверения от всех членов комиссии, повелел:

- Освободить и приказать немедленно явиться ко мне!

Отвесив поклоны, генералы попятились к выходу.

- Мой покойный брат не ладил с твоим тезкой,- шутливо встретил царь похудевшего за время ареста Грибоедова,- мне же очень приятно, что тобой, по крайней мере, я могу быть доволен. Я был уверен, что ты не замешан в этом гнусном деле.

- Тогда зачем же меня держали полгода за караулом? - невольно вырвалось у Грибоедова.

- Это была необходимая мера. Отправляйся к месту службы...- И, видя, что глубокая морщина, пересекшая бледный лоб Грибоедова, не разглаживается, добавил все с тем же наигранным добродушием: - Ты был привезен сюда в чине асессора, а возвращаешься надворным советником.

Грибоедов сухо поклонился. В его близоруких за толстыми стеклами очков глазах мелькнуло такое выражение, что напускная ласковость царя мгновенно исчезла.

О другой своей "милости" Николай сообщил уже строго официально:

- Мною отдано распоряжение о выдаче тебе двойных прогонов.

Грибоедов снова поклонился.

- А меня, ваше величество, не вздумают вернуть с полпути по мысли кого-либо из следователей?

- Ты получишь "очистительный аттестат",- холодно ответил Николай,- и к месту службы поедешь с Паске-вичем, который едет на Кавказ вместо Ермолова.

- Так Ермолов...- изумленно начал Грибоедов, но Николай сделал обычное движение подбородком, которое означало конец аудиенции.