18. Рапорт по начальству

- Не служба, а та же каторга,- сказал сонным голосом берггешворен Котлевский, подходя к столу, где его жена, румяная и сдобная, как булочки, которые лежали в сухарнице, ждала его, сидя за самоваром.- Как прислали их сюда, так будто не восемь душ, а целый полк новых преступников прибыл. Что писем, что рапортов, что приказов!.. Пишешь - не отпишешься... Налей стаканчик, а я покуда срочный рапорт сочиню.

Взял с комода пузырек с чернилами, зачинил перо и заскрипел по казенной с водяным двуглавым орлом бумаге:

"В Нерчинскую горную контору берггешворена Котлевского

Рапорт

Его высокородие господин начальник Нерчинских заводов и кавалер препроводил ко мне восемь пар ножных оков, сделанных при Нерчинском заводе по новому образцу, с замками с одним у всех ключом, для государственных преступников, в коем предписать изволил: те оковы записать при дистанции на приход ценою каждые по 2 р. 153/8 к., а весом оказались каждые по пять фунтов".

- Пей чай, душенька,- погладила его по щеке жена,- после кончишь. Правда, извелся ты за это время.

Котлевский отложил бумагу.

- Вот вчерась, для примеру, весь день возились с перековкой их. Да и то сказать, на них не кандалы, а бог знает что надето было. Но самое потешное - это надписи на замках. У Волконского: "Мне не дорог твой подарок - дорога твоя любовь", у Оболенского: "Кого люблю, того дарю". Оказывается, в Петербурге приказ об увозе их из крепости был получен в семь, а в восемь их должны были увезти. Кандалы-то припасли, а про замки забыли.

Пришлось за ними гнать жандарма, а тот на ближайшем рынке едва нашел с этими надписями, других не было. Уж меня вчера смех разбирал, и они, каторжники сиятельные, представь себе, тоже улыбаются.

Он поспешил закончить завтрак и, назвав на прощанье жену "мон анж", побежал в контору.

Начальник горной конторы Нерчинского рудника Бур-нашев уже ожидал его. Подав приготовленный рапорт, Котлевский прибавил устно, что преступники Сергей Трубецкой и Сергей Волконский, видимо, "навыкают к роду нынешней жизни", но Волконский чаще бывает уныл, а Трубецкой задумчив. А Артамон Муравьев с получением письма от жены сперва впал в неистовство, выкликал разные слова, изъявляющие душевные страдания. Затем поутих.

- Жена писала ему, что так как она ни в чем неповинна, то и жизнь свою губить не собирается,- сообщил Бурнашев и, раскрыв папку с бумагами, сердито продолжал: - Нынешний порядок об употреблении этих каторжанцев в работу признано нужным переманить.

Котлевский послушно наклонил голову, изогнул туловище и стал похож на вопросительный знак.

- Они у нас с пяти утра начинают работать? - насупившись, спросил Бурнашев.

- Так точно. И до одиннадцати. Затем от часу и до шеста вечера.

- А по скольку пудов положено выработать каждому?

- Три пуда на каждого.

- Ну, так вот,- продолжал Бурнашев,- по распоряжению его высокопревосходительства господина генерал-губернатора его превосходительство господин губернатор предписывает, чтобы они были употребляемы в работу одну смену в сутки. И посылать их без изнурения, но надзор усугубить.

Котлевский, близко перегнувшись через стол, зашептал:

- Они, Тимофей Степанович, не от работы изнуряются... Вы изволили распорядиться, чтобы каждого из них ставить на работу с надежным человеком из колодников, а вышло на деле так, что эти-то надежные им много помогают. Возьмут из рук лопату или лом, вроде как будто показать, как надо копать, да и отмахают за них половину урока.

- Говоришь, мало работают? - теребя свои баки, ворчал Бурнашев.- А за два месяца пребывания извелись донельзя.

- Виноват, Тимофей Степанович. Опять же не у нас они извелись, а, по прибывшим ко мне сведениям, Сергей Трубецкой еще во время нахождения в Усольском соляном заводе был одержим кровохарканьем и чувствовал слабость в груди, а Сергей Волконский хворал сильною грудной горячкой в Николаевском винокуренном. У нас же они ни на что не жалуются, при производстве работ прилежны и даже у себя в каземате никаких в чем-либо ропотных слов не говорят, окромя чувствительных.

- "У нас", "не у нас"! - все так же сердито передразнил Бурнашев.- А ты вот погляди на эти строки.

Он развернул перед Котлевским лист грубой серой бумаги, исписанной изящным почерком Сергея Волконского, и отчеркнул синеватым ногтем несколько строк.

Котлевский прочел их:

"Желание видеть тебя, милой мой друг Машенька, обладает моим сердцем. Надежда получить сие утешение живит меня. Я верю, что никакие отговоры не заставят тебя переменить намерение твое в рассуждении меня. При ощущаемых душой моей страданиях жизнь моя, вероятно, будет весьма непродолжительна. Сердечные скорби скоро разрушат мое бренное тело. Машенька, посети меня прежде, нежели я опущусь в могилу. Дай взглянуть на тебя еще хотя один раз. Дай излить в сердце твое все чувства души моей..."

Бурнашев перевернул страницу и опять указал на отмеченные ногтем строки:

"Одним душа мои обладаема - беспредельною благодарностью тебе за все, что ты для меня делаешь. Ты видела из прежних моих писем, что я никогда не сомневался в желании твоем приехать ко мне. И ежели подруги твоего несчастья предупредили твои намерения..."

Бурнашев ударил растопыренной ладонью по письму:

- Понял, что сие означает?

- Вы так располагаете, что приедут? - округлил глаза Котлевский.

- Прежде сумлевался, по письмам было видно, что родители Волконской никак сего не допустят. И Попала она меж двух огней. Свои не пускают, а его родичи настаивают, чтоб ехала. В одном письме жаловалась его сестра, что Раевские,- ведь жена Волконского дочь знаменитого по двенадцатому году генерала Раевского,- чинят ей всякие препятствия. К тому же младенец ее был при смерти. А ныне дело ясное, что приедут. Сам Раевский пишет зятю, что, мол, уступает желанию дочери и только просит, чтоб Волконский не задерживал ее долго в Сибири. Даже младенца ихнего обещает взять к себе весною. Так что, брат, дело это у них, видимо, вовсе решенное.

Бурнашев и Котлевский долго молчали.

- Вот-то кутерьма поднимется теперь! - вздохнул, наконец, Котлевский.

- Да, можно себе представить...- согласился Бурнашев,- раз эти самые барыни на такое дело решились, чтоб в самую сибирскую глушь ехать, значит соображай, что они тут натворят, если с их моншерами чего-либо стрясется...

- Понять не могу, - развел руками Котлевский,- ей-богу, Тимофей Степаныч, не понимаю! Ну как же это так: чтобы за шесть тысяч верст переть к вечно каторжным по собственной своей доброй воле? И кто? Княгини, молодые, богатые... Хоть убейте, не вмещается это у меня вот здесь,- он шлепнул себя по лбу.

- Помещение тесновато, оттого и не вмещается,- грубо отчеканил Бурнашев.- Люди в больших чинах, сим делом занимающиеся, и те всего не предусмотрели, а то ты... берггешворен...