29. Призрак революции

В разгаре лета 1830 года призрак революции, неизменно страшивший Николая все его царствование, перестал быть призраком, а воплотился в революционные батальоны восставших народов Франции и Бельгии.

Пожар революции грозил перекинуться в пределы других стран, и встревоженный Николай разослал своих чрезвычайных послов ко дворам Вены и Берлина для образования антифранцузской коалиции.

В глазах царя власть Людовика-Филиппа была неприемлема уже по одному тому, что была "запятнана" своим революционным происхождением.

Но еще до прибытия русских послов к монархам Германии и Австрии новая во Франции власть была признана правительствами этих стран. Несмотря на это, Дибич в Берлине, а Орлов в Вене продолжали собирать бесконечные совещания, в которых не было никакого толку.

Терявший терпение Николай писал Дибичу о необходимости отбросить всякую мысль о возможности отстранить надвигающуюся политическую грозу посредством конференций и переговоров, как того хотел "августейший тесть" царя - король Фридрих-Вильгельм.

"В настоящее время,- писал Николай,- вопрос уже идет о спокойном существовании не только Европы, но и нашем, ибо вы знаете, что революционная зараза не имеет для себя никаких карантинов. Она - как "холера-морбус", которой следует оберегаться в самом начале ее появления. Вы должны дать понять королю, что дело идет о борьбе на жизнь и смерть между законными правительствами и революцией во всем, что последняя может представить наиболее отвратительного и цинического. Пришел час поставить твердую преграду этому ужасному разврату, который в один год, а может быть и через несколько месяцев охватит значительную часть Европы, и где тогда найдутся средства для его обуздания?"

Этими мыслями царь делился и со своим братом Константином, продолжавшим оставаться наместником Польши. Вместе с письмами царя приходили к наместнику сообщения от графа Черышева о ходе вооружения и о том, что местом сосредоточения войск избрана Польша - не только из-за близости к границам, но и потому, что содержание вводимых в нее войск пойдет в уплату ее старого, в тридцать миллионов, долга русской казне. Граф Нессельроде подтвердил эти сообщения, прибавив от себя сведения о тяжелом финансовом положении России и невозможности производить рекрутские наборы в целом ряде губерний из-за большого распространения в них азиатской холеры.

Сведения эти привели Константина в состояние неистового бешенства. Он вихрем ворвался в будуар своей жены, с которой всегда делился недовольством на брата, и сразу стал выкликать:

- Аполлон армейский! Тупица! Солдафон на троне!

Лович спокойно смотрела на него, не переставая натирать замшей свои похожие на розовые миндалины ногти.

- И как он не понимает,- краснея лысиной и шеей, орал Константин,- что дух крамолы и брожения, господствующий не только во Франции, но и во многих частях Европы, лишь усилится от шума воинских приготовлений, что от сего произойдет всеобщий пожар, в котором не сдобровать и России! Как вам нравится этот абсолютный монарх в роли защитника французской конституции?! Не правда ли, весьма пикантно, но отнюдь не натурально...- Константин кружился по пушистому ковру, как заведенный волчок, и мелькающие желтые лампасы его брюк раздражали Лович.- А попробуй только иноземный сапог вступить на французскую землю,- выкрикивал Константин, брызгая слюной,- французы все забудут, кроме своей Франции, и крайние партии в патриотическом порыве бросятся друг другу в объятия...

- Само собою разумеется,- подтвердила Лович.- Да и одни ли французы? Поляки тоже не меньше любят свою Польшу.

Константин подскочил к ней, но она, спокойно положив ножнички в бархатный несессер, близко наклонила свое холеное лицо к туалетному зеркалу.

- Все же нет ничего лучше для кожи, как парижский крем,- проговорила она, как будто не замечая упорного взгляда супруга.- Ты помнишь, Котик, как у меня шелушилась кожа? А теперь опять упруга и совершенно гладка... Право же, только во Франции серьезно относятся к таким важным вопросам, как сохранение красоты. Удивительная все же страна эта милая Франция! - закончила она со вздохом и взяла на кончик мизинца из граненой фарфоровой баночки комочек маслянисто-ароматного крема.

- Уж куда удивительная! - подхватил Константин со злобным смешком.- А я все-таки прямо напишу Николаю, что нам надо предоставить Франции раздирать и рвать себя на части. Надо принять ряд мер, чтобы даже искусственно возбудить ее к гражданской войне... Пусть французишки перережутся между собою... А то выдумал сосредоточить столько войска у меня в Польше! И эта затея послать польские войска для подавления революции во Франции. Нелепость! Абсурд!

Он исподлобья взглянул на Лович и встретился с ее необычайно серьезным взглядом.

Какая-то подозрительная мысль смутно мелькнула у него в сознании. Он постоял несколько мгновений, по привычке широко расставив ноги.

- Твой любимый поэт Мицкевич называет Польшу Северной Францией,- медленно проговорил он, не сводя с Лович испытующих глаз.

Она пожала плечами.

- Да, он так ее называет.

Константин с приседаниями, широко шагая, приблизился к креслу, в котором сидела жена.

- А вероломства и коварства в поляках тоже столько же, сколько и у французов,- раздельно проговорил он.

Лович еще раз пожала открытыми плечами и коротким жестом отбросила со лба по-мальчишески подстриженные завитки.

Что-то недоброе появилось в ее лице, когда этот белый открытый лоб приблизился к налитому кровью лицу Константина.

- Коханый мой, ты мне торжественно обещал ни когда не говорить со мной о Польше в тоне, оскорбляющем мои патриотические чувства.

Константин выпрямился.

- Ух ты!.. Кабы не мой каприз, на русском престоле сидела б, а все patria cara, Polonia droga^*...

^* (Дорогое отечество, дорогая Польша. )

- То-то же,- неопределенно улыбнулась Лович и потрепала своего вспыльчивого супруга по плечу с золотым эполетом.

Граф Дибич в последний раз обедал в готической сто-ловой Шарлоттенбургского дворца. Синий и желтый свет, льющийся сквозь цветные стекла окон, как будто сгущал и без того мрачное настроение обедающих.

В этот день Дибич и король Фридрих-Вильгельм III получили одинаковые вести из Варшавы.

Польская армия, которая должна была, по замыслу царя, итти во главе "крестового похода" против восставших народов Франции и Бельгии, повернула пушки и штыки против своего русского арьергарда.

Узнав об этом, Дибич отправил царю с экстренным курьером письмо с выражением непреложного желания сражаться против "презренных мятежных поляков, которые своими ужасными происками и еще более отвратительными принципами увлекли за собою массу народа, легко поддающегося внушениям, и молодежь, испорченную всем, что только неверие, тщеславие и распущенность представляют наиболее достойного порицания".

Король держал себя с Дибичем уже не как с посредником между собой и зятем, а как с представителем русского царя, обманувшего его обещаниями выслать полтораста тысяч русских штыков в армию, предназначаемую коалицией держав против Франции.

- Передайте мой сердечный привет моей бедной дочери, которая с первого дня царствования ее мужа находится в непрерывных волнениях за судьбу своей новой родины,- с укоризной проговорил король, когда Дибич откланивался после невеселого обеда в Шарлоттенбурге.

И мысленно прибавил:

"Хорошо, что я не поддался на уговоры Николая о немедленном объявлении войны Франции..."

Через неделю Дибич сидел в царском кабинете в Петербурге. Там же находился и вызванный из своего имения Бенкендорф.

Царь был очень пасмурен и, шагая по кабинету, раздраженно говорил:

- Известная французская болезнь куда менее зловредна, нежели французская революция. Там заболевает отдельный распутник или распутница, здесь же заражается целая нация. Мы видим воочию, как за французами всполошились бельгийцы, и кто знает, что творится сейчас в Италии и Австрии... Быть может, и там уже мятеж... И если в мою страну занесли из Турции холеру, так чем я гарантирован, что из Франции не занесут революцию?

Он оттопырил яркокрасные, в досаде накусанные губы.

Все время молча слушавший его Бенкендорф воспользовался тем, что царь замолчал, и заговорил спокойным, уверенным тоном:

- Пробовали занести, ваше величество, но, как изволите знать, зараза эта у нас не прививается.

Царь коротко взглянул в его самодовольное лицо и снова зашагал по кабинету, отталкивая попадающиеся ему под руку стулья.

А Бенкендорф продолжал в том же тоне:

- Если мы обратимся к истории Франции, то увидим, что с самой смерти Людовика Четырнадцатого французская нация, более испорченная, нежели образованная, опередила своих королей в намерениях и потребности улучшений и перемен. Не слабые Бурбоны шли во главе народа, а сам французский народ влачил их за собою. Что же касается России, то ничего общего с сим явлением у нас не существует. Россию от бедствий революции ограждает то обстоятельство, что у нас со времени Петра Великого всегда впереди нации стояли ее монархи. Наши монархи образованнее своего народа. И поэтому я вполне согласен с графом Уваровым, что не должно торопиться с просвещением народа, чтобы он не стал по кругу своих понятий в уровень с правительством.

"Куда гнет, бестия!" - подумал о Бенкендорфе Дибич, который знал, что царь недоволен министром Уваровым за некоторое "ослабление дисциплины" в Московском университете. Ослабление это выразилось в том, что, когда на лекции по богословию кто-то объявил, что поэт Пушкин находится в стенах университета, студенты гурьбой бросились из аудитории. Оскорбленный богослов до-пес об этом случае в Петербург.

Но шеф жандармов был очень неравнодушен к молоденькой племяннице Уварова, и этого было достаточно, чтобы министр был взят им под защиту.

Дибичу по возвращении из Берлина эту новость сообщили одной из первых.

- Да, да,- останавливаясь у стола, сказал царь, видимо продолжая думать о своем.- И все же я убежден, что поляки ни за что не взбесились бы, если бы во Франции не произошел переворот. А потому война против крамолы, против революционного фанатизма и ослепления освящает любое средство, чтобы избавиться от них.

- Совершенно справедливо, ваше величество,- поддержал Дибич,- и надо действовать без малейшей потери времени, чтобы лишить поляков способности к защите. Но при подавлении польского мятежа мы должны иметь в виду не только военную силу, но и легион тайных неприятелей в тылу...

При последних словах Бенкендорф коротко переглянулся с царем.

- Вести, полученные мною с последним курьером от цесаревича из Варшавы, мало утешительны. Цесаревич покинул мятежный город и при этом,- царь на момент злобно стиснул зубы,- разрешил оставшимся при нем частям польской армии возвратиться в Варшаву...

Бенкендорф вскочил с места.

- Но ведь это скрепит бунт, даст польской армии возможность объединиться! Это капитуляция...

Царь, сдвинув брови, процедил:

- Полагаю, что поступок брата вызван силою об стоятельств. Тем паче надо действовать не медля.

Он приказал вызвать дежурного адъютанта и, вытащив из стола заранее приготовленные бумаги, продиктовал ему ряд указов и в том числе о назначении графа Дибича главнокомандующим армией, которая будет действовать против польских мятежников.

Обернувшись к замершему в изумленно-почтительной позе Дибичу, Николай отдал ему первое распоряжение:

- Немедленно примите меры к сосредоточению войск Литовского корпуса у Бреста и Белостока, с тем чтобы вести их прямо на Варшаву.

Лицо у царя было бледно, и губы топырились.

- Я готов сию минуту отправиться в армию, ваше величество,- проговорил Дибич и сделал такое движение, как будто с трудом удерживает себя на месте.

Царь коротко кивнул головой и, взяв из рук адъютанта большой, четко исписанный лист, протянул его Дибичу:

- Это манифест, который я приказал заготовить к войскам и народу царства Польского. И это моя последняя попытка предотвратить кровопролитие.

"Божьей поспешествующею милостью мы, Николай I, император и самодержец всероссийский,- начинался по обыкновению манифест и дальше, вероятно для ошеломления размером царского могущества, перечислялось: "царь казанский, царь астраханский, царь польский, царь сибирский, царь Херсонеса Таврического, государь псковский, и великий князь смоленский, литовский, волынский, подольский и финляндский, князь эстляндский, лифлянд-ский, курляндский и семигальский, карельский, югорский и богарских земель; государь и великий князь Нова-города, низовские земли, белозерский, удорский, обдорский, кондийский, Мстиславский и всея северные страны повелитель и государь иверский, карталинские, грузинские и кабардинские земли и армянские области, черкасских и горских князей и иных наследный государь и обладатель..."

После всех этих многочисленных, похожих на залпы, титулов следовал текст самого манифеста, в котором говорилось, что мятежники "противозаконного сейма, присваивая себе звание представителей своего края, дерзнули провозгласить, что царствование наше и дома Романовых в Польше прекратилось и что трон ожидает нового монарха. Сие наглое забвение всех прав и клятв, сие упорство в зломыслии исполнили меру преступлений. Настало время употребить силу против не знающих раскаяния, и мы повелели нашим верным войскам итти против мятежников. Россияне! В сей важный час, с прискорбием отца, но со спокойной твердостью царя, исполняющего священный долг свой мы извлекаем меч свой за честь и целость державы нашей..."

Заканчивался манифест призывом молить бога, чтобы он благословил русское оружие и помог "возвратить России отторгнутый от нее мятежниками край и устроить будущую судьбу его на основаниях прочных, сообразных с потребностями и благом всей нашей империи, и навсегда положить конец враждебным покушениям злоумышленников, мечтающих о разделе".

- Разрешите, ваше величество, отправиться на театр военных действий? - с нетерпеливой готовностью спросил Дибич.

"Недурно позирует старая лиса",- мысленно похвалил Дибича Бенкендорф.

- Прежде всего,- вновь повелительно заговорил царь,- надлежит безотлагательно отправить к цесаревичу во Влодаву мое письмо, в котором я напрямик заявляю, что, если при создавшихся взаимоотношениях с Польшей должен погибнуть один из двух народов, то я ни минуты не поколеблюсь ни в выборе между моим народом и поляками, ни в том, каковы должны быть мои действия. Брат Константин должен знать, что я исчерпаю все средства, чтобы вернуть безрассудных поляков на путь разума. Иначе поступить я не могу, так как это было бы несовместимо с честью лица, которое я представляю, и с честью империи, оскорбленной недостойным образом. Всем ясно, и в том числе должно быть ясно и Константину, что сражаться нас заставляет необходимость.

"Опасается влияния на цесаревича со стороны графини Лович",- догадались и Дибич и Бенкендорф. Но последний только поднял глаза к потолку, как бы призывая небо быть свидетелем грозных царских слов.

- Очень сожалею, что цесаревич без боя отступил к русской границе,- гневно закончил царь и, круто повернувшись, удалился во внутренние покои.

Оба генерала глядели ему вслед, пока он шел анфиладой зал и длинная его фигура черной тенью отражалась в узорном паркете.

После долгой паузы Дибич тяжело вздохнул:

- В предначертанном мне жребии непонятная тягость подавляет мой дух. Я предчувствую, что этот поход будет в моей жизни последним, ибо неудачи я не потерплю. Для меня смерть в пылу сражения предпочти тельнее, чем избавление от опасности с потерею славы.

Да и здоровье мое после смерти жены уже не то.

При последних словах по его лицу скользнуло что-то похожее на настоящую человеческую тоску......