35. Раут

На раут к графине Долли Фикельмонт Пушкин приехал с большим опозданием. Здороваясь с ним, Долли не умела скрыть охватившего ее при его появлении волнения.

Граф Сологуб тоже, как показалось Пушкину, как-то неестественно быстро заговорил с ним по поводу последней книжки "Современника", потом вдруг сообщил:

- Мне рассказывали на-днях, как Пьер Долгоруков попался в одной скандальной истории, и его величество...

Но Долли сделала ему предостерегающий знак глазами.

Сологуб обернулся. Молодой человек с женоподобными бедрами, с напудренным лицом, на котором отталкивающе выделялся узкий лоб кретина, прихрамывая, подходил к хозяйке.

- Очего вы не танцуете, граф? - спросил Сологуба Пушкин.- Смотрите, сколько прелестных женщин. Вот, например, моя свояченица Гончарова.

Он указал глазами на Екатерину Гончарову, сидящую у круглого столика. Возле нее, изогнувшись, стоял Дантес. Он держал вазочку, из которой его дама ела мороженое.

"Она совсем ошалела от радости, не захватив мороженого, лижет пустую ложку",- подумал о ней Пушкин.

- Пойдемте, я вас представлю. Мадемуазель Гончарова отхменно танцует.

И, взяв Сологуба под руку, увлек за собой. Не ответив на поклон Дантеса, Пушкин с нарочитой фамильярностью обратился к свояченице:

- Катя, я за тебя обещал графу вальс! Не ставь меня в неловкое положение перед джентльменом.

- Но я обещала мосье Жоржу...

- Я повторяю, нельзя обидеть джентльмена,- проговорил Пушкин и взял ее за руку выше локтя.

Испуганный взгляд девушки на момент встретился с таким взглядом Пушкина, что она торопливо положила свою смуглую руку на плечо Сологуба.

Не взглянув на Дантеса, Пушкин, ловко скользя среди танцующих, прошел в гостиную, казавшуюся полутемной после ослепительного света танцевального зала.

Под одной из пальм он увидел спину и красивые плечи Елизаветы Михайловны Хитрово, обрамленные лиловым бархатом платья.

Пушкин хотел рассмотреть, с кем она была, но из-за густой тени, бросаемой широкими резными листьями, не видно было лица ее собеседника.

- Елизавета Михайловна,- сделав несколько шагов, окликнул Пушкин.

Хитрово быстро обернулась и порывисто подошла к нему. Глаза ее засияли приветливым светом.

- Как я рада вас видеть! - крепко пожимая узкую холодную руку Пушкина, проговорила она, и тембр ее голоса подтверждал эти слова.- Подите к нам,- она увлекла его к маленькому диванчику под пальмой.

Еще одна рука, мягкая и теплая, взяла пальцы Пушкина и положила их под затянутый сукном локоть.

- Садись, Искра,- сказал Жуковский.- Я тебя бранить хочу..

- Элиза, защитите меня! - съежился Пушкин.- Ведь вы всегда были моим добрым гением.

- Василий Андреевич если и побранит, то любя,- сказала Хитрово,- и все же я не в силах слушать, когда вас бранят. А посему оставляю вас на небольшой срок. Не дольше того, чтобы пойти узнать у Долли относительно ее намерений на завтрашний день.

Как только она отошла, Жуковский, потерев свой двойной подбородок, что обычно служило выражением волнения, вполголоса заговорил с Пушкиным:

- Мне становится неясным твое поведение. Объявленная помолвка Дантеса с твоей свояченицей является в полной мере репарацией того...

- Ты в шахматы играешь, Жук? - перебил Пушкин.- Знаешь, что иногда сознательно теряют фигуру, чтобы затем следующим ходом сделать мат?

- Дантес слишком дорожит своей свободой, чтобы без чувства любви жениться на девушке немолодой и небогатой...- Жуковский придвинулся ближе и продолжал с частыми паузами, что делал всегда, когда хотел придать особенную значительность своим словам:-Помни, Искра, одно: созревание твое свершилось. Тебе тридцать семь лет. Ты достиг той поворотной черты, на которой душа наша, прощаясь с кипучей силой молодости, предается более спокойной, более образовательной, более творческой силе здравого мужества. Ныне твой кипучий гений должен дать нам, дать России лучшие перлы твоей поэзии...

- А о чем писать? - с горечью спросил Пушкин.- Будто ты не знаешь, что после четырнадцатого декабря правительство наше заколотило источники умственной жизни тщательнее, чем холерные колодцы в лето тридцатого года. Будто ты не знаешь, что каждая написанная мною строка должна быть представлена моему "высочайшему цензору", который волен сделать с нею все, что захочет.

- Ты не прав, Искра,- успокаивающе возразил Жуковский,- если государь бывает недоволен тобою, он высказывает это в такой отеческой форме...

- Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев и царская любовь,- желчно перефразировал Пушкин Грибоедова.

- Ты забываешь, что ты принадлежишь России,- с укоризной покачал головой Жуковский.

- Полно, Василий Андреевич,- в том же раздраженном тоне возразил Пушкин,- тебе отлично известно, что царь присвоил меня сначала только как поэта, а в последнее время довольно бесцеремонно пытается вмешиваться и в мою семейную жизнь.

- У меня к тебе есть еще дело... Видишь ли, Александр Сергеевич...- Жуковский замялся.

- Ну, ну, не мямли, милый,- ободрил Пушкин.- Говори напрямик.

Жуковский осмотрелся:

- Министр Канкрин сообщил мне о твоем письме к нему касательно намерения выплатить долги государю.

- Да, да,- Пушкин схватил его за руку.- Я больше ни в чем не хочу быть обязанным царю... Хочу расплатиться с ним сполна.- Суровая морщина пересекла его лоб.- По горло сыт его благодеяниями. Хочу быть как можно дальше от своего "благодетеля"... Тебе известно, что я еще в Михайловском замышлял под предлогом операции аневризма удрать через Дерпт за границу. Просился в Италию, Францию. Хотел ехать с нашей миссией даже в Китай, хотя бы потому, что там нет ни Хвостова, ни Каченовского. Но теперь не в чужие края, а к себе в деревню уехал бы с семьей, и то никак невозможно. Жандармы желают, чтобы вся моя жизнь у них на глазах протекала. Бенкендорф никому, кроме своей бдительности, в отношении меня не доверяет... Скучно, брат, смертельно скучно! - вдруг оборвал он себя зевком и, помолчав, предложил: - Поедем к Смирновой. Уезжает она за границу на этих днях. И ввиду предстоящей разлуки, просила непременно навестить ее.

- Могу ли я быть спокоен по крайней мере в отношении твоего конфликта с Дантесом?

Пушкин ответил ему только взглядом, выражавшим холодное упорство.

Жуковский встал вслед за Пушкиным и оправил на себе фрак.

Они подошли к хозяйке проститься.

- Мама будет очень огорчена вашим отъездом,- сказала Долли Пушкину, и в глазах ее было огорчение не только за мать.

- На балах надо плясать,- невесело усмехнулся Пушкин,- а я нынче устал что-то.

И он церемонно откланялся. Жуковский, отдуваясь, поспешил за ним.