36. С глазу на глаз

Согласно правилам, твердо установленным при российском императорском дворе, камер-фурьер Михайлов 2-й, собираясь сдавать дежурство, придвинул к себе увесистый журнал, чтобы сделать в нем полагающуюся очередную запись.

Попробовав исправность гусиного пера на полях одной из ранее заполненных страниц и обнаружив на его расщепленном конце едва заметный волосок, камер-фурьер почистил кончик пера о свои подстриженные щеткой темные волосы. Затем оперся затянутой в мундир грудью о край стола и начал старательно выводить каллиграфические строки:

"1836 г. Месяц ноябрь. Понедельник 23-го. С 8 часов его величество принимал с докладом военного министра генерал-адъютанта графа Чернышева, действительного статского советника Туркуля, министра высочайшего двора князя Волконского и генерал-адъютанта Киселева. Засим с рапортом военного генерал-губернатора графа Эссена..."

"Кто, бишь, еще приезжал? - задумался камер-фурьер.- Да, эдакой видный генерал, в усах и одну ногу волочит... Кто же он, дай бог памяти?"

Михайлов 2-й напряженно морщил лоб, встряхивал головой, даже задерживал дыхание. Но фамилия франтоватого генерала, едва мелькнув в разгоряченной памяти, таяла, как брошенная в кипяток льдинка.

Камер-фурьер водил взглядом по потолку и стенам, словно надеялся найти на них что-либо такое, что поможет ему вспомнить забытую фамилию. Случайно его взгляд наткнулся на часового, в неподвижной позе застывшего у дверей царского кабинета.

"Его разве спросить? - подумал Михайлов.- Да где ему знать! Ведь сущий истукан. Однакож..."

- Служивый! - тихо окликнул он.

Часовой едва заметно встрепенулся и повел на него недоумевающими глазами.

- Разговор мне с тобой вести, конечно, не полагается,- так же тихо продолжал Михайлов,- но поелику их величество отсутствуют и никаких иных персон налицо не имеется, вызволь меня, братец, если можешь...

Тень колебания скользнула по лицу лейб-гвардейца, но, стоя все так же "во фронт", он ответил вполголоса:

- Рад стараться, ваше благородие.

- Ты на карауле с утра стоишь?

- Так точно, ваше благородие.

- Слушаешь ты, о ком адъютант докладывает во время приема государю?

- Так точно, ваше благородие.

- И всех помнишь?

- Не могу знать, вашбродие.

- Ну, а, к примеру, генерала, который нынче последним к государю вошел и ногу эдак подтаскивал при ходьбе, не упомнишь ли, как его адъютант назвал?

-Так точно, помню, вашбродие. Камер-фурьер даже привскочил от радости.

- Как же именно?

- Их превосходительство господин обер-полицмейстер Кокошкин, вашбродие...

- Верно, братец, верно,- обрадовался Михайлов,- именно обер-полицмейстер Кокошкин. Экой ты молодец, право!

- Рад стараться, вашбродие.

Камер-фурьер с удивлением глядел еще несколько мгновений в лицо гвардейца, который снова замер в полной неподвижности. Только в глазах его еще не успела погаснуть искра оживления.

- Выручил ты меня, братец, вот как выручил! - и, обмакнув перо, заскрипел им по шершавому листу камерфурьерского журнала: "...и обер-полицмейстера Кокошкина..."

Так как на этом слове страница кончилась, офицер посыпал последние строки песком, сдунул его и, перевернув лист, начал новую страницу:

"10 минут второго часа его величество один в санях выезд имел прогуливаться по городу..."

Камер-фурьер не дописал фразы: со стороны входа во дворец послышались голоса и знакомые властные шаги под равномерное бряцание шпор.

Камер-фурьер вытянулся в струну. Часовой напрягся, как тетива.

Дверь распахнулась, и через приемную в кабинет прошел царь в сопровождении Бенкендорфа.

- Отлично прокатился,- усаживаясь в кресло у стола, проговорил Николай,- ноябрь нынче не по-петербургски хорош.

- Погода отличнейшая, ваше величество,- подтвердил Бенкендорф.- Я также только что приехал. Опасался, как бы не опоздать.

- Нет, ты точен, как всегда, а вот Пушкина нет,- с недовольством проговорил царь.

- Сейчас, несомненно, будет, государь,- уверенно проговорил Бенкендорф,- он так добивался этой аудиенции!

Николай по привычке оттопырил губы:

- Что ему так приспичило?

Бенкендорф передернул плечами, отчего золотые щетки его эполет переливчато блеснули в затемняющих кабинет сумерках:

- На мои расспросы Пушкин отозвался, что разговор его с вашим величеством будет сугубо конфиденциален.

Закинув ногу на ногу, царь пристально глядел на покачивающийся носок своего лакового сапога.

- Но ты-то все же что думаешь? - спросил он, не отрывая глаз от этого узкого, модного носка.- Снова какая-нибудь литературная или семейная история? Кстати, этот каналья Дантес своим сватовством к свояченице Пушкина показал большую ловкость...

- Но все отлично понимают, ваше величество, что эта свадьба не помешает Пушкину быть рогоносцем,- улыбнулся Бенкендорф,- и что дуэль между свояками только отложена.

Царь неожиданно хлопнул ладонью по столу:

- А скажи, пожалуйста, Александр Христофорович, почему Пушкин, в конце концов весьма незначительная фигура в моем государстве, столь привлекает к себе внимание в самых разнородных слоях общества? Ну, я понимаю еще, что свет развлекается его эксцентричными выходками. Но все остальное, что мне известно через явную и тайную полицию... Право,- не без желания кольнуть прибавил он,- иной государственный деятель может по завидовать популярности Пушкина.

Бенкендорф покраснел от намека, но ответил со своей обычной самоуверенностью:

- Весьма понятно, государь. Пушкин соединяет в себе два существа: он знаменитый стихотворец и он же либерал, с юношеских лет и до сего времени фрондирующий резкими суждениями о незыблемых устоях государственной жизни.

- Ты располагаешь какими-либо новыми фактами?-спросил царь, глядя на собеседника испытующим взглядом.

- Сколько угодно, ваше величество,- с готовностью проговорил шеф жандармов.

- К примеру?

- К примеру совсем недавно испрашивал он у меня дозволения на посылку своих сочинений... кому бы вы полагали, государь?

- Ну? - нетерпеливо произнес царь.

- В Сибирь, злодею Кюхельбекеру,- с расстановкой ответил Бенкендорф.

Николай дернулся в кресле:

- Так он все еще продолжает поддерживать сношения с нашими "друзьями четырнадцатого"?!

- Всяческими способами, государь. У меня в Третьем отделении и у Кокршкина в полиции имеется тому немало доказательств. А упорные домогательства Пушкина иметь в своем "Современнике" общественно-политический отдел?

Зачем ему такой отдел? Затем, разумеется, чтобы порицать существующий порядок, чтобы бранить патриотическую печать. Вполне понятно поэтому, что всякого рода альманашники и фрачники льнут к Пушкину и выражают ему, как отъявленному либералу, свои восторженные чувства. Их неумеренные похвалы кружат ему голову, и поведение его становится настолько заносчиво, на столько...

Дежурный офицер показался на пороге, и Бенкендорф мгновенно умолк.

- Александр Сергеевич Пушкин,-доложил офицер.

Пушкин, поклонившись, остановился в двух шагах от стола, за которым сидел царь.

Бенкендорф, стоя поодаль, с любопытством поглядывал то на поэта, то на царя.

- Я просил ваше величество о свидании с глазу на глаз,- твердо произнес Пушкин.

Николай поднял брови:

- Но у меня от Александра Христофоровича секретов нет.

- Но у меня они есть, государь,- с той же твердостью проговорил Пушкин.

Николай вздернул плечи и, многозначительно переглянувшись с Бенкендорфом, коротко бросил:

- Что ж, изволь...

Бенкендорф иронически улыбнулся и скрылся за портьерой двери, противоположной от входа в царский кабинет. Несколько минут длилось напряженное молчание.

- Как идет твоя работа над Петром? - наконец спросил царь.- Ведь с некоторого времени я смотрю на тебя, как на своего историографа.

- После незабвенного Карамзина я, государь, не смею принять на себя столь высокое звание,- строго произнес Пушкин.

Царь удивленно приподнял брови.

- Покойный Николай Михайлович,- продолжал Пушкин,- открыл древнюю Россию, как Колумб Америку. А Петр Великий один - целая всемирная история.

- Однакож и он имел себе предшественников и последователей? - пожал плечами Николай.

- Да, государь. Сам Петр почитал образцом в гражданских и государственных делах царя Ивана Грозного.

У царя вопросительно изогнулись брови.

- Весьма любопытно,- протянул он.

- Петр держался мнения,- говорил все тем же строгим тоном Пушкин,- что только глупцы, которым были неизвестны обстоятельства того времени, могли называть Ивана Грозного мучителем.

- А ты как полагаешь - имеется между этими монархами некоторое сходство? Или, быть может, с кем-либо из последующих государей?

"Понимаю, чего тебе хочется,- пронеслась у Пушкина насмешливая мысль,- нет, нет, чем больше узнаю я Петра, тем больше вижу в тебе не твоего пращура, а прапорщика..." Но вслух он ответил:

- Да, ваше величество. И Петр, и Иван превыше всего ставили могущество России. Однако в деяниях Петра я нахожу достойным удивления разность между его государственными учреждениями и временными указами. Первые - плоды обширного ума, исполненного доброжелательства и мудрости, указы же его зачастую же стоки, своенравны и писаны будто кнутом...

Искусственно затеянный разговор оборвался. Наступившее молчание было нестерпимо.

И опять первым заговорил царь. Обычным вежливо-официальным тоном он спросил о здоровье Натальи Николаевны и, услышав, что она занемогла, выразил сожаление:

- Весьма печально. Прелестная женщина. Ею решительно все восхищаются.

- Жена знает об этом и всегда передает мне все, что ей нашептывают ее ухаживатели.

Николай снисходительно улыбнулся:

- Я сам разговорился как-то с нею о возможных камеражах и нареканиях, которым ее красота может подвергнуть ее в обществе...

- Жена и об этом рассказывала мне, государь.

- Я советовал ей,- продолжал Николай, слегка меняясь в лице,- беречь свою репутацию сколько для себя самой, столько же и для твоего спокойствия.

Пушкин поклонился.

- Будучи единственным блюстителем и своей и жениной чести,- заговорил он с холодной учтивостью,- я тем не менее принощу вам, государь, благодарность за эти советы.

- Разве ты мог ожидать от меня другого? - деланно удивился Николай.

Пушкин в упор посмотрел царю в глаза, похожие на осколки мутного льда, и ответил:

- Мог. В числе поклонников моей ' жены я считаю и вас, ваше величество.

Николай вздрогнул, но все же надменно приподнял крепкий подбородок:

- Однако, какие крайне экзальтированные мысли могут приходить тебе в голову!

- Если бы только мне одному! - со сдержанным негодованием . проговорил Пушкин.- Находятся люди с гораздо более смелыми на этот счет предположениями.

Даже в сумеречном свете стало заметно, как покраснело лицо царя. Но голосу своему он постарался придать только выражение большого удивления:

- Что же именно?..

Пушкин опустил руку во внутренний карман своего камер-юнкерского мундира и вынул конверт с аляповатой сургучной печатью: посредине буква "А", заключенная не то в качели без веревок, не то в букву "П",- быть может, намек на пушкинскую монограмму.

Под этими знаками было нарисовано перо, на одном конце которого сидела рогатая птица, а на другом висел раскрытый циркуль. Под печатью темнел прямоугольник почтового штемпеля со словами: "Городская почта. 1836 г. Ноября 4. Утро".

Пушкин вздрагивающими пальцами развернул письмо и подал его царю.

"Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего ордена рогоносцев,- читал Николай написанный от руки печатными буквами французский текст письма,- в полном собрании своем, под председательством великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором велит, кого магистра Ордена рогоносцев и историографом ордена".

Пока царь читал "диплом", Пушкин не сводил с его лица горящих глаз.

Он видел, как на царском лбу набрякли тугие жилы, как побелел, словно прихваченный морозом, его точеный голштейн-готорпский нос.

- Кто посмел написать подобное? - наконец спросил Николай, бросая пасквиль на стол.

Пушкин сейчас же взял его, сложил и опустил в карман.

- По манере изложения я убежден, что письмо исходит от иностранца и...

- Почему от иностранца? - перебил царь.

- Потому, государь,- саркастическая усмешка искривила губы Пушкина,- что для русского невозможно допустить, чтобы его государь не являл собою примера нравственных устоев... Потому, что только иностранец способен приписать русскому монарху низость совращения с честного пути замужней женщины, матери семейства...

Николай не мог дольше выдержать ни острого блеска устремленных на него глаз, ни этих слов, как пощечины, опаляющих его лицо.

- Какая чудовищная дерзость! - воскликнул он, поднимаясь во весь свой высокий рост.

Пушкин едва сдерживал гнев. Но все же он нашел в себе силы показать, будто понял этот царский возглас относящимся не к нему, Пушкину, а к автору анонимного пасквиля.

- В вашей власти, государь, обнаружить дерзкого клеветника и прекратить всю эту отвратительную историю,- резкая складка пересекла высокий, прекрасный лоб поэта.- Сделать это надо как можно скорее.- Последняя фраза прозвучала открытым требованием. .

- Обещаю,- отрубил Николай вставая.

Пушкин поклонился и, круто повернувшись, покинул царский кабинет.

Почти в тот же момент из-за портьеры появился Бенкендорф.

- Я все слышал, ваше величество,- с негодованием произнес он.- Пушкин совсем потерял рассудок, и его поведение становится попросту опасным. Молва и злоречье непоправимо испортили его положение в свете, и я убежден, что, невзирая на женитьбу Дантеса, Пушкин не отступится от дуэли.

Царь побарабанил пальцами по краю стола и с раздражением спросил:

- Так что же, по-твоему, нам делать с этим сумасбродом?

- Горбатого одна могила исправит, государь,- многозначительно ответил Бенкендорф.

В кабинете стало тихо... В залах и гостиных дворца одни за другими мелодично отзвонили часы.

- А если Дантес промахнется? - тихо спросил царь после долгой паузы.

- Едва ли, ваше величество,- отозвался шеф жандармов,- Дантес - воспитанник военной школы Сен-Сир, следовательно отличный стрелок.

- Ну что ж,- помолчав, произнес Николай.- Быть по сему...

Бенкендорф почтительно наклонил голову.

- Пойдем к императрице,- пригласил царь,- у нее об эту пору собираются молоденькие фрейлины.

- Сочту за честь, ваше величество.

Бенкендорф щелкнул шпорами и, приподняв портьеру, пропустил впереди себя приосанившегося царя.

Камер-фурьер записал, в журнале последние перед сдачей дежурства строки:

"По возвращении в 3 часа во дворец его величество принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина".