42. Последние строки

Дома Пушкина ждали две записки. Одна от детской писательницы Ишимовой. Она просила его зайти к ней для переговоров по поводу полученного ею приглашения участвовать в "Современнике"; другая от д'Аршиака, который настойчиво требовал присылки секунданта.

Пушкин не медля написал д'Аршиаку, что, не желая, чтобы праздные петербургские языки вмешивались в его семейные дела, он привезет своего секунданта к месту дуэли. Или же пусть Дантес сам выберет такового, "а я заранее принимаю всякого, если это будет даже его егерь".

Данзас все еще не приезжал.

"А вдруг денщик забыл передать мою просьбу? - тревожился Пушкин.- А может быть, и не забыл, а ждет, покуда Данзас проснется. А тот может спать до полудня..."

Беспокойство Пушкина нарастало с каждой минутой. Однако в столовую, где уже сидели за завтраком старшие дети и Александрина, он вышел, глубоко спрятав тревогу.

Поцеловав у свояченицы руку, он потрепал Машу по румяной щеке:

- Как почивала, Пускина?

- Кулицы клевали меня,- ответила девочка, подымая на отца длинные, как у матери, ресницы.

- А ты в другой раз хворостинку в постель с собой клади,- серьезно проговорил Пушкин,- неровен час снова курицы нападут - тебе будет чем их отгонять...

Девочка перестала пить молоко и недоуменно глядела на отца.

- И я тоже хворостинку положу,- проговорил четырехлетний Саша, особенно старательно выговаривая букву "ж".

- Экой сметливый,-погладил его по голове Пушкин.- Но в кого-то он рыжий? - обратился он к пригорюнившейся Александре Николаевне.

Та подняла невеселые глаза:

- Наташа в детстве рыжеватой была.

В передней залился колокольчик. Пушкин вздрогнул, выронил ложку и бросился туда:

- Константин Карлыч, голубчик!

Данзас вошел в серой шинели с заиндевевшим бобровым воротником и пылающими морозным румянцем щеками.

- Лютый холодище,- густым басом проговорил он.

Пушкин крепко обнял его:

- Как я тебе рад, Константин Карлыч! Уж так рад, что и выразить не умею.

- Погоди, не тискай так,- басил Данзас,- ведь и так запыхался, опрометью к тебе несся. Ни одного извозчика на пути: мороза испугались, анафемы, что ли!

Не дав снять шинели, Пушкин увлек гостя в кабинет.

- А я опасался, что твой денщик забудет передать тебе мою просьбу,- не выпуская замерзших рук друга из своих горячих ладоней, взволнованно говорил Пушкин.

Данзас тревожно всматривался в усталое лицо поэта, в его беспокойные серо-голубые глаза, но отвечал в своем обычном шутливом тоне.

- Это Митька-то мой забудет! Вот уж никогда - исполнителен, шельмец, донельзя. Я вернулся домой, когда люди добрые уж в департаменты сбирались итти,- ведь вчера Марии именинницы, а их у меня две: почтенная тетенька Марья Васильевна да фигуранточка из кордебалета- Мусенька Ненашева; вот я едва только к утру и управился. А Митька - чуть я на порог - стал к тебе гнать. "Дело, говорит, у господина Пушкина до вас неотложное..."

- Молодец,- улыбнулся Пушкин,- я ему так и наказывал.

- И часу поспать не дал, шельмец,- продолжал Данзас.- Разбудил и выпроводил. А у меня от этих именин такое в голове творится...

- Кофе не желаешь ли? - предложил Пушкин.

- Я, Александр Сергеевич, две кружки огуречного рассолу у торговки выпил, а ты с кофеем! - отмахнулся Данзас.- Ну, говори, что за дело у тебя?

Сбросив шинель, Данзас развалился на диване и исподлобья наблюдал за Пушкиным. Тот машинально переставлял на столе разные предметы. Потом остановился против Данзаса и в упор спросил:

- Ты, конечно, слышал, Константин Карлыч, что в моей семье неладно?

- Ничего не слышал, Александр Сергеич, решительно ничего,- с деланным удивлением ответил Данзас.

- Будто бы? - недоверчиво покачал головой Пушкин.

- Ей же богу, Александр Сергеич.

- Тогда мне самому придется рассказать тебе, как...

- А то не рассказывай,- поспешно перебил Данзас.- Объясни напрямик, что тебе от меня надобно,- н баста.

- Нет, нет,- решительно произнес Пушкин,- ты должен знать...

И, шагая по кабинету, он тихим, вибрирующим от волнения голосом стал рассказывать, как три месяца тому назад, узнав о распространившихся в свете слухах, касавшихся до его, Пушкина, чести, почел необходимым вызвать на дуэль приемного сына нидерландского посланника Дантеса де Геккерена.

- Об ухаживании сего кавалера за моей женою ты не мог не слышать? - неожиданно остановившись перед Данзасом, спросил Пушкин.

- Истинный бог, ни единого слова.

- Допустим,- и поэт снова заметался из угла в угол, продолжая рассказ о гнусной травле, поднятой против него великосветскими врагами.

Данзас спустил ноги с дивана и слушал, подперши голову обеими руками. В его воображении со всей отталкивающей реальностью вставали и старый интриган Геккерен, и подлая графиня Нессельроде, и наглый красавец Дантес, и Идалия Полетика, взявшая на себя роль сводни. И над всеми ими особенно опасный в искусном лицемерии и неуёмной жестокости царь Николай.

Чем дальше рассказывал Пушкин, тем больше Данзасу начинало казаться, что и сам он задыхается в той атмосфере злобы и клеветы, о которой с таким гневом говорил поэт.

- Невдолге по отсылке вызова я узнал, что Дантес сделал предложение сестре моей жены, Екатерине Гончаровой...

- Слышно было, что и свадьба состоялась? - вырвалось у Данзаса.

Пушкин чуть-чуть усмехнулся этому невольному опровержению, что Данзас "решительно ничего" не слышал о его семейной драме, и торопливо изложил все дальнейшие события, вплоть до визита д'Аршиака, привезшего вызов Дантеса.

- Понимаю,- глухо произнес Данзас, и остатки напускной веселости окончательно сошли с его лица.

- Ты, понимаешь, конечно,- с живостью обернулся Пушкин,- что тотчас же по получении вызова встал вопрос о моем секунданте.

И Данзас услышал рассказ о том, как Пушкин старался выбрать своего секунданта среди иностранцев, которые стояли вне угрозы русских законов, карающих всех участников поединка; как на эту роль пошел было секретарь английского посольства, но затем отказался по той причине, что не считал для себя возможным участвовать "в деле, где нет никакой надежды на примирение противников".

- А это верно, касательно безнадежности примирения? - спросил Данзас в этом месте рассказа.

- Абсолютно,- решительно проговорил Пушкин, и брови его сурово сдвинулись.- Ведь мириться мне пришлось бы не только с Дантесом, но и с теми, кто ставит передо мною эту мишень...

В кабинете стало тихо. Из столовой донеслись детские голоса.

Пушкин прислушался. Потом снова стал шагать по кабинету, рассказывая дальнейшие перипетии с предстоящей дуэлью.

Когда он упомянул о том, что предложил д'Аршиаку самому выбрать для него, Пушкина, секунданта, Данзас усмехнулся:

- Ну, брат, как это могло только притти тебе на мысль! Ведь д'Аршиак похож на твоего Зарецкого:

 В дуэлях классик и педант, 
 Любил методу он из чувства. 
 И человека растянуть 
 Он позволял не как-нибудь, 
 А в строгих правилах искусства...

- Нет, душа моя,- улыбнулся Пушкин,- виконт д'Аршиак, пожалуй, будет даже построже Зарецкого.

Поэтому-то я и ожидал тебя с таким нетерпением.

Поэт снова остановился против Данзаса и вопросительно-пристально смотрел на него. Данзас встал и низко поклонился:

- Спасибо за честь, Александр Сергеич...

Пушкин стиснул его руку и поспешил сообщить, как на случай открытия участия Данзаса в поединке надо будет оправдать его в глазах начальства: он, Пушкин, будто бы встретил его на Цепном мосту, усадил в сани и, ничего не объясняя, повез на Миллионную, во французское посольство. И уже здесь представил его д'Аршиаку как своего секунданта. А раз это было сделано при таких обстоятельствах, Данзас, как друг поэта и подполковник русской армии, никак не мог отказаться.

- Отлично придумано,- одобрил Данзас,- только дело ведь не во мне, а в тебе... в Пушкине...- он хотел еще что-то прибавить, но как-то странно кашлянул и от вернулся к окну.

Солнце уже. теряло малиновый цвет и, поднявшись, горело золотыми бликами и на льду Мойки, и в куполах маленькой церкви, и в повисших по краям ее крыши длинных, как зубчатая бахрома, сосульках.

Пушкин подошел к Данзасу и положил руку ему на плечо.

- Ты сказал, мой друг, что дело во мне, в Пушкине,- заговорил он с проникновенной искренностью,- а мне-то, Пушкину, больше невмоготу барахтаться в тенетах... Я положил непреложно вырваться из них любой ценой...

- Даже ценою жизни? - йсе еще глядя в окно, глухо спросил Данзас.

- Да,- твердо произнес Пушкин.- Верь мне, Константин Карлыч, что давно мне не дышалось так легко, как сейчас, когда я принял это непоколебимое решение. Я будто из смрада распахнул окно навстречу этому морозному свежему утру...

Данзас шумно вздохнул. Тряхнул головой и стал натягивать шинель.

- Коли так... едем к д'Аршиаку,- проговорил он глухо.

Приоткрыв дверь в прихожую, Пушкин велел Никите подать медвежью шубу.

- Батюшки! - вдруг спохватился он.- Едва не забыл... Присядь на минутку, Константин Карлыч. Мне надо написать несколько слов одной даме...

- И тут женщина,- укоризненно покачал головой Данзас.

- Что ты, голубчик! - улыбнулся Пушкин, торопливо отыскивая почтовую бумагу и конверт.- Письмо деловое: писательнице Ишимовой. Она написала рассказы из русской истории, и я хочу привлечь ее к участию в моем "Современнике". Я заходил к ней по этому делу, да не застал. Она мне прислала приглашение, так вот надо на него ответить.

И Пушкин быстро написал учтивую записку: "Крайне сожалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест честь имею препроводить к вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пиесы, отмеченные карандашом, переведите их, как умеете,- уверяю вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно раскрыл вашу "Историю в рассказах для детей" и поневоле зачитался ею. Вот как надобно писать".

Подписавшись, Пушкин положил записку в конверт, завернул том Корнуолла и обратился к Никите, который уже держал наготове его шубу.

- Непременно надо доставить этот пакет госпоже Ишимовой нынче же.

- Самолично снесу, Александр Сергеич,- ответил старик.

- Я готов, Константин Карлыч. Прощай, метафизик,- и, потрепав еще раз Никиту по плечу, Пушкин скрылся вслед за тяжело ступавшим Данзасом.

К французскому посольству они подъезжали молчаливые и серьезные.

Через несколько минут, стоя там перед д'Аршиаком, Пушкин говорил строго официальным тоном:

- Получив ряд неизвестного автора писем, в коих виновником, ежели не прямым, то косвенным, я почитаю нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в свете слухах, касающихся до чести моей жены, я в ноябре месяце вызвал поручика Дантеса-Геккерена, чье имя связывалось с именем моей жены. Но, когда господин Дантес сделал предложение моей свояченице я отступил от поединка, потребовав, однакож, от него, чтобы никаких сношений между нашими семействами не было. Невзирая на это, отец и сын Геккерены даже после свадьбы не переставали при встречах в свете с моей женой дерзким об хождением с нею давать повод к усилению мнения, поносительного как для моей чести, так и для чести моей жены. Дабы положить сему конец, я написал нидерландскому посланнику несколько дней тому назад письмо, бывшее предлогом вызова господина Дантеса. Копию сего письма я вручаю господину Данзасу и прошу разрешения рекомендовать его вам, виконт, как моего секунданта.

Д'Аршиак и Данзас церемонно раскланялись.

- Где мы встретимся? - спросил Пушкин Данзаса.

- В кондитерской Вольфа, в два с половиной часа.