Глава 7

Обстановка в Крыму была тревожной, и атаман Уренюк-Крук считал, что ему сильно повезло. В связи с плохим поступлением хлеба по продразверстке были созданы продовольственные отряды. Среди зажиточной прослойки крестьянства началось глухое брожение. Этим воспользовались Уренюк и его сообщники для сколачивания банд. В них вербовались местные кулаки, бывшие урядники, вахмистры, подхорунжие врангелевской армии. В банды под командованием атамана Уренюка-Крука потянулись активные белогвардейцы, участники антисоветских выступлений и другие ярые противники Советской власти. Бандиты захватывали обозы с хлебом, убивали коммунистов и преданных Советской власти беспартийных крестьян.

Все попытки уничтожить эти банды были безуспешными.

Атаман часто менял место своего штаба, он во многих селах имел тайные квартиры и своих людей, которые не только укрывали бандитов, но и снабжали их продовольствием.

С очередной тайной депешей, полученной Уренюком из Бухареста от Геруа, поступил приказ - выехать на Кубань, разыскать Иванцова и установить причину его молчания.

Уренюк знал, что Иванцов после прибытия из-за границы направился в Бахчисарай к Манюкову. Поэтому выехал туда, встретился с хозяйкой дома, где жил Манюков, и через нее выяснил, что Манюков вместе с появившимся у него в феврале земляком, по фамилии Иванцов, уехали в Майкоп к Чегринову. Хозяйка также рассказала, что от Манюкова она получила два письма, в которых он сообщал о том, что все еще находится в Майкопе, так как не может оставить тяжело больного Иванцова.

Еще не было десяти вечера, но Майкоп уже засыпал, погруженный в осеннюю темноту. Только в центре, на площади, виднелось светлое пятно: к подъезду ресторана подъезжали извозчики с подгулявшими пассажирами. Когда входная дверь ресторана раскрывалась, издавая звон колокольчика, на улицу доносились звуки скрипки.

Приехав в Майкоп, Уренюк с большим трудом разыскал дом Чегринова. Ни одно окно в доме не светилось, и он зло выругался: "Черт побери, они, видно, засветло ложатся спать!" Сначала тихо открыл калитку, через двор прошел к дому, поднялся по скрипучим ступенькам к входной двери, осторожно постучал. Полминуты пришлось ждать. За дверью послышался шорох, заспанный голос спросил:

- Кто тут?

Уренюк тихо сказал, что ему нужен Иванцов. За дверью помолчали, потом донеслось:

- Сейчас выйду, подождите во дворе.

Вышел Чегринов, одетый в пальто и калоши. Он поздоровался с Уренюком и сказал:

- Виктор Федорович очень болен.

- Я приехал к нему из Крыма. Виктор Федорович меня хорошо знает. Мне надо его повидать.

Чегринов медлил с ответом. Он думал, как избавиться от незваного гостя, чтобы уберечь Иванцова от ненужных волнений.

- У Виктора Федоровича жар. Приходите завтра.

- Куда я пойду в этакую слякоть?

- Надо приходить раньше или переждать на вокзале, - примирительно заговорил хозяин.- Пойдемте в дом, только сегодня к Виктору нельзя, пусть спит.

- Что за хворь? - недоверчиво произнес Уренюк.

- Малярия... доктор говорит - тропическая, - ответил Чегринов. - Как приехал весной, с тех пор и лежит. Может, не выживет, бедняга.

Когда жена Чегринова собрала поесть, Уренюк за столом наклонился к хозяину и сказал:

- Я подумал, что ты меня хочешь сдать чекистам. Чегринов рассмеялся.

- Я беспокоился о Викторе... болезнь у него не шуточная. Вот завтра увидите: высох, посинел... Может, и не узнаете.

- Без моего ведома из хаты никто не должен выходить, - Уренюк угрожающе хлопнул рукой по карману пиджака, - а завтра посмотрим.

Утром он долго разговаривал с Иванцовым. Виктора Федоровича утомила тягостная беседа с Уренюком, и он сказал атаману:

- Выйду за водой.

Покачиваясь, он пошел на кухню, зачерпнул ковшиком воды из ведра. На обратном пути увидел зеркало и посмотрелся в него: лицо было осунувшееся, пожелтевшее.

Уренюк привез с собой самогон и, когда Иванцов вернулся, налил в стаканы.

- За что пить будем?

- За что пожелаешь, - сказал Виктор Федорович.

- Давай за твое здоровье. - Уренюк поднял стакан и посмотрел на мутноватую жидкость.

- Ну что ж. А я за твой приезд. Как-никак мытарились вместе.

Уренюк сразу выпил до дна.

- Ну, а теперь за нашего Александра Владимировича Геруа! - Уренюк налил себе и Иванцову. - Не забыл его наказ?

- Не забыл, но, знаешь, проклятая болезнь всю душу вымотала.

- Завтра я выеду в Крым, оттуда сообщу генералу о тебе. Ты, как поправишься, начинай действовать.

Они выпили. Иванцов запил водой, а Уренюк закусил огурцом.

- Ты один?

- О чем ты? - опросил Иванцов.

- Не женился еще?

- Да нет. Куда мне в мужья, такому...

- Это умно с твоей стороны, Виктор. - Уренюк снова стал наливать стаканы. Иванцов сделал протестующий жест и ладонью прикрыл свой стакан. - Женишься, считай, что пропал.

Иванцов молчал.

- Хозяин мне говорил, - продолжал Уренюк, - что ты подружился с сестрой его жены. Влюбляйся, но только не доводи дело до женитьбы. Это тебя свяжет на всю жизнь.

Иванцов смотрел в окно и почти не слышал разглагольствований атамана. Он вспомнил о том, как собирался после выздоровления уехать из Майкопа, подыскать работу. Но встретив Веронику, решил остаться здесь на зиму, чтобы быть рядом с нею. Казалось, жизнь наладится, но появился Уренюк, и теперь все может случиться. От него ждут создания организации, а кто в нее пойдет? Разве только провинившиеся перед Советской властью: бандиты, грабители, уголовники.

После неожиданного появления Уренюка Иванцов понял, что Геруа не оставит его в покое. Он сделает все, чтобы заставить его работать или с помощью кого-нибудь попытается уничтожить. "Третьего в данной ситуации,- размышлял Иванцов, - мне не дано". Он вспомнил те далекие, беспокойно-тревожные дни, когда оказался у белых.

Закончив во время войны Киевскую школу прапорщиков, он был отправлен на германский фронт. Там, на фронте, встретил Октябрьскую революцию. Возвратившись после демобилизации на родину, в Полтаву, он вскоре был мобилизован в Красную Армию и отправлен на Южный фронт.

В составе красных частей Иванцов участвовал во взятии Воронежа, Купянска, Луганска, в освобождении Донбасса.

Но Деникин и Краснов ударили с фронта и обрушили свои силы на фланги Десятой армии, которая подошла к Ростову. Белые дивизии, вооруженные англичанами, начали наступать, конные корпуса Шкуро, Улагая, Мамонтова прорвались в тыл, и дивизия, в которой служил Иванцов, была окружена и разбита.

Более года он провел в Крыму как военнопленный, работая на строительстве оборонительных сооружений. Потом его насильно мобилизовали во врангелевскую армию и произвели в поручики.

После нанесенных красными частями стремительных ударов армия барона Врангеля развалилась. Деморализованные белые войска хлынули потоком в портовые города Крыма. Это паническое бегство увлекло и Иванцова. Отряд, в котором он находился, взорвав склады боеприпасов в Феодосии, в спешном порядке отступал к Севастополю. К этому времени город уже заполнили "доблестные" защитники Перекопа. Среди врангелевцев прошел слух, что готовятся бежать за границу восемьсот генералов, все они перепуганы насмерть и что один из командующих белой армией, генерал Май-Маевский, умер при погрузке на пароход от разрыва сердца.

Белые захватили сотни пароходов. Каменного угля не было, его забрали союзники для своих военных кораблей, поэтому суда загружались дровами, которые отнимались у населения. В числе пароходов были и океанские суда, такие, как "Великий князь Александр Михайлович", и старые морские посудины вроде дырявого "Феникса".

С перегруженных палуб пароходов непрерывно стреляли пулеметы, отгоняя тех, кто пытался подойти к ним на шлюпках. На многих мачтах были подняты иностранные флаги, но суда долго не трогались с рейда: ни одна страна еще не дала согласия, чтобы принять Врангеля. Плыть было некуда.

Но вот пароходы стали покидать порты: при содействии американского Красного Креста союзническое командование добилось принятия врангелевцев на Галлипольский полуостров в Турции.

Холодным осенним днем 15 ноября Иванцов стоял на качающейся палубе "Саратова" и с грустью смотрел на Севастополь, Сапун-гору, Малахов курган. Это были тяжелые, безотрадные минуты...

Растревожив душу горькими воспоминаниями, Иванцов попытался отвлечься, взял со стола книгу, которую ему принесла Вероника, но читать не смог, память вновь возвратила его к событиям тех дней.

По пути в Константинополь Иванцов наблюдал ужасную картину. Многие врангелевские корабли не были пригодны к перевозке пассажиров, шли с малой скоростью. В первый же день плавания кончилось продовольствие и пресная вода. Наступили дни голода и неутоленной жажды. Трупы умерших, раненых и тифозных бросали в море. Несколько суток эта жалкая армада, впереди которой двигалась яхта Врангеля "Лукулл", добиралась до Константинополя. Иванцов вспомнил, что, находясь в эмиграции, Врангель издал свои мемуары, где признался, что вся крымская кампания, длившаяся восемь месяцев, была "гальванизацией трупа белой армии" и что, приняв в марте 1920 года командование над остатками деникинской армии, он задался целью "спасти честь" этой армии и "показать миру, что она умирает, но не сдается".

В Турции высадилась уже не армия, а стопятидесяти-тысячная масса голодных, грязных, вшивых обезумевших людей. Они пока не задумывались над тем, что ждет их завтра на чужой земле, на какие средства они будут существовать, что будут делать?