Глава 33

Отношения Жолондковского с генералом Геруа все более обострялись.

В последнее время генерал заметно постарел. Он сильно страдал от бессонницы.

В тот вечер генерал был нездоров, покашливал. Последние дни он часто думал о дочери и Жолондковском, который добивался ее любви.

Тяжелая резная дверь кабинета генерала широко раскрылась, вошел Жолондковский.

- Александр Владимирович, - заговорил он, - вы знаете, что я одинок.

- Как одинок? А жена в Париже?

- Она не в счет. Э-э... Я влюблен в вашу дочь.

- Владимир Ефремович, бог с вами! Как только могло прийти такое в голову? - сказал Геруа.

- Почему же? - спросил Жолондковский. - Ну почему? Объясните!

- Я знаю, что Нора будет против.

- Ах, вот оно что! Разве она будет решать, а не вы, ее отец?

- Покорнейше благодарю за совет, - сердито произнес Геруа. - Невозможно! Не понимаю, как это вы, женатый человек, осмеливаетесь просить руки моей дочери!

На скулах генерала резко выступили темные багровые пятна. Колючие серые усы ощетинились. Жолондковский вскочил с кресла.

- Ах так! Значит, я вам не подхожу, вы брезгуете мной. Ну вас к дьяволу, - крикнул он и выбежал из кабинета...

А в это время Иванцов с балкона гостиничного номера долго смотрел на город. Он видел каменные соты бараков, где живут русские люди, ему слышался шум их тревожных голосов.

Он вернулся в комнату, прикрыв дверь балкона.

Увидев вошедшую Нарциссу в такое позднее время, Иванцов удивленно вскинул брови.

- Что-нибудь случилось?

- Вы недовольны моим приходом?

- Пожалуйста! Сейчас будем пить чай.

Он зажег плиту, поставил чайник. В комнате стало теплее, уютнее.

- Я гуляла... оказалась поблизости, решила заглянуть, - пояснила Нарцисса. - Мне захотелось побыть с вами. Последнее время я стала бояться. Чувствую - быть беде!

Иванцов посмотрел на Нарциссу.

- Не смотрите так на меня, я смущаюсь, - она нервно засмеялась. - Мне тяжело... Мне страшно одной. Но я ничего не хочу и не прошу от вас.

Иванцов заметил, что гостья едва сдерживает слезы: на щеках выступили красные пятна.

- Прошу вас, не плачьте! - Иванцов налил ей крепкого чаю. - Попейте немного, успокойтесь. Ко мне скоро должен прийти Авраменко. Он еще утром предупредил меня запиской.

Она вынула платок, вытерла глаза и нос, поправила прическу.

- Спасибо, извините. Меня здесь никто не должен видеть...

Перед возвращением Иванцова в Советский Союз Геруа встретился с ним и дал прочесть письмо Штейфона, недавно возвратившегося из России в Париж. В письме красным карандашом были подчеркнуты следующие строки:

"Я твердо убедился в надежности Иванцова и его организации", "...наша вчерашняя беседа с Кутеповым убедила его, что это дело мы ведем чистыми руками...".

Потом Александр Владимирович вручил Иванцову документы с изложением новой программы РОВС и шпионских информации.

В этой программе особый акцент был сделан на подготовку вооруженного восстания.

...В условиях советской жизни, при искусно работающем аппарате ОГПУ, где-то вспыхнувший взрыв недовольства будет немедленно изолирован и легко подавлен, если этот взрыв не будет поддержан вспышками в других местах. Такие отдельные вспышки непременно должны быть превращены в общее вооруженное восстание.

Пропаганда, - было сказано в программе РОВС, - должна вестись осторожно, из своей среды распространяться на лиц, не состоящих в организации, путем устных бесед, распространением специальной литературы и, наконец, просто наталкиванием к чтению дореволюционных книг, главным образом исторических. При агитации всякого рода распоряжения власти, причиняющие стеснение или неудовольствие, должны быть использованы для обострения ненависти населения к власти. Агитация ведется устно (острое слово, анекдот, в исключительных случаях агитационная речь). Курьеры, агитаторы и пропагандисты, информаторы-явочники, диверсанты, террористы и т. п. из соображений конспирации должны стараться быть на лучшем счету у власти, быть ударниками, активистами или, во всяком случае, считаться лояльными.

В начале года Геруа присвоили очередную степень генеральского звания, но гораздо большую радость доставлял ему предстоящий отъезд Жолондковского в Париж, которому он на прощание указал:

- Очень сожалею, Владимир Ефремович, что вынужден расстаться с таким энергичным и преданным нашему делу офицером. Однако же уверен, что и на новом поприще, в Париже вы будете верны нашим традициям.

- Весьма польщен, господин генерал, вашей оценкой. Надеюсь, ваш доклад, который вы направите в Париж по поводу моего отъезда, будет в духе ваших слов, а не наоборот?

- Разумеется! - хитрил Геруа, отослав накануне в Высший монархический совет злопыхательский рапорт на Жолондковского.

- Отрадно слышать это, Александр Владимирович. Честь имею! - Жолондковский поднялся с кресла с твердым намерением любой ценой отомстить генералу.

В оставшееся до отъезда время он обдумывал свой зловещий план...

Через неделю пропала дочь Геруа. Генерал обратился в городскую полицию.

- Найдите ее, - кричал Геруа, она не могла никуда уехать. Прошу осмотреть все окрестности, прочесать лес.

- Никаких сообщений нет, - докладывал ему начальник полицейского управления. - Обратитесь к военным.

- Ее могли убить. Ищите преступника. Как обнаружите, можете делать с ним все, что угодно. Разорвите его на части, выпустите из него кишки...

Геруа не знал, что убийца его дочери, полковник Жолондковский, в это время сидел в уютном купе экспресса, мчавшегося в Париж. Его бросало в дрожь, когда в ушах раздавался отдаленный голос его жертвы: "Ну стреляйте же, стреляйте, злодей! Вы не человек, вы - зверь!"